Пятый сезон, в отличие от предыдущего, обманул ожидания. Не было заметных постановок, а лишь повторы прежних спектаклей, что объяснялось финансовыми трудностями. Предыдущие сезоны оказались слишком разорительными. Один вечер современной хореографии стоил так же дорого (если не еще дороже), как большая постановка Нуреева. Поэтому надо было равномерно распределить спектакли - новые и старые - в афише. Дважды в год давали классические серии ("Лебединое озеро" и "Щелкунчик"), собиравшие полные залы. Несмотря на болезнь, Нуреев трижды танцевал Ротбарта и дважды Зигфрида (один раз с Сильви Гиллем) в "Лебедином…" и шесть раз Дроссельмейера в "Щелкунчике" с Элизабет Морен. Это было слишком много, и Нуреев знал это, но он также знал, что его дни как танцовщика отныне сочтены. И, увы, не только как танцовщика… В ноябре 1987 года, в перерывах между съемками телевизионной версии "Золушки", он отправился в Уфу, чтобы наконец увидеться со своей матерью. Возвращение было трудным, но жизнь продолжалась: приехав в Париж, Рудольф снова танцевал в "Щелкунчике", будто ничего не случилось…
В пятом сезоне труппа много гастролировала. После Бангкока и Китая апофеозом должны были стать полуторамесячные летние гастроли в Соединенных Штатах. В Нью‑Йорке, Вашингтоне и Лос‑Анджелесе предстояло показать три крупных спектакля - "Лебединое озеро", "Щелкунчика" и "Золушку", а также новые постановки - "Этюды" датчанина Харалда Ландера, "In the middle …" Форсайта и его же "Страдания святого Себастьяна". Эта программа наглядно отражала художественную политику Нуреева в Опере.
Очень сильным моментом турне был гала‑концерт, организованный в Метрополитен‑опера 27 июня в честь пятидесятилетия Нуреева. В тот вечер Нуреев заслужил самые большие почести. Под "Марш троянцев" Гектора Берлиоза прошли ученики Балетной школы (они тоже участвовали в турне, что было необычным), кордебалет и солисты. Дефиле имело оглушительный успех.
Нуреев танцевал "Песни странствующего подмастерья" Мориса Бежара с Шарлем Жюдом. По окончании спектакля американская публика спела ему "Happy birthday". На сцену, чтобы поздравить именинника, вышли звезды балета, прибывшие из разных стран.
Любящая публика, поющая "С днем рождения тебя!", - можно ли было представить подобное в Опера Гарнье? Между тем это роскошное действо все же имело привкус апофеоза, возвещавшего близкий конец. Сам Рудольф, несомненно польщенный, бросил Джейн Хэрман, организатору этого гала‑концерта: "Во всяком случае, ты делаешь все, лишь бы я побыстрее прекратил танцевать…".
В целом, однако, гастроли Гранд‑опера оказались неудачными для принимающей стороны. "На некоторых спектаклях мы здорово прогорели, например на "Страданиях святого Себастьяна" навязанных нам Рудольфом, которые вдобавок еще создали невероятные технические проблемы", - вспоминала Джейн Хэрман. Метрополитен помнил об этом еще многие годы. Рудольф хорошо это чувствовал: "В Нью‑Йорке люди на вас вешаются, но я не хотел бы здесь жить. Это не место для творчества. Это рынок, где продают и покупают, где потребляют искусство, как продукт. Мне нужна Европа. Мне подходит Париж".
Осенью 1988 года Париж начал проявлять нетерпение. Нуреев все чаще разъезжал по городам и весям, забирая с собой лучших артистов труппы, что не могло не вызвать сварливых пересудов. Назначения на роли часто проходили без него, а потом, после его возвращении, решение пересматривалось. Это тоже мало кому нравилось. За один год Нуреев умудрился сломать благотворное состояние июля 1986 года. И это дорого ему обошлось, потому что по контракту, который заканчивался в августе 1989 года, этот сезон был последним.
