Варвару играла Комиссаржевская, ее мужа, Басова, - Бравич. Двоеточие достался Уралову, Зимин - Слонову, Шалимов - Гардину, Мария Львовна - Холмской.
Постановку поручили Иосифу Александровичу Тихомирову. Это был, по актерскому словарю, "театральный праведник", необыкновенно деликатный, простой и милый человек, перед которым поникало даже актерское себялюбие. Он считался хорошим актером, но режиссер был в нем сильнее. Начинал Тихомиров у Станиславского в Художественном театре, помогал ему в постановке "Власти тьмы". Актеры его любили, но заражать их энтузиазмом он не умел, побеждал же все трудности добросовестностью.
Комиссаржевская не случайно взяла у Художественного театра его молодых режиссеров. Общественная значимость репертуара обоих театров, тяготевших к Чехову, Горькому, Ибсену, естественно, порождала между ними общую реалистическую направленность и общность постановочных приемов.
На генеральную репетицию ожидали автора. Предупредить Веру Федоровну и труппу о приезде выставили сторожем Ивана Артемьевича Слонова. Впоследствии крупный актер, тогда Слонов только что начинал свою карьеру, ходил в осеннем пальтишке, о встрече с Горьким не мог думать без захватывающего дух волнения. Он стоял на холодном ветру, поглядывая на Невский, и думал только о том, как бы не прозевать писателя. Когда же Горький подъехал и стал расплачиваться с извозчиком, Слонов со всех ног бросился в театр и на сцену.
От спешки, волнения, важности момента, восторга он задыхался и кричал даже не "приехал", а что-то вроде "при-а-ал". Вбежав же на сцену, за что-то зацепился, упал и покатился по покатому полу сцены, продолжая кричать: "при-а-а-ал, при-а-ал!"
Это было все так смешно и нелепо, что невообразимый хохот не прекращался вплоть до появления Горького в зрительном зале.
Репетиция прошла в хорошем настроении у актеров и почти не вызвала замечаний у автора.
Перед спектаклем начали распространяться слухи: то о шныряющих возле театра сыщиках, то о готовящейся демонстрации, то о затеваемом враждебными Горькому литераторами скандале.
Уже на репетиции было ясно, что публика не пройдет мимо таких вызывающих призывов, какие бросала в зал Варвара - Комиссаржевская:
- Разве можно так жить, как мы живем? Яркой, красивой жизни хочет душа, а вокруг нас - проклятая суета безделья… Противно, тошно, стыдно так жить!.. И мне кажется, что скоро, завтра придут какие-то другие, сильные, смелые люди и сметут нас с земли, как сор…
Премьера "Дачников" состоялась 10 ноября 1904 года. Спектакль имел шумный, необычайный успех. Это был даже не успех, а нечто большее: политическая демонстрация, схватка двух лагерей - либеральной, конституционалистской буржуазии и революционной демократии, возглавляемой Горьким.
Комиссаржевская играла Варвару - наиболее интересную роль в пьесе. Горьковская героиня - протестантка, в нее автор вложил свои мысли, свои чувства, свой темперамент борца. Для Варвары "все дело - в человеке", и потому она, воюя за человека, воюет против окружающей пошлости и людей, которые ничего не имеют за душой. Среди "дачников" - интеллигентов, потерявших чувство единения с народом, она чужая. По признанию Марии Федоровны Андреевой, Комиссаржевская совершенно изумительно играла Варвару, удачно оттеняя главную черту характера своей героини. Постепенно нарастал в Варваре - Комиссаржевской протест против вот таких "дачников" и в последнем акте разражался бурей. Гневно произносила она монолог о людях, которые приедут, испортят все и уедут, ничего не оставив после себя, кроме грязи, бумаги и всякого мусора. Театр был потрясен, зрители аплодировали в каком-то бешенстве восторга и сочувствия, требовали автора. Но тут же раздавались и свистки и шиканье со стороны лож, где сидел Д. С. Мережковский, как всегда маслено причесанный, но потерявший обычную сдержанность. Возле него высилась фигура Д. В. Философова, и впереди всех у барьера бесилась Зинаида Гиппиус.
Вера Федоровна, испуганная и взволнованная, уговаривала Горького:
- Не выходите, не выходите, ради бога, там ваши враги, они свистят, будет скандал!
Алексей Максимович, ласково наклоняясь к ней, говорил, особенно ударяя на "о" по-нижегородски:
- Успокойтесь, успокойтесь, Вера Федоровна, ничего не будет. Скандал так скандал, значит обиделись? Ну это хорошо, что обиделись, вот это-то мне приятно!
