При этом Рудольф сам утихомирил бурю, порожденную его "Лебединым…". Произошла редкая вещь: он согласился поговорить с артистами. Со всеми сразу, выступив с большой покаянной речью, что было для него совершенно необычно. "Общение между директором и 150 артистами не может быть простым, - сразу признал он. - У меня импульсивный темперамент, и в пылу работы, во время репетиций, я могу употреблять крепкие выражения либо какие‑то чрезмерные действия, единственно предназначенные для того, чтобы как можно лучше выразить волю к преодолению самого себя и к абсолюту и передать это танцовщикам. Возможно, мои жесты и слова могли вас ранить, и я прошу за это извинить меня…". Затем он предложил ловкий выход из кризиса: в текущем году будет поставлена его версия, а в следующем - возобновлена версия Бурмейстера. Таким образом, артисты сами могли сравнить обе версии и выбрать, в какой из них они предпочтут танцевать. Но Рудольф был большой хитрец. Он один знал, что предлагает им волнующую, психологически насыщенную постановку, которая сделает версию Бурмейстера блеклой и никому не интересной.
"Лебединое озеро" Рудольфа Нуреева было представлено публике 20 декабря 1984 года. Реакция прессы была неоднозначной. Кто‑то говорил, что в этой постановке "грезы кажутся скорее холодными, чем романтическими"; кто‑то сетовал, что "лебеди потеряли свои гибкие руки". Не всем понравились декорации, выполненные художником Эцио Фриджерио, напоминавшие ледяной дворец…
Тем не менее в ходе премьерных показов были сделаны и свои открытия. Так, 29 декабря 1984 года двойную роль Одетты - Одиллии впервые танцевала Сильви Гиллем. Ей было всего девятнадцать лет. Раньше она занималась гимнастикой, потом стала балериной и только за пять дней до своего выступления - "первой танцовщицей", пройдя ежегодный конкурс. И вот вам откуда ни возьмись лебедь с длиннющими ногами, с очаровательным изгибом ступней, нежная и обольстительная. В конце спектакля под гром аплодисментов, адресованных дебютантке, на сцене появился Нуреев с микрофоном в руке и провозгласил: "Я имею честь и удовольствие назначить Сильви Гиллем танцовщицей‑звездой Парижской оперы!"
Таким образом, Рудольф сломал еще одну традицию Оперы, и на этот раз при всеобщем одобрении: он покончил с назначением звезд по "приказу администрации", он стал отмечать танцовщиков публично, при участии зрителей. Это была одна из самых приятных нуреевских традиций.
Второй нуреевский сезон после бурного "Лебединого озера" прошел в относительном спокойствии. Как хореограф Рудольф представил только три свои постановки: кроме "Лебединого…", "Ромео и Джульетту" и "Вашингтонскую площадь" (последняя была признана провалом всеми, в том числе и им самим).
В остальном Рудольф придерживался равномерного баланса между классикой (Бежар, Тюдор, Баланчин) и современностью (Дэвид Бинтли и Руди ван Данциг). В 1984 году он обратился с предложением к американке Люсинде Чайлдс, которая создала для Оперы "Первую грозу" (вот уж название‑предвестник…).
Как танцовщик Нуреев был представлен на сцене значительно меньше, что благотворно повлияло на снижение напряженности в труппе. Он больше никогда не танцевал премьерные спектакли и в общей сложности был занят только 25 вечеров. Но лишь один он знал почему. Анализы, сданные в ноябре 1984 года, в самый разгар кризиса с "Лебединым озером", показали наличие вируса СПИДа…
Рудольф все чаще чувствовал слабость, ни с того ни с сего у него поднималась температура, из‑за этого в апреле 1985 года он кое‑как дотанцевал "Ромео…" во Дворце Конгрессов… В довершение всего он вынужден был отменить одно из двух представлений "Жизели" и срочно звонить Барышникову, чтобы тот его подменил.
"Для меня самое сложное уже позади, - предпочитал он думать в июне 1985 года, когда жестокая "простуда", как констатировал журналист из "Монда", заставила его сидеть дома буквально за несколько дней до премьеры "Вашингтонской площади" - Конфликты с артистами разрешены по всеобщему согласию. Теперь я лучше знаю театр и отказываюсь от некоторых реформ. Раньше я и понятия не имел, как это назначение отразится на моей жизни… Я слишком поспешно влетел в сюрреалистическую вселенную Оперы. Долгое время я работал без секретаря, без кабинета, без телефона, без стула… В Опере свои ритуалы; такое впечатление, что администрация пронизывает все насквозь. Неповоротливость машины влечет зависимость, немыслимую в нормальной компании…".
