Вера Федоровна возвратилась к своему креслу и уселась поудобнее: она знала, что корреспондент не уйдет, пока не узнает все, что ему нужно.
- Мечтаю о своем театре, где бы я имела возможность ставить пьесы Чехова, Горького, Ибсена. Театр рисуется мне следящим за всеми новыми течениями европейской литературы и искусства, но не отрывающимся притом от классического репертуара, от родной литературы и жизни…
Она улыбнулась своему собеседнику и добавила:
- В провинции, в особенности в Харькове, я всегда встречала теплый прием. Вот почему здесь я решила начать свою свободную сценическую жизнь!
- А что значит свободная сценическая жизнь? - спросил Окулов.
- У нас режиссеры зачастую не дают проявляться индивидуальности актера, навязывая свое толкование пьесы, роли… - говорила Вера Федоровна. - Вот Художественный театр в Москве. Станиславский совершил чудо, я чуть-чуть не пошла служить к нему, но, подумав, решила, что мы оба не уступим друг другу и ничего хорошего не выйдет… У нас в новом театре будет режиссер, который даст артистам свободно разбираться в пьесах, в ролях, а затем умело синтезирует в художественное целое их откровения и находки… Правда, найти для моего театра такого режиссера будет трудно… - с горькой улыбкой заметила она и снова поднялась с кресла.
Гость поблагодарил, простился и ушел.
Крестовый поход оказался для Веры Федоровны вместе с тем и крестным путем к своему театру.
Провинциальный репертуар Комиссаржевской во время крестового похода состоял из наиболее популярных пьес того времени. В него входили: "Бесприданница" Островского, "Дикарка" Островского и Соловьева, "Дядя Ваня" и "Чайка" Чехова, "Нора" Ибсена, "Бой бабочек", "Огни Ивановой ночи", "Гибель Содома" и "Родина" Зудермана, "Жаворонок" Вильденбруха, "Сказка" Шнитцлера, "Пережитое" Радзивилловича, "Волшебная сказка" и "Искупление" Потапенко.
Чаще всего давались "Нора", "Бесприданница", "Бой бабочек".
Однако в условиях некоторых провинциальных театров гастрольные спектакли обращались нередко для Веры Федоровны в сплошное, непереносимое страдание. О постановке "Бесприданницы" в Ялте, переполненной курортными гостями бархатного сезона, Вера Федоровна писала Ходотову:
"…Играла вчера "Бесприданницу" (здесь играть ужасно: сцена, как в школе императорской, а публика - аристократия). Первый акт за кулисами был шум, и я вышла и сказала прямо, что не могу этого. 2-й - Локтев сделал паузу, - я тоже сказала, чтобы у него взяли роль. 3-й - Радин вдруг своими словами говорит Паратова и 4-й - я оборачиваюсь, чтобы сказать "Вася, я погибаю", а их нет, и в конце после пистолетного выстрела, который в довершение всего дал две осечки, вдруг все выбежали, не дав мне сказать: "Милый, какое благодеяние вы для меня сделали". Тут я не могла больше. Бог знает, что со мной случилось… И сегодня я вся разбита, а вечером - "Родина" - бенефис… Глупые, они хотят меня уверить, что публика ничего не заметила и что успех от этого не был меньше… Мне не нужен успех тогда, когда я играю так ужасно…"
После таких столкновений с театральной действительностью у Комиссаржевской опускались руки; в душевном и физическом изнеможении она жаловалась Ходотову:
"Не писала, потому что заболела - со мной стали делаться какие-то припадки в театре. Два раза еле кончила спектакль… Я не знаю, как я кончу поездку, и вообще не знаю, как буду жить дальше… Я не знаю, что мне делать: театр не устраивается. Эта мечта срослась со мной, и что делать без нее, не знаю… В провинцию не пойду… Опять поездка?! Это такой ужас, о котором думать страшно…"
Но вот она выбирается из одного города в другой, из Ялты в Севастополь, и природа совершает свое воскрешающее действие.
