В связи с моим исключительно примерным поведением в последние несколько недель мне, вероятно, предоставляли больше свободы, чем другим заключенным. И я получил возможность наблюдать за всеми тонкостями тюремной жизни.
Мне, конечно, по-прежнему не хватало еды, не считая того времени, когда меня свалила инфлюэнца и я вообще ничего не хотел есть. Однажды один из осужденных на длительный срок дал мне часть своего хлебного пайка. Я подумал, причина была в том, что он сочувствовал мне и потому обделил себя в мою пользу. Чтобы выяснить, в чем дело, я несколько раз пробирался в его камеру в его отсутствие и всякий раз находил там хлеб, в котором он не нуждался. Он давал часть своей порции хлеба кому-то еще. Он не ел лущеную кукурузу, а как-то признался мне, что не ел овощи тоже. Это возбудило мое любопытство, и я решил проверить других осужденных на длительные сроки и обнаружил, что так обстоит дело у большинства из них. Итак, значительная часть их пищевого рациона не использовалась.
…Возможно, все было бы не столь уж скверно, если бы к этой физической деградации не добавлялась деградация умственная… Работая библиотекарем, я получил хорошую возможность уяснить это. Происходило то же самое, что с приемом пищи, даже в большей степени. В первые месяцы вам полагается читать только Библию и кое-какую религиозную литературу. Затем, в последующие три месяца, вам дают кое-какие "образовательные" книги. Потом в течение двух месяцев разрешается брать одну художественную книгу за раз (книги меняются дважды в неделю). Ну, а через шесть месяцев вы обретаете право брать одновременно две художественных книги и журнал. Неважно, когда были изданы эти журналы и что за книги имеются в тюремной библиотеке – в существующих условиях узник фактически не располагает возможностью выбирать книги по своему вкусу. К тому же трудно настроить себя на серьезное чтение в каменном мешке, где практически отсутствует освещение. Так что какое-то время вы испытываете книжный голод, но потом он ослабевает и, в конце концов, вы приходите в то же состояние, как и с потреблением пищи, становитесь интеллектуально сломленным. Добавьте к этому полную оторванность от внешнего мира. Если даже вам удастся как-то сохранить себя физически и умственно, своим в среде обычных людей вы уже не станете. Останетесь меченым, изгоем на всю оставшуюся жизнь.
Имеется еще одна существенная сторона тюремной жизни. По за конам некоторых штатов допускается тюремное заключение без принудительных работ, но по сути такие приговоры никогда не выносятся. Все приговариваются к отбыванию трудовой повинности. Но хотя каждый заключенный обязан выполнять определенную работу, они не занимаются по-настоящему значимым, серьезным трудом. Работают примитивно, по старинке. Тачают ботинки, шьют рубашки, плетут соломенные шляпы, коврики, даже плотницкое и кузнечное дело поставлены так, как сотни лет назад. Даже лучший специалист, пробыв здесь двенадцать или более месяцев, утрачивает профессиональные навыки и, выйдя на свободу, не может конкурировать с самыми жалкими ремесленниками.
В итоге человек превращается во всех отношениях в развалину. И если он выходит из тюрьмы, не имея ни собственности, ни родственников, которые могли бы его поддержать и помочь восстановиться, уже через пару недель, в лучшем случае, через пару месяцев он вернется сюда снова – скорее всего, за какое-то глупейшее правонарушение, поскольку на серьезное преступление он уже не способен, если только его не используют крупные преступники.
С глубокой скорбью и болью я вынужден сообщить, что двенадцать членов ИРМ были совершенно сломлены физически и духовно (организация "Индустриальные рабочие мира" в Австралии была объявлена вне закона и ее руководители осуждены на сроки от 10 до 15 лет тюремного заключения – авт.). Я видел четырех из них и с двумя в течение двух месяцев вел длительные и откровенные беседы, мы оставались наедине больше, чем по три часа в неделю.
