В середине мая в посольство пришла телеграмма из МВД, вызывавшая его в Москву для отчета . Подобные вызовы и отчеты не так часто практиковались и могли означать все, что угодно. Иногда вызывали на время, а оставляли навсегда и не обязательно на свободе. Загранработники были хорошо осведомлены о такой схеме.
Основания для волнения у Петрова имелись, и не только в связи с отсутствием заметных достижений в работе. Он допускал, что предметом разговоров в центре станет и его поведение в посольстве, о котором докладывал глава миссии. В обычное время к этому могли отнестись более спокойно, но время-то было необычное. После смерти Сталина Берия усиленно "шерстил" органы госбезопасности, в том числе внешнюю разведку. Кого-то снимали с должности, кого-то увольняли, других и вовсе сажали под замок.
18 мая Петров позвонил Бялогурскому и сообщил, что его на какое-то время отзывают и у него зарезервирован авиабилет на 29 мая. Было очевидно, что он находится в подавленном, угнетенном состоянии. Сразу после этого Петров примчался в Сидней и начал жаловаться на проблемы со зрением. "У меня произошло что-то ужасное с глазами, – сказал он Бялогурскому. – Мой левый глаз почти не видит, а правый тоже не совсем в порядке. Почти все время я вижу перед собой плывущие черные пятна" . Был это ловкий ход, чтобы не ехать в Москву, или недуг действительно имел место? Петров уверял, что заболевание реально , а Бялогурский сомневался, уж слишком вовремя его советский приятель почувствовал недомогание.
Он доложил в АСИО о практической готовности "клиента" для вербовки и перехода к австралийцам, полагая, что нужно ковать железо, пока горячо. Однако в службе безопасности решили, что осуществление активных действий в отношении Петрова не следует поручать поляку. Его отстранили от оперативной работы.
Собственно, он сам спровоцировал конфликт. Чтобы без помех общаться "поднадзорным", Бялогурский снял в Сиднее дорогую квартиру. Там Петров мог без помех напиваться и встречаться с женщинами, а Бялогурский – обыскивать его личные вещи. Он сфотографировал страницы из записной книжки Петрова и другие бумаги, которые нашел в его карманах. Проблема заключалась в том, что все это он сделал без согласования с кураторами, поставив их перед фактом.
В АСИО фотокопии изучили с интересом, но отказались субсидировать аренду квартиры. Расценили эту идею как уловку для того, чтобы под предлогом "рабочих моментов" получить площадку для развлечений, до которых были охочи и русский, и поляк. Бялогурский вспылил, пригрозил уходом и написал формальное заявление. По-настоящему уходить не намеревался, полагая, что его не решатся уволить и будут вынуждены пойти ему навстречу. Но вышло иначе. Заявлению дали ход. Бялогурский был потрясен. Он мог понять, что АСИО не оценивает по достоинству его работу. Но то, что организация могла недооценивать важность цели этой работы, не укладывалось у него в голове. Он был уверен, что никакой другой агент не сумеет сблизиться с Петровым так, как он, и грамотно приступить к его вербовке. Если же АСИО решила поставить крест на этом вопросе, то следовало заинтересовать им иные структуры. Сначала неуемный поляк предложил свои услуги по разработке Петрова американцам (генконсульству США в Сиднее), а затем своим старым работодателям – Службе расследований Содружества.
Ни в одном, ни другом месте его предложением не заинтересовались, но в конечном счете агент остался в выигрыше. В АСИО узнали, что он стучится в другие двери и встревожились в связи с возможной утечкой информации. Сегодня поляк идет к американцам, завтра в Службу расследований Содружества, а после, чего доброго, обратится к представителям прессы. Поэтому ему предложили вернуться "в строй" на определенных условиях. Ему гарантируют работу в организации, но только по делу Петрова и до тех пор, пока тот находится в Австралии или его "история" не закончится каким-либо другим образом.
Бялогурский торжествовал победу, хотя не исключал новых подвохов со стороны АСИО.
Первым делом он устроил Петрову консультацию у офтальмолога Беккета, как и он, практиковавшего на улице Маккуэри. Беккет поставил диагноз – нейроретинит, сочетанное воспаление зрительного нерва и сетчатки – и дал направление в одну из больниц Канберры для обследования и лечения. Предписание исключало поездку в Москву, и Петров несколько раз уточнял это обстоятельство. Это наводило на мысль, что он симулировал обострение своего заболевания.