И все же контракт был продлен. Нуреев воспринял это как должное - еще бы, ведь он невероятно поднял престиж французского балета. Что же касается его постоянных отлучек, то он не считал, что они могут помешать осуществлению руководства. В конце концов, на этот случай у него была прекрасная тройка балетмейстеров, способных временно подменить его. Но машина понемногу начала пробуксовывать. Обстановка ухудшалась. Сезон не был волнующим, в репертуаре стояли "Раймонда", "Лебединое озеро" и "Дон Кихот" в постановке Нуреева, "Страдания святого Себастьяна" Форсайта и "Собор Парижской Богоматери" Ролана Пети, с которым Рудольф наконец‑то помирился. Ожидалось, Уильям Форсайт подарит Опере новую постановку, но он предпочел театр Шатле.
Чтобы смягчить измену Форсайта, Нуреев нашел редкостную жемчужину: американку Твилу Тарп, умевшую с блеском соединять классическую виртуозность и бродвейскую раскрепощенность.
Твила Тарп, любимый хореограф Михаила Барышникова, рассказывала в своей автобиографии, что она "подпала под обаяние Сильви Гиллем, веселой рыжеволосой красавицы с такой растяжкой, что перед ней бледнела сама Эйфелева башня. Я, как и весь Париж, была у ее ног". Твила сказала Нурееву "да" именно потому, что хотела сделать балет специально для Гиллем, участие этой балерины в постановке было особым пунктом оговорено в контракте. Однако после первого месяца репетиций Гиллем вдруг пропала, не сочтя нужным предупредить Твилу.
Надо было знать эту юную штучку. Сильвии Гиллем была очень похожа на Нуреева. Свободолюбивая и требовательная, она танцевала только то, что хотела, и только так, как хотела. Слишком перегруженный график в Опере мешал ей отвечать на многочисленные предложения со стороны. В мае 1988 года она предупредила о том, что через девять месяцев намерена расторгнуть контракт. Что это было? Пробный камень? Удержите меня, или я принесу неприятности?
Гиллем, однако, не стали удерживать, и контракт был расторгнут. 21 февраля, через четыре дня после премьерного спектакля Твилы Тарп, прошедшего без Сильви, строптивица объявила, что подписала соглашение с лондонским Королевским балетом, куда ее брали "приглашенной солисткой".
- А вы не хотите, чтобы я поработала на этих условиях и в Опере? - спросила она.
Подумав три дня, Опера предложила ей пятнадцать спектаклей, но точные даты выступлений не оговаривались. Гиллем отказалась, и диалог прекратился.
Огорченный Рудольф не скрывал своих чувств. "В течение трех лет ей было позволено танцевать повсюду. Я ни в чем ей не отказывал", - сокрушенно говорил он корреспонденту газеты "Фигаро". Обиду Рудольфа можно понять. Сильви Гиллем была его творением, его гордостью. Он танцевал вместе с ней на самых престижных сценах мира, подарил ей незабываемый дебют в "Ла Скала", но главное - сам показал в Лондоне в "Жизели" в прошлом году! Об этом стоит рассказать подробнее. Королевский балет решил отметить "Жизелью" пятидесятилетие Нуреева, и он сам выразил желание танцевать с Сильви. Но… юное дарование двадцати четырех лет совершенно затмило усталого льва. По крайней мере, он мог сказать, как сказала в 1962 году Марго Фонтейн: "Посмотрите, в кого я верю…"
Хороший игрок, Рудольф в конце концов признал: "Всегда трудно судить о слишком талантливых артистах! Когда я сам решил покинуть СССР, все там говорили, что я не прав, что я погибну как артист. Но произошло как раз наоборот. Я тоже начал танцевать в "Ковент‑Гарден", где многому научился. И я уверен, что она многому там научится. Кроме того, "Ковент‑Гарден" нуждается в ней…".