Так что напечатанное в "Сидней морнинг геральд" 4 июля (1919 года – авт.) заявление Генерального контролера тюрем С. М. Каули о "постоянном улучшении работы с заключенными с целью повышения их профессиональной квалификации и наделения их позитивным мировосприятием" – просто чушь. Тюрьмы под его управлением сегодня реформированы в той же степени, что и сто лет назад. Более того. Если бы даже он искренне желал реформировать эти тюрьмы и принял такое решение, ничего бы не вышло. Затея оказалась бы бесплодной и бесполезной. Нынешняя система управления тюрьмами предоставляет широкие возможности бессовестным чиновникам для наживы.
…К сожалению, тюремщики и не помышляют о каких-либо реформах. Как-то я спросил начальника одной из тюрем, в которых находился: "В чем, по вашему мнению, состоит главная задача тюрьмы?". "Наказание", – последовал мгновенный ответ. Большинство тюремщиков – невежественные, ленивые, тупые грубияны. Перед тем, как поручать им что-либо реформировать, их надобно реформировать самих, они в этом нуждаются больше, чем некоторые заключенные.
…Во всех капиталистических странах, по всему миру тюрьмы не являются чем-то особенным. Они составляют единое целое с правовой системой, полицией и психиатрическими лечебницами. Все эти институты – неразделимые части одного целого. Тюрьмы как таковые существуют для оправдания существования судов и полиции, необходимых для защиты класса правителей и грабителей, кем по большому счету являются капиталисты.
…Мир в сохраняющихся поныне условиях безжалостной эксплуатации человека человеком – это ад, и тюрьмы представляют собой лишь наихудшую его часть. И я не вижу особого смысла в удалении этой наихудшей части, потому что раковая опухоль все равно будет развиваться с той же интенсивностью, только в отличных формах. Да, тюрьма – это ад, и раем ему никогда не стать. Однако если рабочие осознают свою силу, они с легкостью сумеют со всем этим покончить" .
Многие мысли и наблюдения, содержащиеся в очерке Симонова, носят отрывочный характер, остается ощущение недосказанности. Например, автор отмечает, что обращались с ним в целом неплохо, но указывает на некоторые "ошибки", даже "страшные ошибки" в действиях тюремщиков, которые усугубляли его страдания. Что за ошибки толком не разъясняется. От издевательств со стороны уголовников Симонов был избавлен. Как-то он указывал, что однажды его перевозили "с пятью так называемыми "джентльменами", среди которых были убийцы" , но никаких агрессивных действий с их стороны не последовало.
Разумеется, тюремная жизнь не сладкая, но выводы о "физической и умственной деградации" недостаточно подкреплены фактами. В сохранившемся наброске говорится о том, что заключенных плохо и мало кормили, не предоставляли достаточных возможностей для чтения и это, дескать, отучало их принимать пищу, а заодно думать. Аргументация не совсем убедительная. В иных местах лишения свободы узники были бы счастливы регулярно получать тот рацион, который приводил в ужас Симонова, и дважды в неделю пользоваться библиотекой.
Впрочем, главное для нас – не отыскивать нестыковки и несуразности в этом тексте, который, повторим, не более, чем черновик, а понять, какие особенности мировосприятия и характера Симонова высветил тюремный период. Сам факт, что он отправился в тюрьму, хотя мог ее избежать, подтверждал его приверженность революционным идеям, нежелание поступаться принципами. Это был способ продемонстрировать свое мужество, правоту своего дела, привлечь внимание к русской революции, вызвать сочувствие австралийской общественности к Советской России и в то же время бросить вызов властям. Свидетельство того, что человеком он был отважным и упорным.
Тюрьма стала для него огромным потрясением, но своим взглядам он не изменил, и стремления помериться силами с буржуазным государством у него не поубавилось. В заключении он не располагал возможностью получать информацию с воли, но верил, что "товарищи по оружию" продолжают борьбу.
Печатный орган СРР-К "Знание и Единение" продолжал издаваться, в том числе на английском языке. Это было осмысленным решением. Читательская аудитория расширялась (на одних русских, которых на пятом континенте становилось все меньше, нельзя было ориентироваться), охватывая "наиболее сознательную" часть австралийских трудящихся. В отсутствие Симонова газету редактировала Цива Розенберг, больше известная, как "Фанни". Она была активным работником эмигрантского Союза и вышла замуж за Зузенко, который тоже не сидел без дела: готовил совместные акции русских и австралийских рабочих – за отмену Акта об ограничениях военного времени, прекращение интервенции союзников в России и освобождение советского консула. Эти акции получили название "бунтов красного флага" и произошли в то время, когда Симонов находился в тюрьме. 22 февраля СРР-К объявил себя "советской" организацией.
