Трудно было сказать, что их больше сближало – профессиональные задачи или схожесть привычек, жовиальность, стремление брать от жизни все. "Через несколько месяцев я обнаружил, что мое общение с Петровым стало перерастать в тесную дружбу, – писал Бялогурский. – Всякий раз, когда он приезжал в Сидней, а его приезды происходили довольно часто, он тут же звонил мне и устраивал так, что мы посещали рестораны, ночные клубы и другие места развлечений".
Они встречались и в Канберре, на частных вечеринках в доме Петрова и у знакомых. Бялогурский посещал приемы в советском посольстве и вместе с Петровым ходил на приемы в другие, дружественные дипмиссии, например, в чехословацкую. Но комфортнее и непринужденнее было в многолюдном Сиднее. Без Бялогурского Петров вряд ли осмелился бы появляться в злачных заведениях этого города.
Он допускал вероятность того, что поляк мог быть связан с секретной службой. Этого не исключала и Евдокия, призывавшая не слишком доверять поляку. На заседаниях Королевской комиссии она повторяла, что Бялогурский все время был двойным агентом – "вашим и нашим" . Но общение с ним оказалось для Владимира настолько удобным и приятным, что при всех своих сомнениях и сомнениях жены он все больше привязывался к поляку. К тому же тот выполнял некоторые его просьбы, относившиеся к разведработе, например, организовывал встречи с людьми, которые могли стать советскими агентам или по иным причинам представляли интерес для резидентуры. Петров собирался снабдить Бялогурского фотооборудованием и обучить правилам пользования им для использования "в рабочих целях", то есть, для копирования документов.
У Бялогурского были связи в Министерстве иммиграции и он принес Петрову образцы анкет для въезда и выезда из Австралии. Он также приносил чистые бланки водительских удостоверений и незаполненные чеки Сельскохозяйственного банка . В практике вербовочной работы передача потенциальным агентом оригинальных документов, пускай поначалу не особенно важных и секретных, считается важным этапом.
Но решительных шагов в этом направлении Петров не предпринимал и не раскрывал своей принадлежности к разведке, формально оставаясь для Бялогурского консулом и третьим секретарем. Однако поляк все больше убеждался в истинном характере работы Петрова. Об этом свидетельствовали и та свобода, с которой он ездил по стране, и отношение к нему других советских сотрудников, в первую очередь, Кислицына и Антонова. Хотя Кислицын был выше его по должности, он держался с Петровым подобострастно и ловил каждое его слово. Антонов, формально не связанный с посольством, выполнял всевозможные поручения третьего секретаря .
Привлечь Петрова на свою сторону, завербовать, стало бы крупным достижением, и Бялогурский информировал об этом АСИО. Но руководство службы безопасности требовало быстрых и конкретных результатов, а период "прощупывания" Петрова затянулся на два с половиной года. Идея Бялогурского вызвала интерес, но с течением времени уверенность в ее осуществимости ослабла. Отчасти это объяснялось тем, что поляка не считали стопроцентно надежным и опасались, что в ходе длительного знакомства с Петровым он мог слишком с ним сблизиться и превратиться в двойного агента (австралийцы рассуждали в унисон с Евдокией Петровой).
Создавалось впечатление, что советский разведчик и Бялогурский осознанно не доводили свои отношения до логического завершения, которым стала бы вербовка с той или другой стороны. Никто из них не признавался, что работает на спецслужбы, хотя оба догадывались об этом. Их устраивало затянувшееся состояние неопределенности, позволявшее как можно дольше не брать на себя ответственность за действия, которые лишили бы их возможности приятного времяпровождения.
По мере того, как сгущалась враждебная Петрову атмосфера в советской дипмиссии, он все чаще под тем или иным предлогом уезжал в Сидней, чтобы отдохнуть в обществе приятеля, излить душу, пожаловаться на "гонения" со стороны посла, секретаря парткома и других сотрудников. "Дуся и я работаем день и ночь, а что за это получаем? Одни упреки. Если судить по его словам (Лифанова – авт.), то все, что мы делаем, все неправильно. Он всегда всё критикует и выискивает огрехи. Дуся уже измотала из-за него все нервы. Этот человек просто большой придира. Но Дуся и я можем постоять за себя. И не потому, что нас поддерживают другие. Все они невероятно запуганы и не смеют даже открыть рот. Думают только о том, чтобы подлизаться к нему и за счет этого облегчить свое собственное положение" .