На этом неприятности Рудольфа не закончились. На март у него была запланирована "Спящая красавица" с Сильви Гиллем в роли принцессы Авроры, однако из‑за демарша строптивого дарования пришлось искать другую исполнительницу. И если бы только это… 17 марта 1989 года, в день премьеры (и в день рождения Нуреева) танцовщики объявили забастовку. Вместо того чтобы быть на сцене, они стояли на ступенях театра, крича и размахивая транспарантами. На этот раз ничего личного - артисты выступали против проекта нового закона, в какой‑то мере урезавшего права преподавателей танца. Нуреев оказался невольной жертвой.
"Спящая…" была показана на следующий день. Спектакль вежливо приняла публика, но обругала критика, и было за что - он оказался слишком помпезным и слишком скучным. Между тем забастовка продолжалась. По этой причине из двадцати предусмотренных спектаклей десять не состоялось. Итогом этого удара судьбы явились пять миллионов франков предполагаемой выгоды, которые так и не удалось получить. Пришлось отменить гастроли в США, намеченные на май. Официальная причина: Гранд‑опера не имеет средств для финансирования поездки. В действительности из поступивших в продажу сорока тысяч билетов в США было раскуплено всего десять тысяч.
Для Рудольфа это было ударом, потому что он лелеял надежду показать "Спящую…" в знаменитом "Radio City Music Holl", огромном концертном зале на шесть тысяч мест. Сол Юрок еще в 1974 году хотел, чтобы Нуреев показал там сказку на волшебную музыку Чайковского, но в тот момент, когда импресарио поднимался в кабинет миллиардера Рокфеллера (владельца театра), чтобы подписать надлежащий контракт, он упал как подкошенный с сердечным приступом. Через пятнадцать лет проект провалился из‑за отсутствия денег…
А в Опере дела шли еще хуже. Нуреев, которого почти не видели в ее стенах, совершал разнообразные, все более тяжелые ошибки. Одна из них оказалась для него фатальной.
Месяц спустя после "Спящей…", не пережившей тягот забастовки, он вернулся из длительного личного турне по Азии, обуреваемый идеей перетащить в Оперу Кеннета Грева, двадцатилетнего танцовщика, пока что "прозябающего" на вторых ролях в Американском театре балета. Датчанин Грев очень напоминал Рудольфу Эрика Брюна…
"Датская школа - одна из самых лучших в мире", - объяснил он свое решение остолбеневшим от изумления французам, поставленным перед фактом, что этот юный незнакомец будет танцевать Зигфрида в "Лебедином озере". "Я привел к вам Грева, как Баланчин привел Петера Мартинса в "New York City Ballet"", - сказал он, намекая на знаменитого танцовщика, тоже датчанина, ставшего директором нью‑йоркской компании.
Элизабет Платель, исполнительница роли Одетты - Одиллии, вспоминала: "Я сказала Нурееву: "Послушай, Рудольф, пусть он побудет в кордебалете!" Но это совсем не входило в планы нашего патрона. Безумно влюбленный в Грева, он решил как можно скорее обучить своего протеже тонкостям ремесла. Более того, он собирался подписать с ним контракт на три года. Но ведь в Опере были свои танцовщики, заслуживающие карьерного роста! А кроме того, по внутренним правилам Оперы пребывание иностранных солистов разрешалось на срок не более одного года".
За четыре дня до "Лебединого…" с молодым датчанином в главной роли профсоюзные деятели заказным письмом, которое подписали все танцовщики, уведомили общее руководство Оперы, а также министра культуры Джека Ланга о фактах "превышения власти, которые мы не готовы принять". Далее в письме говорилось, что "господин Нуреев должен уметь отделять свои личные привязанности и понимать, что танцовщика‑солиста следует искать прежде всего в питомнике наших талантов, внутри компании".
Тон был задан, но предостережение осталось без ответа. "Дело Грева" подорвало всю работу по завоеванию доверия, которую Нуреев ранее все‑таки выигрывал. 28 июня Грев танцевал Зигфрида, несмотря ни на что. Его партнершей была Изабель Герен, а сам Рудольф вышел на сцену в роли Ротбарта. Принц оказался посредственный, хотя, если уж соблюдать объективность, кордебалет помогал ему мало. Однако это не заставило отступить Рудольфа, всеми силами стремившегося назначить парня солистом‑звездой.