"Сейчас солнце село ярко-ярко и покойно ушло за лес, и все стало грустно, величаво-тихо… На небе осталось одно облачко, узенькое и длинное - и солнце еще на него светило, так что оно совсем было как золотой, ярко-золотой карандашик…"
Кавказ с его вечнозелеными магнолиями и лавровыми деревьями, темно-синим морем сменялся жаркими степями, над которыми высоко в небе парили орланы, а ковыльное море сверкало серебром на фоне голубого горизонта. Поэтические уголки Крыма с его роскошными дворцами и яркой толпой уступали место спокойным русским рекам и березовым лесам средней России.
Поэтическое восприятие природы примиряет с действительностью. И действительность оправдывает веру в нее.
"В Севастополе все 4 спектакля с аншлагами. Здесь тоже по 800 рублей на круг, в Харькове - по 1 000 рублей. За две недели взяли 12 с половиной тысяч. Как смешно, когда пишу… эти цифры, правда?
Но… главное - я здорова и играю хорошо… Как меня все любят, все рады мне, и я рада этой любви, потому что я знаю, как я приобретаю ее".
Она действительно знала это. Не только средства для своего нового театра искала Вера Федоровна в провинции. Комиссаржевская отдавала свое светлое мятущееся искусство тем, кто устал от провинциальной пошлости, застоя мысли, в ком иссякали благородные душевные порывы.
Чеховскую Соню в "Дяде Ване" Комиссаржевская играла с особенным вдохновением. Она не забывала, что эту роль играет в той самой провинции, где жестоко и бесплодно гибнут талантливые люди, как Астров, святые труженики, как Соня. Артистка предлагала этим людям свою посильную помощь. И Соня Комиссаржевской неизменно встречала особенное понимание и сочувствие в театральных залах провинции. Артистка давала образ святой русской девушки, незаслуженно обделенной жизнью и все же готовой к самопожертвованию, все же взывающей к милосердию и терпению:
- Будем терпеливо сносить испытания… А когда наступит наш час, мы покорно умрем и там… скажем, что мы страдали, что мы плакали… и бог сжалится над нами, и мы… увидим жизнь светлую, прекрасную…
Скорбь всего человечества, угнетаемого злыми силами, звучала в голосе артистки, и неистребимая надежда на лучшую жизнь светилась в ее глазах.
Это лицо, эти глаза, эту скорбь нельзя было не любить. На них можно было молиться!
Вера Федоровна где разумом, где сердцем понимала, каким лучом света пронизывают провинциальную темноту театр, ее дар, ее искусство.
Свои мечты, свои мысли, надежды она поверяла друзьям, как бы далеко от них ни находилась.
Вот что писала Вера Федоровна с Кавказа своему Азре:
"И в жизни каждого человека бывает такой момент, когда ему ничего не стоит не дать засориться светильнику, и как часто он потухает, не успев "засиять". У меня на столе стоят розы. Я приехала вчера (Железноводск). Устроилась довольно хорошо, но не так, как ждала: я думала, что не смогу заниматься, а теперь мне хочется сейчас поработать и страшно, чтобы что-нибудь не спугнуло этого желания. Завтра начинаю лечение… А знаете, отчего еще мне захотелось написать Вам сейчас? Я купила в дороге книгу: "Письма Тургенева к Виардо". Там он благодарит ее за письмо к нему и прибавляет: "Если бы Вы знали, что это значит, когда дружеская рука ищет Вас издалека и опускается на Вас". Вот мне и захотелось, чтобы Вы пережили это отрадное чувство…"
"Ваш Свет" - подписывает это письмо Вера Федоровна. Так называл ее Ходотов, и таким светом она была для него. Занятая своим делом, своими переживаниями, она не перестает следить за творчеством молодого актера и все время поддерживает в нем священный огонь своими письмами:
"Работайте, работайте, возьмите роль и чувствуйте, чувствуйте, чувствуйте, будто это все случилось с Вами, совсем забыв, что там другой, не такой изображен. И когда совсем уйдете в эти страдания, радости, в хаос или покой, тогда только можете вспомнить, что это не Вы, что он был другой, и делайте что хотите, и психологией и философией - они уже будут на верной, настоящей, единственной дороге…"
Это не просто совет опытного мастера ученику. Это рассказ о самой себе в то же время. Ни в одной рецензии, ни в одном искусствоведческом исследовании не раскрывается Комиссаржевская так полно, искренне и широко, как в своих письмах:
"Во мне самой жажда духовной свободы. Если бы я была иной - я бы не была актрисой".