Полиция и лоялисты готовились к отражению натиска радикалов. В помещениях Союза были проведены обыски, выявившие наличие революционной литературы, красных флагов, печатного оборудования и огнестрельного оружия. В январе-марте 1919 года лоялистские группы слились в Объединенный лоялистский союз, который к марту насчитывал 70 000 человек по всему Квинсленду .
На конец марта приходится кульминация революционной активности в Австралии, натолкнувшейся на решительный отпор сторонников порядка. На 23 марта была намечена демонстрация русских и австралийских социалистов, которую брисбенская администрация разрешила при условии, что демонстранты не станут поднимать красные флаги. Этот запрет был нарушен. На улицы Брисбена вышли до 1000 человек, воодушевленных революционными идеями и без рабочего знамени тут было не обойтись.
Накануне Фанни Розенберг писала в "Знании и Единении": "Социальная революция приближается с каждым днем… Наши капиталистические хозяева слишком много едят, слишком ленивы и избегают волнений. Давайте побеспокоим их непрерывной агитацией. И пусть гром гремит на всех улицах и площадях… Да здравствует агитация, непрерывная агитация!" .
Шествие рабочих атаковали полицейские и лоялисты. С криками "вычистим эту мразь из Брисбена" и "выкинем русских варваров из Квинсленда" они набросились на ораторов и вожаков демонстрации. Быкова избили и пырнули ножом. Зузенко и трое его соратников, вооруженные револьверами и ружьями, защищали штаб-квартиру СРР-К. Стреляя в воздух, они какое-то время сдерживали разъяренную толпу, однако в конце концов вынуждены были отступить.
В результате погромов, продолжавшихся несколько дней, были разорены все офисы СРР-К, уничтожена библиотека. 16 смутьянов, включая Зузенко и Быкова, приговорили к штрафам и различным срокам тюремного заключения .
Невиданная для Австралии вспышка социальной и политической напряженности всерьез встревожила власти. В этой связи правительство Квинсленда и федеральное правительство не стали накалять ситуацию. Задержанных бунтовщиков освободили и выслали из страны. Решили также смягчить наказание Симонову.
Большую роль сыграла в этом поддержка со стороны левых лейбористов и профсоюзов, которые апеллировали не только к своему премьеру, но и к президенту США В. Вильсону и главе британского кабинета Дж. Ллойд-Джорджу. А тут еще Симонов тяжело заболел гриппом, который перешел в воспаление легких. Смерть консула, сколь бы условным ни был его статус, могла вызвать скандал и международные осложнения.
"Я работал главным образом нелегально"
Срок заключения сократили до полугода, затем до четырех месяцев. В начале июля 1919 года Симонов вышел на свободу по специальному разрешению премьер-министра и обосновался в Сиднее по адресу: Room 28, Station House, Rawson Place . Его положение оставляло желать лучшего. Средств на текущие расходы практически не было, австралийские власти его по-прежнему не признавали. В условиях блокады Советской России поддерживать контакты с Москвой было исключительно трудно. Информацию о ситуации на родине давала только пресса.
СРР-К еще не оправился после мартовских погромов. К тому же вновь активизировались групповцы, захватившие руководящие позиции в сиднейском отделении Союза. Они создали свою ячейку, которую Симонов назвал "Организацией 15" (по числу ее членов). В Брисбене и Мельбурне, отмечал он, отделения Союза "еще контролировались хорошими и честными рабочими (членами Коммунистической партии Австралии), но и среди них попадались индивиды, которые тем или иным образом выказывали свою враждебность по отношению к советскому правительству в России" . Последнее утверждение было не совсем точным. Враждебность проявлялась в отношении лично Симонова.
Полиция отслеживала каждый его шаг, корреспонденция перехватывалась и перлюстрировалась, ему запретили отправлять телеграммы. Попытки убедить власти снять ограничения долгое время оставались безрезультатными. При посредничестве Консидайна и Брукфилда он встречался и подолгу беседовал с высокопоставленными чиновниками, включая премьер-министра и генерального прокурора. В феврале 1920 года член сената Руссел заверил, что "эмбарго в отношении него снято", однако в действительности оно оставалось в силе .