После двух лет, проведенных на посту руководителя, Нуреев научился противостоять микросоциуму, который, в свою очередь, научился "принимать этого трудоголика, имевшего поистине разрушительную страсть к танцу, что не так‑то легко понять, когда вам восемнадцать - двадцать лет", - сказала уже в наши дни Мари‑Клод Пьетрагалла, выразив всеобщее мнение.
Глава 16. Парижская опера, акт второй
Учитесь, учитесь!
Рудольф Нуреев
Третий сезон Рудольф начал с исполнения своего обещания: снова включить в афишу "Лебединое озеро" Бурмейстера. И он одержал победу путем голосования: не было никого в защиту несчастного шута, каким казался принц в сравнении с версией самого Нуреева.
Благодаря "Лебединому…" родились еще две звезды: Изабель Герен и Лоран Илер, танцевавшие вместе 2 ноября 1985 года. Как и в случае с Сильви Гиллем, Рудольф объявил их звездами на сцене, перед публикой, имевшей удовольствие разделить этот счастливый момент.
В третьем сезоне Рудольф танцевал мало (всего семь раз в Париже, в "Щелкунчике" и "Вашингтонской площади"), что же касается новых постановок, то он добился возвращения Мерса Каннингема с обновленной версией балета "День или два", а также заказал свежую постановку молодому французскому хореографу Доминику Багуэ ("Фантазия Семпличе") и мировую премьеру Морису Бежару.
Именно с Бежаром и разразилась самая громкая ссора хореографов, когда‑либо происходившая во Франции.
24 марта 1986 года в Опере состоялась премьера первого из "Бежаровских вечеров". Программа состояла из трех его балетов: знаменитой "Весны священной", маленькой "Сонаты для троих" (по "Закрытым дверям" Ж.‑П. Сартра, который, к слову, приходил на репетиции в Оперу) и нового балета "Арепо".
Слово "Арепо" наоборот читается "Опера", и Бежар немало постарался, чтобы посредством своего произведения высмеять зависть и угодничество, царившие за кулисами. По окончании спектакля, встретившего восторженный прием, Морис Бежар вышел на поклоны, взял микрофон и объявил: "От всего сердца благодарю дирекцию балетной труппы, которая позволила мне сегодня объявить о рождении двух новых звезд - Эрика Вю‑Ана и Манюэля Легри". Публика начала бурно приветствовать номинантов, а они, остолбеневшие от такой новости, бросились обнимать друг друга. Единственная проблема была в том, что никто в Опере не принимал такого решения. Вю‑Ан и Легри были всего лишь "исполнителями второстепенных ролей", и дирекция вовсе не собиралась их повышать! За кулисами Нуреев, задыхаясь от гнева, прохрипел: "Первоапрельская шутка!" Занавес опустился, и на сцене воцарилась мертвая тишина.
Бригада телевизионщиков из TF1 не убирала камеры, снимая "жареный" репортаж. Нуреев говорил о "провалившемся государственном перевороте". Бежар - что его обманули. Эта тема была продолжена в прессе. "Мы договорились заранее, что я сам выберу для своей постановки артистов, и я попросил, чтобы те, кого я выбрал, Вю‑Ан и Легри, были назначены звездами. Мне обещали… Днем я получил устное согласие Нуреева, - рассказывал Бежар одной из крупнейших газет Франции. - Он пришел на репетицию, единственный раз, между прочим, я отвел его в сторону и спросил: может, он обиделся на меня? Потом я уточнил, что плевать хотел на слухи, будто бы я собираюсь занять его место! Я сказал ему, что у меня нет такого намерения. А под конец - в качестве залога мирных отношений - я попросил номинации для этих двух артистов. Он мне ответил: "Do what you want!" - "Делай что хочешь"".
Нуреев подтверждал, что Бежар обещал ему не занимать директорское кресло, но якобы на этом разговор прекратился. Бежар продолжал настаивать, что Рудольф был в курсе всего. В конце концов в газетах появилось сообщение, что назначение Вю‑Ана и Легри признано недействительным.
Бежар, чувствующий себя униженным, решил взять реванш с помощью своего друга Ива Мурузи, ведущего новостного канала TF. Никто и не ожидал, что у хореографа вдруг проявится такое мелодраматическое красноречие. "Фантом Оперы существует, - стал перечислять он свои обвинения в камеру. - У него ввалившиеся щеки, блуждающий взгляд, кепка на голове. Он не часто бывает там, но когда приходит, то только чтобы сделать какое‑нибудь гадкое действие или плохой балет. […] В Опере он уничтожил надежду, уничтожил молодость, красоту. Я обвиняю господина Нуреева в том, что в течение трех лет он проводит политику против великого традиционного французского танца. Я обвиняю его в том, что он солгал Ролану Пети, что он удалил господина Дюпона. И я пришел сегодня, чтобы потребовать у него сойти с этой сцены. Я пришел сказать пришельцу, чтобы он убирался. Прощайте, господин Нуреев!".