"Маниакальность Рудольфа по отношению к Греву была в чем‑то самоубийственной, - высказался в наши дни Патрис Барт. - Он смешал чувства и работу. Он применил силовые приемы и зашел слишком далеко".
В ноябре 1988 года Франсуа Миттеран назначил президентом Парижской оперы Пьера Берже, патрона Дома высокой моды Ив Сен‑Лорана. Контракт Нуреева истекал 31 августа 1989 года. Несмотря на частое отсутствие Рудольфа (в сезон 1988/89 года он провел в Париже менее восьмидесяти дней, тогда как по контракту должен был провести сто восемьдесят), несмотря на бури, разражавшиеся в Опере, результаты были неплохими.
Никогда еще балет Гранд‑опера не достигал такого уровня славы, такой наполняемости залов, таких частых приглашений в заграничные гастрольные туры. За сезон в общей сложности было продано 300 тысяч билетов, то есть втрое больше, чем за предыдущий период. Великое имя - Нуреев - заставляло говорить о себе. Могли ли в таком случае обойтись без него?
Вступив в должность, Пьер Берже многих заставил уйти (в частности, дирижера Даниэля Баренбойма), и все ждали, чем же разрешится ситуация с Нуреевым. Берже, разумеется, понимал, что Нуреев выходит за пределы допустимого, но он также понимал, что для Оперы "этот смутьян" все равно что курица, несущая золотые яйца. В июне он предложил Рудольфу ознакомиться с проектом нового контракта, и Рудольф был согласен его подписать. Между тем разразилось "дело Грева", а за ним еще одно, связанное с участием Рудольфа в мюзикле "Король и я", и Берже, ничего не подписывавший со своей стороны, положил контракт в долгий ящик.
Совершенно уверенный в том, что контракт будет продлен, Нуреев благосклонно принял предложение сыграть в мюзикле Ричарда Роджерса "Король и я". Либретто по книге Маргарет Лондон "Анна и король Сиама" было написано Оскаром Хаммерстайном. В 1956 году по мюзиклу вышел фильм с Юлом Бриннером и Деборой Керр, которые обессмертили это произведение.
Шестимесячное турне должно было пройти по всей территории США, за исключением Нью‑Йорка. В случае успеха контракт предполагалось продлить на три года. Рудольф уже не мог танцевать как прежде и в то же время не мог порвать со сценой. Для него это был шанс. И не только шанс, но и золотоносная жила, которая гарантировала ему минимум миллион долларов дохода. Что же касается Оперы, то Рудольф беспечно решил, что его отсутствие в Париже будет не столь заметным.
Но он просчитался. Берже, обнаруживший, что функции директора балетной труппы для его подчиненного отошли на второй план, попросил Нуреева сменить приоритеты. Однако Нуреев не обратил внимания на его предупреждения и укатил в Торонто, где должен был дебютировать 21 августа. В сентябре он не вернулся, потому что пел в других краях; казалось, неподписанный парижский контракт его не беспокоит. Со своей стороны, Опера посчитала, что Нуреев, по крайней мере, предстанет к началу сезона…
Одиннадцатого сентября все танцовщики вернулись из отпусков, и только их директора не было на месте. Вернется? Не вернется? Все средства массовой информации следили за тем, что происходит в Опере. Похоже, оба капитана - Берже и Нуреев, - переругиваясь издалека, вели корабль вслепую.
В Соединенных Штатах мюзикл "Король и я" имел бешеный успех, и это несмотря на то, что Рудольф, которому по роли полагалось петь, имел весьма скромные вокальные данные. Гастрольный график все более уплотнялся, вот почему приезд в Оперу задерживался. Нуреев просил от Парижа простого доказательства любви. В частности, он сказал в интервью "Франс Суар": "Вопрос не в том, вернусь я в Оперу или нет, а в том, хотят ли меня, доверяют ли мне…". В качестве доброй воли, он сообщил также "Фигаро", что может освободиться от выступлений ради Оперы в любой момент, потому что трехлетний контракт на продление мюзикла "Король и я" будет подписан лишь в феврале 1990 года. Короче говоря, он хотел вернуться. Но выжидал, когда его станут умолять.