Выйдя из больницы, в которой он провел 10 дней, Петров, по его словам, вновь собрался лететь в Москву и забронировал авиабилет теперь уже на 21 июня. Однако из центра неожиданно пришла телеграмма, отменявшая вызов. Этот факт позднее подтвердил Генералов: "им (Петровым – авт.) была получена телеграмма по своей линии о вызове в Москву, но вызов не состоялся" .
Тем временем резидента ждало очередное потрясение. Пришли известия о судьбоносных переменах в СССР, которые затрагивали органы госбезопасности. 26 июня в Москве арестовали казалось бы всемогущего Берию – обвинили в заговоре против партии и народа и в шпионаже в пользу Великобритании.
Тоталитарное государство дало еще одну трещину, и советские граждане надеялись, что эпоха безграничного произвола и насилия, которую связывали с именем Берии, уходит в прошлое. Однако Петрова, как и многих его коллег, случившееся встревожило тем, что оно несло угрозу их благополучию. Осуществлявшаяся в "органах" чистка получила мощный импульс и приобрела широчайший размах. Она направлялась, прежде всего, против палачей и садистов, раскручивавших маховик репрессий, и не должна была коснуться честных профессионалов. Но в советской стране любые перемены, хорошие или плохие, выливались в массовые кампании, не щадившие правых и виноватых.
Аппарат Министерства внутренних дел тщательно проверяли, перетряхивали. Десятки сотрудников увольняли, кого-то арестовали и судили. В посольствах и в других загранучреждениях "соседи" утрачивали свое былое влияние и переставали быть неприкасаемыми.
По свидетельству Евдокии, мужа трудно было узнать . Он места себе не находил. С Берией он не был связан, в ближний круг его подручных не входил, но в Москве при желании могли доказать все, что угодно. Тем более, грешки за Петровым водились, компромат накопился. Все его проступки примутся изучать под лупой. Напомнят, что плоды его профессиональной деятельности в Австралии мало чего стоят. Словом, на продолжение успешной карьеры трудно будет рассчитывать. Переведут на скверно оплачиваемую работу, причем не за рубежом, а в Союзе, в каком-нибудь медвежьем углу. Для человека с его запросами и привычками, это стало бы настоящей трагедией.
Евдокии тоже было страшно, может, даже страшнее, чем мужу. В отличие от него она едва не попала в жернова Большого террора и воспоминания о тех днях не изгладились из ее памяти. Что случится теперь, после падения Берии, трудно было предугадать. Возможно, новая волна террора, сметающая все на своем пути.
Посольство в Канберре получило инструкции из центра. Помимо наставлений о том, как подавать арест Берии в контактах в дипкорпусе, с представителями страны пребывания и прессой, предписывалось провести партийное собрание, чтобы коммунисты правильно понимали происшедшее.
Выступая на собрании, партийный секретарь Ковалев намекнул на то, что в рядах коллектива могут находиться тайные сторонники свергнутого лидера. Заявил, что каждый советский человек должен быть начеку, чтобы дать отпор агентам или последователям Берии, их попыткам пролезть на крупные посты и вербовать себе новых сообщников .
Вскоре после этого начальник референтуры показал Владимиру и Евдокии телеграммы, ушедшие в Москву за подписью Лифанова (в МИД) и Ковалева (в ЦК КПСС). Их содержание в сути было одинаковым. Указывалось, что Петров – "сторонник Берии, создавший в посольстве группу его сторонников" . Понятно, что в эту группу входила и Евдокия .
Р. Манн допускал, что этот эпизод мог быть вымыслом. Его придумали супруги-перебежчики, чтобы выставить себе жертвами политического преследования и убедить в этом общественное мнение. Приводился такой аргумент: если со стороны посла прозвучало подобное страшное обвинение, то как объяснить, что после этого Петров продержался в посольстве еще целых восемь месяцев?
С утверждением историка можно поспорить. Все-таки 1953 год отличался от 1937-го, здравого смысла в советских верхах немного прибавилось. Кроме того, в качестве контрмеры Петровы отправили телеграмму по своей линии, в которой подчеркивалась несостоятельность обвинений в их адрес и их верность политическому курсу партии и правительства.