Комиссаржевская любила писать друзьям, писала много и часто, не жалея для этого ни времени, ни сил.
"…Мне лучше, я играю, но я в 6 часов только заснула, а в 9 уже проснулась. Захотелось перечитать "Царя Федора", и вот что я Вам скажу… Я не знаю, как Вы хотите дать Федора, но, ради бога, не отнимите поэтичности у этого образа. Я боюсь за это, потому что самое последнее время все, в чем я вижу Вас, Вы как-то по-другому стали играть. Именно поэтичности как будто убавилось. Если хотите - это ярче (то, что на закулисном языке называется "ярче"), но шаблоннее…
Когда я читала "Федора", я думала о Вас и о Мышкине и вспомнила, Достоевский говорит: сострадание есть главнейший и, может быть, единственный двигатель человечества… Ведь сострадание делает прозорливым, оно всегда вперед глядит, а так как оно в душе живет, то, значит, душе двигаться помогает… Душа, если не идет вперед, непременно идет назад. Так вот, пожалейте Федора с глубиной Достоевского, прибавьте Вашу прежнюю поэтичность, и роль будет Ваша…"
В начале декабря 1902 года закончился первый крестовый поход Комиссаржевской, он оказался ее триумфальным шествием: неизменный успех и полные сборы на свой театр!
Прервавши гастроли для отдыха, Вера Федоровна вернулась в Петербург и здесь в Панаевском театре 21 декабря 1902 года сыграла Магду в новой пьесе Зудермана "Родина".
"Эта Магда, - пишет Д. Тальников, исследователь творчества Комиссаржевской, - крайне характерна для внутреннего роста артистки, ее идейных устремлений в ту эпоху…" Театральный критик Л. Гуревич отмечала, что в трактовке образа Магды артистка выразила "тогдашнее буйно протестантское настроение. Она была вся возбуждение и порыв. Именно в эти дни петербуржцы прозвали Комиссаржевскую "Чайкой".
Спектакль обратился во что-то среднее между митингом и чествованием актрисы. Беспрерывные овации, цветы и речи.
- Возвращайтесь к нам!
- Мы не отдадим вас провинции!
- Вы наша, Вера Федоровна, вы наша!
На сцене появился студент в форменной тужурке с наплечниками технологического, института, с папкой в руках и прочел адрес от молодежи Петербурга.
- "Вы - наша, - читал он. - Мы рукоплескали вашим первым успехам, мы сплетали для вас ваши первые лавры: возвращайтесь к нам!"
Публика неистовствовала.
После нескольких выходов на вызовы, взволнованная и спектаклем и овациями, Вера Федоровна протянула руки к залу, требуя тишины. Зал мгновенно смолк.
- Господа… я ваша, ваша! - вырвалось у артистки.
Это была не просто вырванная волнением фраза. Это было решение основать новый театр в Петербурге, а не в Москве, куда ее звали, сопровождая приглашение выгодными условиями.
Улыбаясь и упрашивая пропустить ее, Вера Федоровна с трудом добралась до своей уборной, где ее встретил Бравич.
- У меня нет сил, я не могу больше… Как быть? - повторяла она, счастливая и испуганная таким успехом. - Как уехать отсюда?
Бравич закутал ее в чужой платок, провел боковым ходом и, усадив на извозчика, отвез домой, в то время как полиция оттесняла громадную толпу от кареты, ждавшей актрису.
На следующий день Петербург говорил только об этом спектакле. Имя Комиссаржевской повторялось в стенах Александринского, Суворинского театров.