Такие откровения, конечно, сближали, но граничили с нарушением принятых норм в общении с иностранцем, который мог оказаться не осведомителем и объектом для вербовки, а агентом спецслужбы. Петров по существу "сдал" своего коллегу Пахомова, отрекомендовав его как человека, который "только и занимается интригами и приносит неприятности" .
Бялогурский вспоминал: "Я воспринял это как признак возрастающего доверия ко мне, так как не совсем обычно, когда один советский представитель предупреждает в отношении действий другого советского представителя. Однажды Петров сказал мне: "Этот мерзавец не пробудет здесь долго. Скоро он отправится назад в Москву. Моя единственная надежда заключается в том, что ему на замену пришлют парня получше, просто не смогут прислать хуже, чем этот". Вскоре после этого Пахомов покинул страну в результате, как я полагаю, соответствующих демаршей Петрова" .
По мнению Бялогурского, эти поведенческие особенности свидетельствовали о том, что Петров излишне эмоционален, с неустойчивым характером и на него можно влиять. Когда куратор в АСИО поинтересовался, кто из сотрудников советского посольства захотел бы остаться в Австралии, Бялогурский указал на Петрова, хотя и с оговорками. Запись беседы сохранилась в материалах службы безопасности:
"Офицер службы безопасности осведомился у Бялогурского, не выказывал ли кто-либо из персонала советского посольства в Канберре желания остаться в Австралии. В частности, Бялогурский сообщил: "Петров никогда не давал понять, что мог бы остаться в Австралии, однако, по всей видимости, местная жизнь во многом его привлекает. Ему очень нравятся Канберра и местный климат. Он с удовольствием занимается садоводством. Он является заведующим консульским отделом миссии, но при этом много путешествует и, похоже, ему предоставлена возможность самому выбирать, куда поехать. Я не замечал, чтобы он опасался с кем-то знакомиться или ездить в какие-то места, в то время, как другие сотрудники, за исключением торгового атташе, не уходят далеко от посольства. Кроме того, в обязанности Петрова входят встречи и проводы дипломатических курьеров, приезжающих из Москвы.
Миссис Петрова – единственная женщина в посольстве, которая одевается по-западному и пользуется косметикой, поэтому другие сотрудники и их жены относятся к ней с оттенком враждебности.
Они (Петров и его жена – авт.) не станут инициативно выяснять у кого-либо, существует ли возможность остаться здесь, если только к этому не подтолкнут их соображения безопасности и не представится удобный случай"" .
Для АСИО шанс заставить советского дипломата (тем более, работника разведывательной службы) попросить политического убежища в Австралии представлялась очень заманчивым. Помимо возможности получить через него секретные документы, это дало бы политический и пропагандистский эффект. Перебежчики уже "порадовали" многие западные страны, и Австралия оставалась как бы в стороне.
Лично для Бялогурского "уход" Петрова мог стать чрезвычайно выигрышным моментом в карьерном, а, значит, и в финансовом плане. Он точно подмечал в своих донесениях, что этот "дипломат" существенно отличался от своих коллег. Из чего с большой вероятностью следовало, что он принадлежал к разведслужбе. Понятно, что перебежчик-разведчик ценился больше, чем перебежчик-дипломат. Вот только расчеты Бялогурского строились, в общем-то, на песке и убедительными аргументами, что Петров – потенциальный перебежчик, он пока не располагал. Верно, Петрову нравилась страна пребывания, он ценил хорошее времяпровождение в австралийских пабах и должен был понимать, что будет лишен всего этого в Москве. Но такая характеристика подошла бы и другим сотрудникам посольства. А если брать шире, то пристрастие к хорошей жизни за рубежом отличало подавляющее большинство советских загранработников. Но это не означало, что все они готовы на этом основании просить политического убежища или начинать работать на иностранные спецслужбы.
Поэтому в АСИО с интересом знакомились с донесениями Diabolo , но требовали более веских аргументов. Агент должен был доказать, что игра стоила свеч. Для этого следовало получить убедительное подтверждение того, что Петров не просто третий секретарь посольства, а руководящий сотрудник внешней разведки в Канберре (окончательно это стало ясно только в середине 1953 года), и его поведение – не тонкая игра профессионала, а проявление внутренних колебаний человека, оказавшегося на перепутье. Таких доказательств длительное время не было, но в службе безопасности допускали, что они могут появиться. Бялогурскому было предписано сосредоточить свою работу на советском посольстве в целом и Петрове в частности.