Ни в июле, ни в августе указаний из центра не последовало. Зато поступило распоряжение об отзыве посла. Его акции в Москве стремительно падали и, по всей видимости, там скептически отнеслись к сообщению Лифанова о группе сторонников Берии. Оно не подкреплялось фактами и могло быть истолковано как сведение счетов.
Петровы немного успокоились и когда, наконец, АСИО сделала свой ход, Владимир отреагировал без ожидавшегося энтузиазма, тем более что к нему обратился не Бялогурский. Контрразведка положилась на другого агента.
23 июля Петров в сопровождении Бялогурского отправился на очередной прием к Беккету. К удивлению поляка, прежде всегда присутствовавшего при осмотре, на этот раз офтальмолог попросил его выйти из кабинета. Он не подозревал, что Беккет сотрудничал с АСИО в качестве агента "Франкмен". Но вскоре это перестало быть секретом.
Бялогурский рассказывал:
"Моя роль заключалась в том, чтобы присутствовать во время медосмотра. На этот раз Беккет заявил, что в моем присутствии нет особой необходимости и, к моему удивлению, предложил, чтобы я отправился прогуляться или по моим делам. Я вышел из офиса в недоумении: "В чем дело?" – спрашивал я себя. Беккет явно хотел избавиться от меня, по-видимому, ему нужно было поговорить с Петровым наедине. Что мог он обсуждать с Петровым?
Возвращаясь обратно через сорок пять минут, я все ещё продолжал задавать себе подобные вопросы. Петров уже вышел из врачебного кабинета и выглядел взволнованным. Таким выбитым из колеи я видел его впервые. Едва сев в мою машину, он буквально взорвался.
– Этот сукин сын. Его следует опасаться. Он связан со службой безопасности.
– Почему? Что случилось?
– Он осмотрел меня как обычно, а затем спросил, как мне нравится Австралия. Я ответил, что это приятная страна, в которой много еды и хороших напитков. Затем он сообщил, что узнал из письма доктора Лоджа (врач из больницы в Канберре – авт.), что вскоре я уезжаю в Москву. А потом сказал, что если мне нравится эта страна, так почему бы мне здесь не остаться. Мол, бывший чешский консул остался и правильно сделал.
– Боже праведный, неужели он сказал все это?
– Именно это он и сказал. Более того, заявил, что знает одного человека из службы безопасности, который мог бы помочь мне, если бы я проявил желание остаться.
– Черт побери, и что же вы ему ответили?
– Я ответил, что не останусь потому, что не могу сделать этого. Мой долг возвратиться на родину, когда меня вызывают. Он, конечно, странный человек этот Беккет. Было бы неплохо встретиться с ним снова и вытянуть из него побольше информации" .
Этот рассказ за исключением незначительных деталей подтверждается Петровым и документами АСИО. Р. Манн цитирует фрагмент диалога Беккета и Петрова, записанный врачом-агентом:
"Франкмен: Почему бы вам не остаться?
Петров: Мой долг вернуться.
Франкмен: На вашем месте я бы остался.
Петров: Здесь очень трудно найти работу.
Франкмен: Нет, если вы знаете нужных людей… У меня есть друзья, которые разбираются в таких вещах" .
Бялогурский был потрясен и расстроен. Его глубоко уязвило то, что ему предпочли Беккета, не поставили в известность о том, что офтальмолог работает на организацию, и ни слова не сказали о готовившейся вербовке Петрова, которая оказалась преждевременной и столь неудачной. Грубая работа, как говорят в шпионских романах и фильмах. Он писал, что у Петрова были "все основания для того, чтобы прийти в ярость, но ещё больше для испуга из-за того, что практически незнакомый человек принялся говорить с ним о вещах, которые он сам не осмеливался произнести даже в глубине души". Процитируем:
"По-видимому, в службе безопасности никому в голову не пришла мысль о создании соответствующей атмосферы, необходимой для обсуждения такого рода вопросов. Никто не попытался сделать обстановку более дружеской, представить Беккета в глазах Петрова человеком солидным и влиятельным в обществе, внушить Петрову ощущение уверенности и безопасности и убедить, что если он примет сделанное ему предложение, то власти обязуются уважать и соблюдать все данные ему гарантии. Служба безопасности даже не удосужилась посоветоваться со мной в отношении личных качеств Беккета и его пригодности для выполнения такой задачи" .