Ю. Беляев писал:
"Никто не критиковал в этот вечер артистку, но все любили ее. И как любили, с каким ревнивым вниманием следили за ней, как ловили каждое ее слово, отзывались на каждое движение ее души, с какой грустью провожали ее за кулисы и с каким волнением ожидали нового выхода… Я знаю молодых людей, девушек, которые вдохновляются ею. Знаю множество людей - взрослых и даже старых, которые боготворят Комиссаржевскую, в которых она будит воспоминания о горьком прошлом, жалеют ее, как родную дочь или сестру. И когда она ушла от них, все тосковали".
Ранней весной 1903 года с новыми силами, с подкрепленною верою в осуществимость и нужность своего театра Комиссаржевская возобновляет свои гастроли, свой крестовый поход во имя искусства.
"…Сколько солнца, - пишет она Ходотову, - сколько света и белого-белого чистого снега! Небо бледное, но ясное; только из-за леса видны белые большие облака, как горы, а главное, столько солнца, что смотреть больно, и в воздухе уже весна чувствуется.
Весна, мой Азра, весна, как мне хочется показать Вам, как сейчас здесь хорошо. Я лежу на диване в купе усталая-усталая и гляжу в окно, и думаю…"
Чем дальше уносит поезд, тем ярче весна, и вот уже: "Еду мимо ржи, вижу васильки и слышу, как жаворонки поют свои - мои любимые песни… по пути считаю славных пузатеньких гуторящих гусей и уток и загадываю на счастье…"
Вера Федоровна избавлена от мелочных дел, связанных с гастролями: все делают антрепренеры. Переезды с места на место становятся радостью, хотя все начинается сначала.
"…Итак, мы вчера приехали… в Крым. Тут не хорошо - тут волшебно прекрасно. Начать описывать это все - значит оскорблять - нет слов таких, или, вернее, не мне найти их. Но все-таки лично мне Кавказ больше говорит! Здесь много неги… Здесь все как-то "манит" любоваться собой, а там все полно гордой прелести. Он не завораживает душу - он покоряет ее своей красотой. Но море здесь, море!.. Сколько бесконечной свободы…"
Если случалось до полуночи задержаться в театре или мучила бессонница, Вера Федоровна вставала поздно. Обычно же она просыпалась рано, быстро одевалась и выходила гулять. Она проходила гостиничный двор, с сожалением поглядывая на тихие балконы и открытые окна, за которыми просыпали лучшие часы жизни те, кто не умел любить природу. Выходила на набережную и шла к молу. В этот ранний час босоногие мальчишки с ведрами, в которых плескалась рыба, торопились на рынок. Женщины начинали рабочий день с солнцем. По провинциальной привычке, глядя на молодую женщину с лучистыми глазами, они кланялись ей, желая доброго утра. Дойдя до мола, Вера Федоровна усаживалась на край лодки и, радуясь свежему запаху смолы, моря, подолгу глядела на горизонт. Возвращалась домой все так же бодро и садилась за пианино или писала длинные письма Ходотову, друзьям.
Потом шла на репетицию. В перерыве между послеобеденным часом и началом спектакля она не принимала даже друзей, чтобы сохранить настроение для роли. Исключением не был и антрепренер.
Осенью 1903 года Вера Федоровна еще раз прервала свои гастроли в провинции и возвратилась в Петербург по приглашению А. С. Суворина для нескольких спектаклей в его театре.
Семнадцатого сентября, в день десятилетия сценической деятельности, Вера Федоровна выступила на сцене Петербургского Малого театра, чаще называвшегося по имени его хозяина - Суворинским.
Шла "Сказка" Артура Шнитцлера.
Комиссаржевская играла актрису Фанни Терен - главную роль в "Сказке". Драматизм пьесы развивался из старой женской трагедии - неизгладимого клейма, которое накладывало общество на женщину, отдавшуюся мужчине и покинутую им. Убедившись в том, что семейное счастье для нее невозможно, что она обречена на обычную участь покинутых женщин, Фанни уходит всем своим существом в искусство, презирая условную мораль в любви.