Конечно, Петрова выводила из себя обстановка в посольстве и перепалка с Лифановым не добавляла ему спокойствия и умиротворения. Конечно, он наслаждался "красивой жизнью", но при этом понимал, какие преимущества давал его статус. Разве в противном случае стал бы Бялогурский водить его по увеселительным заведениям? А кто бы оплачивал совместные ланчи, обеды и выпивку, стоимость которых пока можно было возмещать за счет расходов на оперативную работу? Стоит ему лишиться своего положения, как все изменится. Останется в Австралии и никому не будет интересен, кроме него самого. Утратит все привилегии, превратившись в беглеца, живущего на дотации правительства, в тайном убежище, опасаясь нос высунуть на улицу. Петров был неглуп, сознавал это и не стремился к переменам. Он успел вкусить приятной западной жизни в Швеции. Потом "пересидел" в Москве. Придет конец австралийской командировке, будет другая… До поры до времени он на это надеялся.
На заседаниях Королевской комиссии он заявлял, что якобы еще в 1952 году начал задумываться о том, чтобы остаться в Австралии из-за тех "преследований", которым подвергался в посольстве . Возможно, и задумывался, но чисто гипотетически. Впрочем, события развивались именно в этом направлении, вне зависимости от желания советского резидента.
В этом смысле Бялогурский продемонстрировал наблюдательность. Не располагая доказательствами, которые могли удовлетворить АСИО, он интуитивно чувствовал, к чему идет дело. В то же время поляк, возможно, не так уж стремился ускорить процесс, из которого он и его подопечный, извлекали и пользу, и удовольствие, не брезгуя непритязательными гешефтами.
Как любой советский загранработник, оплачиваемый несравненно хуже, чем его коллеги из других стран, Петров всегда был заинтересован в дополнительном заработке. Бялогурский тоже постоянно жаловался на финансовые трудности и злился на кураторов из АСИО, проявлявших, с его точки зрения, неслыханную скупость.
Служба безопасности вначале платила ему четыре фунта в неделю. Агент требовал надбавки и к концу 1952 года жалованье увеличили до 10 фунтов. Он считал это недостаточным и регулярно поднимал вопрос о прибавке, ссылаясь на объективные обстоятельства. "Оперативные расходы на шпионскую игру становились слишком высокими, чтобы покрывать их из кармана агента, даже если бы он и был процветающим в материальном отношении человеком, а я таковым не был. Служба безопасности по-прежнему выделяла мне 10 фунтов в неделю. Эта сумма была определена весьма произвольно на ранней стадии моей оперативной деятельности, когда ещё не было ясно, окажутся ли её результаты существенными или нет. По мере дальнейшей работы, я стал посещать ночные клубы, получая от Службы сумму на уровне школьного пособия. Кроме того, эта работа не позволяла мне расслабиться круглые сутки, что весьма отрицательно сказывалось на моей врачебной практике. Финансовое бремя стало для меня непосильным" .
Бялогурский подчеркивал, что из-за своей агентурной деятельности он не мог уделять достаточное время врачебной практике и музыке, что оборачивалось для него ощутимыми убытками. Между тем, на перспективу это были основные источники его благосостояния, ведь работа на АСИО в один прекрасный момент могла прекратиться (как, собственно, потом и случилось). Руководство организации не отличалось щедростью и сомневалось, что расходы окупятся. Причины все те же: неверие в то, что Петров станет перебежчиком и опасения, что сам Бялогурский мог стать объектом успешной вербовки и вести двойную игру.
В результате оба "приятеля" поправляли свои дела доступными им способами. Из Москвы Петрову было поручено найти адвоката для ведения процесса по одному судебному делу. На это выделялось 30 000. фунтов, из которых адвокату причиталось 15 %. Петров просил Бялгоруского отыскать юриста, который удовлетворился бы пятью процентами, имея в виду разделить оставшиеся 10 % между собой. Вполне возможно, что этот "бизнес-проект" увенчался успехом. Остальные были помельче.
Петров просил Бялогурского доставать фальшивые квитанции о его пребывании в сиднейских отелях (на максимальные суммы) и о медицинских осмотрах, чтобы посольство их оплачивало. Навар делили "по совести". Между прочим, эту нехитрую схему предложила Евдокия, которая, пользуясь своей должность бухгалтера выдавала нужные суммы по квитанциям поляка.
Петров не брезговал перепродажей через Бялогурского виски, который со скидкой покупал в магазинах "дьюти фри", пользуясь своим дипломатическим статусом. Часть они выпивали, остальное перепродавали по ценам ниже рыночных, но выше отпускных. Заметим, что и сегодня в российских посольствах подобный "бизнес" не редкость.