16 мая 1920 года в письме министру обороны Симонов ссылался на то, что ущемления его прав были мерами военного времени, и теперь потеряли смысл. Он-де не намерен вмешиваться во внутренние дела Австралии, в его задачи входит лишь распространение информации о Советской России.
В июле 1920 года власти наконец сняли контроль с частной переписки Симонова. Теперь он беспрепятственно получал корреспонденцию из Европы и США. Цензура перестала свирепствовать. Однако не доставлялись письма и другие почтовые отправления, адресованные ему как официальному лицу.
Свое возмущение он доводил до сведения премьер-министра и генерального почтмейстера Сиднея, однако не находил понимания. Ему объясняли: как консул он не признан, поэтому корреспонденция, адресованная ему в этом качестве, доставляться не может . Между прочим, его позабавило то, что письмо с этим объяснением доставили из офиса премьер-министра, и оно было адресовано ему вполне официально: "Петру Симонову, представителю российского советского правительства". Он с иронией обратил внимание на эту неувязку в своем ответе от 23 июля 1920 года. Раз есть такой прецедент, то по логике вещей и остальная корреспонденция, направленная ему как "представителю", должна доставляться по адресу, а не перехватываться и изыматься .
Симонов требует от властей возвращения писем, документов, бумажника с небольшой суммой денег, изъятых при его аресте, производившегося офицерами военной разведки. Ставит вопрос и о передаче ему чека на 1200 фунтов, который предположительно был направлен из Москвы в начале 1918 года, вскоре после его назначения. Об этом Симонов вскользь упоминает в письме Ф. Стрёму от 22 июля 1920 года . В письме Чичерину от 3 ноября того же года об этом говорится подробнее: "Когда я был назначен тов. Троцким, из Петрограда в частном письме сообщили мне, что деньги мне высылаются. Потом здесь помощнику редактора рабочей газеты "Worker" сообщили из правительственной канцелярии конфиденциально, что получен на мое имя перевод на 1200 фунтов и не доставлен мне, и это все, что я знаю" .
По решению суда все бумаги и чек были переданы Генеральному прокурору, но затем, как тот уверял, возвращены военным. В деньгах Симонов нуждался постоянно, и 1200 фунтов являлись для него целым состоянием. Документы были не менее важны. Он жаловался премьер-министру и министру обороны, требуя вернуть их, если они не уничтожены .
5 мая 1920 года министерство обороны кое-что вернуло – письма (не все) и крайне ценную для Симонова телеграмму от Литвинова из Лондона. Однако многое по-прежнему удерживалось.
20 мая он в резкой форме высказал свое недовольство премьер-министру: "…Должен Вас информировать, что для меня не имеет значения, какое из ведомств удерживает принадлежащие мне вещи. Остается фактом, что отсутствуют бумажник, записная книжка, телеграммы и адресованные мне личные письма из России". Никому не нравится, когда его "футболят" и Симонов давал понять, что его не провести заявлениями о том, что австралийцы не ведают, где находятся пропавшие бумаги. "Когда Вам будет угодно узнать, – писал он, – Вы, несомненно, узнаете" .
В ноябре министерство обороны вернуло оставшуюся часть изъятой корреспонденции и бумажник. Однако не чек. Военные стояли на своем – они ничего о нем не знают .
Наряду с решением вопросов, касавшихся обеспечения нормальных условий своей работы, Симонов занялся делом, которое считал для себя важнейшим: созданием Коммунистической партии Австралии.
В статье "Три с половиной года дипломатического представительства в Австралии" эту сторону своей деятельности он замалчивал, и удивляться тут нечему. Советская власть неизменно отрицала, что помогала организационно и финансово коммунистическому движению в зарубежных странах, используя с этой целью свою дипломатическую службу. Поэтому Симонов написал так: "В это время появляется сразу, как из-под земли, коммунистическая партия с тремя печатными органами, лучшим залом для массовых собраний и другим – для партийных собраний, редакции" .