В исполнении Комиссаржевской Фанни не цеплялась за театр, как утопающая за соломинку; нет, она отдается ему победительницей, с гордой, хотя и скорбной, душой.
И в этом частном случае Комиссаржевская давала всеобщее женское страдание и общечеловеческий протест. Мученические глаза артистки, ее страдальческий голос, непередаваемые интонации где-то дополняли, где-то исправляли текст, и на сцене никто не видел рядовой немецкой женщины, профессиональной артистки - нет, перед зрителями развивалась общеженская, общечеловеческая трагедия, каким-то краем своим захлестывавшая душу каждого, кто сидел тут, в темном зрительном зале.
И Петербург, еще раз встречая и провожая каждый выход артистки овациями, сожалел о том, что отпустил в провинцию такую артистку.
Отвечая на привязанность петербуржцев и не имея постоянного театра, Вера Федоровна охотно отозвалась на приглашения участвовать в спектакле Литературного фонда, а Литературному обществу пообещала выступить в симфоническом концерте с мелодекламациями Аренского. Такие концерты очень любила молодежь, и обычно она-то и заполняла балкон и хоры большого концертного зала. Вера Федоровна читала стихи под музыку удивительно проникновенно.
- Уж вы меня извините, Вера Федоровна, но тут я не ваш, - не умея скрывать своих чувств, сказал ей однажды Владимир Васильевич Стасов.
Его богатырская фигура, большая белая борода, русская рубашка, перехваченная поясом, громоподобный голос делали его в любом обществе человеком заметным. Он сидел рядом с Комиссаржевской, и миниатюрная артистка казалась совсем девочкой.
- Это же не искусство, это какая-то чепуханизация! Ведь так и до модернистов - один шаг! Мало нам с ними горя в литературе! А теперь и вы принялись им помогать. И на концерт ваш не пойду, не обижайтесь на старика.
- А вы сходите! Глядишь - и измените свое мнение, - улыбаясь, прекратила спор Вера Федоровна.
С мелодекламациями Комиссаржевская выступила в зале Дворянского собрания в ноябре 1903 года. Симфонический концерт вел Зилоти. Артистка впервые исполняла три мелодекламации А. С. Аренского на стихи Тургенева: "Нимфы", "Как хороши, как свежи были розы" и "Лазурное царство". Все три вещи композитор посвятил Комиссаржевской.
Вера Федоровна выступала в Петербурге после долгого отсутствия, дирижировал любимый петербуржцами Зилоти. Зал был полон. Вера Федоровна вышла на эстраду в скромном белом платье с длинными рукавами и высоким воротником. Ни в волосах, ни на платье - никаких украшений. И только две ветки светло-лиловых орхидей в руках подчеркивали ее нежный, праздничный облик.
И до Комиссаржевской эстрада была знакома с мелодекламациями. Выступал часто Ходотов со стихами, аккомпанируя себе на гитаре. Но он, как вспоминают слышавшие его, говорил, почти пел стихи с надрывом, и звук в его исполнении становился довлеющим, смысл же вещи как-то ускользал от слушателей.
"Комиссаржевская умела все… углублять, облагораживать, окрашивать богатейшей гаммой тончайших ощущений. В мелодекламациях она говорила просто и проникновенно… И, несмотря на то, что слова произносила она совсем просто, казалось, что ее чудесный голос поет милую, русскую музыку Аренского", - так вспоминала много лет спустя об этом концерте 3. А. Прибыткова.
Концерт окончился. Комиссаржевская стояла безмолвная, радостная и удивленная. Она радовалась не менее этих взволнованных людей тому, что ей удается не только брать у друзей их душевное богатство и щедрость, но и возвращать им свет и радость.
Такими друзьями Комиссаржевской были Александр Ильич Зилоти, его сестра Мария Ильинична, в имении которых Вера Федоровна проводила иногда несколько дней своего летнего отдыха, не только физического, но и более всего душевного.
Для спектакля Литературного фонда устроители выбрали небольшую пьесу Фабера "Вечная любовь".