О своем самочувствии в бесновавшемся театре Алексей Максимович писал через день Е. П. Пешковой:
"Первый спектакль - лучший день моей жизни, вот что я скажу тебе, друг мой! Никогда я не испытывал и едва ли испытаю когда-нибудь в такой мере и с такой глубиной свою силу, свое значение в жизни, как в тот момент, когда после третьего акта стоял у самой рампы, весь охваченный буйной радостью, не наклоняя головы перед "публикой", готовый на все безумия - если б только кто-нибудь шикнул мне.
Поняли и - не шикнули. Только одни аплодисменты и уходящий из зала "Мир искусства". Было что-то дьявольски хорошее во мне и вне меня, у самой рампы публика орала неистовыми голосами нелепые слова, горели щеки, блестели глаза, кто-то рыдал и ругался, махали платками, а я смотрел на них, искал врагов, а видел только рабов и нескольких друзей. "Товарищ!" - "Спасибо!" - "Ура! Долой мещанство!". Удивительно хорошо все это было. Чувствовал я себя укротителем зверей, и рожа у меня, должно быть, была озорниковатая".
Сложив на груди руки, готовый вступить в схватку с любым врагом, Горький простоял так минут пять. Свиста и шиканья в это время действительно не было. Представители правой части литературной общественности, объединившейся в группу "Мир искусства", во главе с декадентами Мережковским и Философовым покинули зал.
Из толпы вслед им неслись крики:
- Вон из театра, пошляки!
- Что, - с прибавкой нецензурного словечка крикнул какой-то толстяк, - пробрало вас?
Когда Горький ушел за кулисы, публика пошла в фойе. Игнатий Николаевич Потапенко стыдил скандалистов.
- Только в России возможна такая гнусность, господа… - говорил он с горькой горячностью, - только в России возможно шипеть на человека, каждое слово которого - правда! правда! Стыдитесь!
Четвертый акт шел уже при непрерывных аплодисментах, так что актеры едва успевали произносить свои слова. Правда, Горький нашел, что, кроме Комиссаржевской и Бравича, играли все плохо, но следующие спектакли шли в лучшем исполнении. После сильного третьего акта были слезы у зрителей и много вызывали автора.
Новые постановки создали театру Комиссаржевской репутацию самого интересного в Петербурге, самого передового театра, что все чаще и чаще отмечали театральные рецензенты.
Двадцать пятого ноября театр сыграл новую пьесу С. А. Найденова "Авдотьина жизнь".
Исполняя заглавную роль, Вера Федоровна в первый раз прибегла к натуралистическим подробностям в гриме. Она осталась недовольна собой, хотя в сильных местах публика была захвачена ее игрой. Вера Федоровна невзлюбила Авдотью, заявив твердо, что внешнебытовых ролей она играть не умеет.
Вместе с "Норой" "Дачники" давали прекрасные сборы, но были сняты с репертуара полицией. По требованию полиции было объявлено, что пьеса отменяется по случаю болезни В. Ф. Комиссаржевской. Однако нарастающие революционные события позволили театру вскоре возобновить спектакль.
Русское правительство злобствовало не без причин.
С тревогой Россия встречала новый, 1905 год. Было уже почти очевидно, что война с Японией проиграна. Глухое недовольство народа разрасталось.
Наступило девятое января. Стоял хмурый, но теплый день. С утра на Невском было тревожно. По мостовой отряд за отрядом проезжали конные наряды полиции. У Гостиного двора группами собирались прохожие. Возле Казанского собора, взобравшись на памятник Барклаю-де-Толли и собрав вокруг себя большую толпу, ораторствовал человек в рабочем костюме. Когда он замолчал, из толпы неслись возгласы: "Долой самодержавие! Да здравствует свобода!"
Чем ближе к Адмиралтейству и Сенатской площади, тем больше было народу, тем гулче шумела возрастающая толпа.
Когда на площадь вступила колонна демонстрантов - шли с национальными флагами, хоругвями, - офицер дал команду солдатам. После предупреждения демонстрантам солдаты открыли стрельбу. Толпа бросилась бежать, пули настигали мужчин, женщин, детей. На сером снегу затемнели пятна крови…
В наступивших вечерних сумерках город казался вымершим.