А что думал Петров? У него не оставалось сомнений в том, что Бек-кет связан с АСИО, а также укрепились подозрения в отношении Бялогурского, ведь это он порекомендовал Беккета. Отрицательная реакция Владимира на прозвучавшее предложение была понятна. Беккета он толком не знал, доверять ему не мог и не исключал возможность провокации. В данном случае АСИО допустила промах, отстранив от вербовочного захода Бялогурского, с которым Петрова связывали приятельские отношения и который не отпугнул бы его предложением, сделанным без должной подготовки.
Но самым существенным было другое. В июле 1953 года Петров еще не был готов рассматривать возможность перехода к австралийцам как необходимый ему практический шаг. Для того, чтобы решиться на такой поворот в своей судьбе, ему требовалось внести окончательную ясность в свое положение в посольстве и в отношения со своим ведомством. Пока этой ясности не было, он хотел держать открытыми все варианты.
Показательно, что Петров не доложил в центр о попытке вербовки, что было грубейшим нарушением установленных правил и серьезнейшим проступком. Наглядное свидетельство того, что переход к австралийцам им рассматривался как одна из реальных возможностей. Разумеется, он не мальчик, чтобы вприпрыжку бежать за новыми хозяевами, когда те щелкнут пальцами. Пусть еще постараются, а он будет действовать в зависимости от развития события. Тянуть время, давая понять австралийцам, что не так-то легко переманить на свою сторону полковника разведки.
Петров не отказался от лечения у Беккета и 22 августа пришел на очередной осмотр. Офтальмолог воодушевился, но затем был обескуражен. Пациент пропускал мимо ушей все его слова "о лучшей жизни в Австралии" и настойчиво подчеркивал преимущества жизни в СССР. Беккет доложил в АСИО, что с Петровым ничего не выйдет и попытки уговорить его – "дохлый номер" (Петров – " a dead duck ") . Врач не разгадал игры своего пациента, ведь если бы тот категорически не допускал перехода на сторону "противника", то вообще бы не явился на прием.
Между тем Петров искусно вел свою партию. Нервничал, переживал, но не терял профессиональных навыков. После разговора с Беккетом отправился к Бялогурскому, чтобы рассказать ему о новых происках офтальмолога и предупредить по-дружески – будь осторожен, Беккет связан со спецслужбами. Тем самым вновь заявлял о себе как "чистом дипломате", у которого и в мыслях не могло быть, что поляк докладывает той же службе, что и Беккет. В преддверии приезда нового посла Петрову было выгодно занять выжидательную позицию. Иллюзий не строил, но спешить не хотел. Появился шанс все спокойно обмозговать и, возможно, подороже себя продать, отчего было им не воспользоваться?
Бялогурский тем временем торжествовал – АСИО без него никуда, у Беккета ничего не выходит! Он потребовал прибавки жалованья до 25 фунтов в неделю, но к своему удивлению получил отказ. Спецслужба устала от порывистого и назойливого поляка и, главное, убеждалась в том, что разработка Петрова безрезультатна и ее следует остановить.
Обиженный агент сыграл ва-банк и обратился непосредственно к премьер-министру. Раз АСИО пренебрегла его услугами, а с американцами и Службой расследований Содружества не выгорело, следовало разъяснить ценность этих услуг руководителю государства и получить санкцию на дальнейшую работу с Петровым. Мензис поляка не принял, но тот дважды встречался с личным секретарем главы правительства Дж. Йиндом и передал через него письмо премьер-министру со своими соображениями относительно необходимости форсировать "дело Петрова".
В АСИО возмутились этим поступком и отчитали взбалмошного агента. Ему передали сообщение директора службы безопасности Ч. Спрая, что ею руководит он, а не премьер-министр, и поскольку Бялогурский этого не понимает, то теперь он окончательно уволен.
Петров не знал об этой разворачивавшейся драме и продолжал следовать выжидательной тактике. С одной стороны он торжествовал, рассматривая отъезд Лифанова как свою победу и открыто говорил об этом "коллегам по цеху" (Кислицыну, Антонову) и Бялогурскому , а с другой – понимал, что игра не окончена и радоваться пока рано. Он чувствовал, что находится в подвешенном положении. Полученная передышка была относительной, в посольстве его не оставляли в покое.