Петров наверняка мог приступить к результативной вербовке Бялогурского с учетом его финансовых проблем и беспринципности. В апреле 1953 года поляк предложил ему внести 500 фунтов для покупки на паях излюбленного ими кафе "Адриа" на Кинг-кросс. Казалось, рыбка сама лезет на крючок. Петров отреагировал позитивно, сказав, что подобная сумма для него "пустяк". Но когда Бялогурский заговорил о расписке, заявил: мол, это ни к чему, он полностью доверяет ему как другу . Между тем, для вербовки расписка, конечно, нужна, особенно с учетом того, что Петров не стал бы платить из своего кармана, а запросил разрешение центра. Разведчик не стал раскручивать идею с покупкой кафе, которая в профессиональном плане могла оказаться весьма заманчивой.
На наш взгляд, Бялогурский мог принять предложение советской разведки, никакие моральные соображение не удержали бы Diabolo от такого шага, если бы он сулил адекватное вознаграждение. Свою роль сыграли бы и его трения с АИО. Однако сюжет не получил своего развития.
Немаловажный вопрос – почему в советском посольстве вовремя не обратили внимание на участившиеся встречи Петрова с Бялогурским и не забили тревогу?
Нужно сказать, что внимание обратили, и трудно было не обратить. То, что врача-музыканта часто видели с Петровым, бросалось в глаза и вызывало вопросы. Ведь помимо неформальных, скрытых контактов, общение осуществлялось на виду и не только на официальных приемах. Петров вместе с Бялогурским летал из Канберры в Сидней и обратно, даже начал брать с собой поляка на встречу дипкурьеров, хотя в советской дипломатической практике эта процедура всегда организовывалась с соблюдением повышенных мер безопасности и конфиденциальности. Однако в какой-то момент он почувствовал, что это слишком тесное общение вызывает недоумение в посольстве и на него бросают косые взгляды. Пошли разговоры, пересуды. О подозрительном контакте резидента сообщили в центр (это могли сделать посол, торговый атташе или военные) Пришлось принимать меры предосторожности.
"Ты, вероятно удивляешься, почему я больше не беру тебя с собой встречать в аэропорту наших дипкурьеров и официальных лиц, – сказал Петров Бялогурскому. – Если бы я и дальше делал это, наши люди отнеслись бы к этому не очень хорошо. Помнишь, как ты приехал со мной на встречу в порту нашего сотрудника, направлявшегося в Новую Зеландию. Так вот в Москву доложили, что ты был при его встрече вместе со мной на судне. Поэтому нам лучше не появляться вместе без крайней необходимости. Эти люди постоянно следят друг за другом, и если у них появляется возможность подставить друг другу ножку, они обязательно сделают это. Когда они увидят нас, то обязательно скажут: опять Петров и Бялогурский пьют вместе. Как будто для них это имеет какое-то значение" .
Хотя в посольстве были осведомлены о подозрительной "связи" резидента, докопаться до сути там не успели, и толком не знали, что из себя представляет Бялогурский. Харьковец, например, называл его "чехом" . И дипломаты, и военные могли лишь предполагать, что он как-то связан со спецслужбами.
Когда Петров выпивал и у него развязывался язык, он говорил Бялогурскому, что в посольстве, дескать, завидуют его дружбе с "местным". В беседах же со своими коллегами он мог ссылаться на задачи "агентурной разработки", что служило неплохим прикрытием. Но шло время, а результатов эта "разработка" не давала.
Поворотный пункт
Идиллическое партнерство двух агентов не могло длиться бесконечно. Вероятно, оба могли и дальше общаться в свое удовольствие, для порядка отправляя малозначимые донесения кураторам в своих ведомствах, однако те требовали конкретной отдачи. Москву раздражало отсутствие ощутимых достижений в деятельности Петрова, а АСИО – в деятельности Бялогурского. Последний уверял контрразведчиков, что "плод" вот-вот созреет и сам упадет им в руки, но этого не происходило. В АСИО все более скептически относились к обещаниям своего агента, вызывали возмущение и его завышенные, как считали в службе безопасности, финансовые запросы.
Отношения советского разведчика и австралийского агента между собой и со своими шефами сплелись в узел противоречий, который мог все больше затягиваться, и было неясно, как долго ждать развязки и какой она будет. По оценкам АСИО, ситуация становилась патовой. Разрешилась она достаточно неожиданно, вследствие событий, которые начали разворачиваться весной-летом 1953 года. Они стали поворотным пунктом в истории Петрова.