Вера Федоровна беспокойно провела эту ночь. О том, что в городе назревают какие-то события, она знала из намеков друзей и предупредила об этом Гардина, накануне бывшего у нее:
- Будьте осмотрительнее, в воздухе чувствуется революция. Все угнетены: народ, интеллигенция. Нам запрещают играть то, что может вызвать в человеке лучшие, благородные чувства, разве это не унижение? Бесчинствует цензура! Когда же это кончится?!
Рассказ Гардина о том, что он видел на площади девятого, потряс Веру Федоровну.
- Кто сеет ветер, пожнет бурю! - убежденно говорила она. - Вот увидите, Владимир Ростиславович. Вчерашний день был посевом великой народной бури.
Так стали думать после январских событий многие интеллигенты, раньше считавшие себя вне политики.
Неспокойно стало и в театрах. В конце января произошел инцидент в московском театре Корша. Среди сезона уволили артистку Голубеву, которая отказалась играть в антисемитской пьесе "Возвращение из Иерусалима". Начались неприятности с цензурой в театре Яворской. Запретили постановку "Дачников" в театре Комиссаржевской.
Первая русская революция наступала. Прогрессивно настроенные артисты выступили в печати, защищая свои права.
Вера Федоровна и Бравич приняли энергичное участие в составлении исторической записки сценических деятелей: "Нужды русского искусства". Она была опубликована в журнале "Театр и искусство" 21 февраля 1905 года и подписана виднейшими артистами и критиками того времени: братьями Адельгейм, М. П. Садовским, А. А. Яблочкиной, К. Бравичем, Н. Евреиновым, Н. Казанским, Е. Корчагиной-Александровской, В. Комиссаржевской, А. Кугелем и другими.
В записке говорилось:
"В то время как литература и повременная печать имеют хотя некоторые возможности отзываться на больные вопросы современности, театр в этой дорогой для него задаче обречен почти на полное молчание… Редкая пьеса, отражающая жизнь в ее истинных проявлениях и чаяниях, вносится в список безусловно разрешенных. Даже многие классические произведения, в том числе "Горе от ума", не удостоились такового внесения. Цензурные строгости, полицейская цензура, снимающая, без объяснения причин, пьесы, уже разрешенные… От административной власти зависит изменение в расценке мест, ее же усмотрению предоставлено произвольно назначать час окончания, в иных случаях и начало спектаклей, что нередко равносильно запрещению ставить спектакль или же играть сложные пьесы. Количество бесплатных мест, поборы, вроде платы за наряды полиции, - определяются также полицейской властью…
Актер испытывает в большей степени, чем многие другие обыватели Российской империи, всю необеспеченность и неустановленность его прав. Известны случаи высылки актеров, отбирание у актеров видов на жительство…
В этих условиях театр, особенно в провинции, где просветительное значение его преимущественно важно, влачит жалкое существование. Он не отвечает потребностям общества, не обеспечивает сценических деятелей материально и угнетает свободную душу художника печальными противоречиями действительности".
Переломным художественным событием в театре Комиссаржевской явилась постановка "Строителя Сольнеса" Ибсена. Газеты писали о пьесе очень много, восторженно оценивая игру Комиссаржевской - Гильды и Бравича - Сольнеса.
Но только теперь историческая перспектива позволяет нам понять неожиданный переход Комиссаржевской от реалистического театра к символистическому, или, как она говорила, к условному театру, от театра в "Пассаже" к театру на Офицерской
Тяжелый и нудный человеческий быт никогда не играл никакой роли в жизни Веры Федоровны. Она умела проходить мимо него, часто довольствуясь самыми элементарными удобствами. Попытка сыграть героиню в пьесе Найденова при полном внешнем успехе потерпела внутренне неудачу: неудовлетворенность в душе артистки, отказ навсегда от бытовых ролей, от "бытовизма".
Вера Федоровна любила Ибсена. Он отвечал ее собственным влечениям к большим людям, высоким идеям, широким обобщениям, идеологическим проповедям. Она не только любила великого норвежского драматурга, она пристально изучала его Играя Нору, Вера Федоровна подходила к мысли, что высокое назначение театра требует замены "театра быта" "театром духа" - театром, в котором, по выражению Луначарского, процветал бы "символический реализм". Приступая к работе над "Строителем Сольнесом", она уже смотрела на постановку его как на первый опыт в этом направлении
Веру Федоровну увлекала самая возможность ка-кого-то нового пути, каких-то новых форм. А в чем они конкретно выразятся - это она надеялась найти в процессе создания образа ибсеновской героини.
Премьера "Сольнеса" была отложена по случаю смерти Федора Петровича Комиссаржевского, он умер в Риме 1 марта 1905 года.