Воинственный выпад Бежара привел в оцепенение маленький балетный мирок, который прежде знал гораздо более миролюбивого Бежара. На это Парижская опера ответила официальным коммюнике, в котором не было ничего официального: "В удивительной смеси гнева и любви господин Морис Бежар, приглашенный в Оперу хореограф, потерял всякое понятие об элементарных правилах профессионального и общественного поведения. […] Это достойный сожаления, если не сказать более, постыдный эпизод в его карьере. […] Господин Бежар, судя по всему, отчаянно переживает сложный психологический период, принимая свои желания за действительность…"
Отныне между Морисом Бежаром и Рудольфом Нуреевым установились отношения по принципу "око за око, зуб за зуб". Только что назначенный министром культуры Франсуа Леотар решил умыть руки, он не принял Бежара, просившего аудиенции, и предоставил Парижской опере право самостоятельно выстраивать свою оборону. Правые политики, только что одержавшие победу на парламентских выборах, в полном согласии с Президентом Республики Франсуа Миттераном не хотели ни обижать Бежара, к которому были привязаны, ни обвинять Нуреева, чье назначение одобрялось левыми. Им было удобно придерживаться мнения, что эта война вскоре закончится сама собой.
Однако Бежар продолжал упорствовать и 5 мая 1986 года опубликовал в "Фигаро" письмо, подписанное также Роланом Пети, в котором обличал деятельность Нуреева во главе балетной труппы Гранд‑опера, но при этом ни разу не назвал его имени: "Танцовщик, столь заслуженный, каким он был ранее, не способен, подойдя к концу своей карьеры, управлять танцевальной труппой, а тем более ставить балеты. Хореографом становятся в двадцать лет - или никогда! […] Как французы, мы требуем начать национальное следствие, чтобы прекратить эту star‑system в отношении личностей, не имеющих никакой квалификации для управления компанией и продвигающих хореографию, противоречащую как современности, так и традиционности".
Как ни странно, Нуреев не впал в негодование. Он отказался вступить в этот словесный поединок, который при Серже Лифаре наверняка закончился бы дуэлью. Рудольф не любил доказывать свою правоту и потому, видимо, решил отмолчаться. Надо сказать, что в то время, помимо борьбы с болезнью, ему надо было выполнить еще одно важное дело: срочно навестить Эрика Брюна в Торонто. Мужчина, которого он так любил, и танцовщик, которого он обожал, умирал от рака, дни его были сочтены. Через три дня после объявления Бежаром войны Рудольф вылетел в Нью‑Йорк, а оттуда - в Торонто и прибыл в самый раз, чтобы сказать последнее "прости" Эрику Брюну. Брюн скончался через два дня, 1 апреля 1986 года.
В следующем месяце Нурееву продлили контракт на посту директора. А еще через год он возобновил исполнение бежаровских "Песен странствующего подмастерья" на всех сценах мира.
Настоящими жертвами этой истории оказались два солиста, ставшие звездами на один вечер. Реагировали они по‑разному. Эрик Вю‑Ан ушел из Оперы, а Манюэль Легри остался. И он правильно сделал, потому что его час вскоре пробил.
В начале июля, после триумфального турне по Японии - с программой, в которой мирно соседствовали творения Бежара и Нуреева!4 - труппа вылетела в Соединенные Штаты, впервые после 1948 года.
Гастроли проходили с триумфом, но один вечер был особенно примечательным. На сцене Метрополитен‑опера одновременно выступили и французские, и американские артисты, последние под руководством Михаила Барышникова, который вот уже три года возглавлял Американский театр балета. Американцы дали "Push comes to shove" нью‑йоркского хореографа Твилы Тарп, балет‑фетиш не так давно получившего американское гражданство Барышникова. Французы предложили выжимку из "Раймонды", а также виртуозное па‑де‑де из "Корсара" в исполнении Сильви Гиллем и Патрика Дюпона. В зале, как и на сцене, обстановка была накалена до предела. Вечер открыл Джин Келли, американский актер, хореограф и режиссер, автор бессмертных мюзиклов "Поющие под дождем" и "Хелло, Долли!". Исполнили "Марсельезу" и американский гимн, с колосников посыпался дождь из конфетти, затем полетели яркие сине‑бело‑красные шарики… Нуреев и Барышников вместе с Лесли Карон, француженкой, танцевавшей у Ролана Пети в Балете Елисейских Полей, а потом по приглашению Джина Келли уехавшей в Голливуд на съемки "Американца в Париже" да так там и оставшейся, исполнили маленький номер из мюзикла "Chorus Line". Это был настоящий праздник танца, а заодно и праздник двух титанов, возглавивших прославленные коллективы. Однако критики все же признали победу французов. Как написала грозная критикесса из "Нью‑Йорк Таймс" Анна Киссельгофф, "Балет Парижской оперы, очевидно, стал самой лучшей танцевальной компанией мира".