В то же самое время он нашептал канадской прессе, что "работа сделана". "Может быть, пора уходить… Невозможно восседать за письменным столом и бороться против 150 эго". По своей сущности Рудольф оставался очень нерешительным человеком. Он знал, что болезнь прогрессирует и что сил для противостояния этим "150 эго" ему не хватит. Так, может, лучше бороться на сцене - за себя и ради себя?
В какой‑то момент Рудольф стал уверять в американской прессе, что Парижская опера уже грубо выставила его за дверь. Эти речи странным образом напоминали реакцию Петипа, когда тот был уволен из Мариинского театра в 1904 году!
Ходили слухи, что Михаил Барышников, недавно покинувший руководство Американским театром балета, был не прочь занять место Нуреева и что якобы он уже встречался с Берже по этому вопросу… Другие говорили, что Рудольф, со своей стороны, имеет виды на руководство американским театром. Простая игра под названием "кто последним сядет на стул"? Большой взаимный блеф с целью прощупывания позиций? Опера разоблачила слухи, распространяемые "Фигаро", да и сам Барышников в конце концов выступил с официальным заявлением, отрицая свой интерес к должности Рудольфа. Рудольф же, напротив, приумножил контакты, чтобы действительно встать во главе знаменитого нью‑йоркского балета, временно находящегося под руководством Джейн Хэрман. Он даже предложил своему администратору Жан‑Люку Шоплену выставить свою кандидатуру, "чтобы потом прийти туда самому", как, смеясь, рассказал мне Шоплен.
Что касается французской труппы, то танцовщики разделились во мнениях, но вели себя дипломатически осторожно и заключили, что им необходим "директор - или Нуреев, или кто‑то другой, который был бы на месте". О, полагаю, Рудольфу было от чего разочароваться, ведь он надеялся услышать от артистов спасительный зов любви.
Первый спектакль сезона прошел без Нуреева. Двадцать третьего октября, так и не дождавшись Рудольфа, Пьер Берже назначил "временно исполняющими обязанности руководителей балетной труппы" Патриса Барта и Евгения Полякова.
Неделю спустя Нуреев все же появился в Опере, провел репетицию "Петрушки", а после ее окончания зашел в кабинет Берже, из которого вышел… ни с чем. Белый дымок над трубой так и не появился, решение отложили на более поздние сроки.
В ноябре 1989 года, через неделю после разрушения Берлинской стены, Нуреев приехал в Россию. Ленинградский театр оперы и балета имени С. М. Кирова пригласил его станцевать три спектакля - в ознаменование новых времен? в надежде на долгосрочное сотрудничество? Рудольф сделал самоубийственный выбор - показать "Сильфиду" Бурнонвиля. С его стороны это было чистое безумие, поскольку роль Джемса длинная и технически сложная, с многочисленными прыжками, что совсем не соответствовало ни его возрасту, ни физическим возможностям. Однако Нуреев полагал, что русские должны увидеть этот балет, "не известный им ранее". Спектакль потерпел оглушительное фиаско, и Рудольф даже отказался от последнего представления, настолько он был измучен.
Двадцать второго ноября, через два дня после возвращения из СССР, Нуреев узнал неприятную новость: Берже не возобновил контракт. Возможно, сыграло свою роль и то, что в Ленинграде Рудольф неосторожно сказал в одном из своих провокационных интервью: "Я не собираюсь быть консьержем в Опере!".
Но зато Опера назначила его "первым хореографом", придумав этот дипломатический статус, который не существовал ранее. Как сказал господин Берже, "мы пришли к общему соглашению о разделе тела, но не сердца".