Патрис Барт вспоминал: "Во время последнего представления "Лебединого озера" в Нью‑Йорке Рудольф танцевал Принца с Ноэллой Понтуа, а я был Ротбартом. Это было безумие. Вызовы были бесконечными. То же самое было и с "Раймондой", когда он танцевал третий акт с Флоранс Клер. Рудольф доказал нам еще раз, что американцы не зря возносят его".
Между тем отдельные издания оспаривали хореографический талант Нуреева. Например, "Уолл Стрит Джорнэл" квалифицировала "Лебединое озеро" как "акт вандализма" по отношению к классике, а "Тайм" посчитала постановку "грубой и эксцентричной". Но критика только подогревала интерес зрителей. Фактически, Рудольф выиграл свой поединок с Морисом Бежаром и Роланом Пети: он оказался великолепным послом танца… французского танца.
А под конец я расскажу о поступке, который лучше всего характеризует Нуреева. Он отказался включить "Арепо" в программу гастролей, но в первый же день турне дал станцевать в "Раймонде" Мануэлю Легри - с тем чтобы назначить его звездой прямо на сцене Метрополитен‑опера, перед рукоплещущим Нью‑Йорком! В споре с Бежаром Рудольф оставил за собой последнее веское слово.
Дело Бежара, как и американское турне, оказало положительное влияние на статус Нуреева, который с блеском превратил кризисную ситуацию в благодатную для себя. Отныне Нуреев знал, чего можно ожидать от каждого из своих 150 танцовщиков. "Я сижу на вулкане, который может начать извергаться в любую минуту", - признался он американскому журналисту как раз накануне американского турне, но все волшебным образом изменилось. Труппа прониклась его способом управлять и попыталась найти в его недостатках достоинства. Да, у шефа холерическая нетерпеливость, но это все же лучше, чем угрюмая раздражительность. Да, его вычурная стилистика уже всех достала, но зато и результат налицо - публика получает отшлифованные спектакли. Да, можно относиться предвзято к эклектике в составлении программ, но в то же время такие "разношерстные" программы позволяют показать все возможности танцовщиков. Как вы уже знаете, Рудольф пригласил всю труппу на свое ранчо в Вирджинии, и это тоже свидетельствует о примирении царя со своими подданными. "Американское турне оказало поистине положительное влияние на компанию", - подтвердил Жан‑Мари Дидьер.
Сезон 1986–1987 годов Нуреев начал с подготовки спектакля, специально созданного для труппы, которую он теперь знал со всех сторон. "Золушка", показанная в Опера Гарнье 25 октября 1986 года, явилась настоящим хореографическим подарком для Сильви Гиллем и Шарля Жюда. Нуреев всегда восхищался Сильви Гиллем, которая обладала невероятной техничностью, Золушка стопроцентно была ее роль. И надо сказать, что Нуреев был в восторге от Сильви не только как от танцовщицы, но и как от женщины, страстной и своенравной, требовательной и упрямой. Однажды он даже признался, что она была единственной женщиной, на которой он мог бы жениться. И он был почти серьезен.
В балете Рудольф оставил за собой роль продюсера, или, если следовать старой доброй сказке, феи‑крестной, великодушной и заинтересованной. По правилам контракта он не мог танцевать премьеру, и эта честь была предоставлена Микаэлю Денару, однако при создании телевизионной версии Рудольф взял свое.
С нуреевской "Золушкой" балет Парижской оперы отправился на следующее лето в Нью‑Йорк, но критика приняла это новое творение Рудольфа с прохладцей.
Кроме "Золушки", которая была гвоздем сезона, Парижская опера показала еще несколько новых балетов. Джером Роббинс согласился поставить "In memory of" для Сильви Гиллем, но отказался возобновить свой балет "En Sol", находившийся в репертуаре с 1975 года, капризно аргументируя это тем, что ему не оставили времени для репетиций. В репертуар вошли также одухотворенное произведение Джона Немайера "Magnificat", исполненное на фестивале в Авиньоне, балет Хосе Лимона "Павана Мавра", а также три балета Баланчина. Но самым незабываемым оказался вечер, на котором впервые исполнялись пять небольших балетов молодых американских хореографов: "Падшие ангелы" Кароль Армитаж, "Soon" Дэниэла Эзралоу, "Радуга" Элвина Николаиса, "Конверт" Дэвида Парсонса и потрясающий, на грани бесстыдства балет "Там, где висят золотые вишни" ("In the middle, somewhat elevated") Уильяма Форсайта, поставленный специально для Сильви Гиллем и Микаэля Денара. Форсайт, малоизвестный во Франции, оказался самым большим выигрышем Нуреева.