Вера Федоровна не могла примириться с уходом из жизни учителя, друга и вдохновителя своей жизни. Для нее как бы прекратилось течение времени, действительность потеряла реальность, все похоже было на перемежающееся с явью сновидение. В таком состоянии она и занималась ролью Гильды.
Репетиционная работа, исполнение актерами ролей ибсеновской пьесы положили начало трудному пути от натуралистического театра к "театру духа", от старого театра к "театру будущего", то есть психологическому.
Основная идея, выраженная Ибсеном в столкновений Сольнеса и Гильды, грубо говоря, сводится к веч ной драме между старым и новым, консерватизмом и прогрессом, между отживающим и начинающим жить.
Строитель Сольнес уже много лет живет в страхе, что вот-вот смело и требовательно постучит в его дверь юность. И юность приходит - это молодой архитектор Ренгарт и мечтательная смелая Гильда, которой когда-то Сольнес шутя обещал построить, как принцессе из сказки, королевство.
Гильда требует дать дорогу юности, постоянно стремиться ввысь, быть героем. Уступая ей шаг за шагом, Сольнес, олицетворяя собой старый мир, гибнет. Неизбежность гибели старого буржуазного мира символически, точнее аллегорически, Ибсен доказывал. И хотя Гильда не чувствует себя победительницей - куда ведет победа нового, пьеса не говорила, - нетрудно представить, как горячо отвечал театр Комиссаржевской постановкой "Сольнеса" революционным настроениям русской общественности в дни первой русской революции И зрители приняли "Сольнеса", словно флаг революции, а Комиссаржевскую - как провозвестницу революционного, нового и долго называли ее "русской Гильдой".
Но, отвечая запросам времени, правильно оценив и страстно передав ибсеновскую идею, театру Комиссаржевской, так же как и Художественному, трудно было так сразу перейти от привычных сценических приемов к новой, неопробованной актерской технике: к символике недомолвок, намеков, духовности образа. Да еще в окружении декораций, копирующих норвежский быт, декораций, списанных с музейных образцов. Натуралистичность постановки проявилась и в наклеенных щеках доктора, в сутуловатости Сольнеса, в ненужной толпе в последнем акте.
Властность, граничащий с жестокостью идеализм и требовательность Гильды были чужды Комиссаржевской-человеку. И потому даже тогда, когда Гильда требовала от Сольнеса королевства или подвига, приведшего его к гибели, артистка была не только романтически мечтательна и экзальтированна, но и ласкова, задушевна, тепла и сердечна.
"Слишком изящный, нежный и мягкий образ", - писал о Гильде - Комиссаржевской один из многих ее рецензентов.
Бравич и не пытался раскрыть зрителю пьесу Ибсена как новую драму. Он играл, как всегда, показывая честного строителя, добросовестно выполняющего заказы соотечественников. Больше того, артист в душе немного подсмеивался над "духовностью" Сольнеса и не прочь был показать его обычным человеком. Критики писали, что на сцене не было "великого дерзателя с бунтующей душой".
Не сумели отказаться от старых театральных приемов и овладеть новыми, которых требовала пьеса Ибсена, и остальные актеры.
Самим фактом постановки "Сольнеса" театр как бы давал бой устаревшему натурализму. Но, поставив пьесу, он показал, что еще "не преодолел во всех элементах тяготевшего на нем бремени натурализма".
Первый сезон Драматического театра закрылся 8 апреля 1905 года вторым представлением "Строителя Сольнеса". Обычный спектакль публикой был обращен в чествование Комиссаржевской.
В разгар торжества, вырвавшись из рук полицейских, на сцену вбежал высокий худой студент с красной папкой в руках. На ходу раскрывая папку, он начал читать адрес артистке.
Вера Федоровна, низко склонив голову, чтобы скрыть свою взволнованность, слушала звонкий голос студента. Он, сам все более и более отдававшийся во власть произносимых слов и собственного, звенящего искренностью голоса, продолжал:
"И вот сегодня мы, учащаяся молодежь, искренние и верные друзья ваши, пришли, чтобы сказать: "спасибо", широкое русское спасибо, дорогая Вера Федоровна! Честь и слава вам, артистке-художнице, женщине и гражданке, честь и слава вашим товарищам по искусству. Черпая силы в сознании великого долга, работайте, Вера Федоровна, в продолжение многих и долгих лет на пользу русского народа, жаждущего просвещения, и знайте, что вы всегда и всюду встретите восторженное чувство благодарности лучших людей, борцов за просвещение русского народа. Пока есть память, мы будем помнить… мы должны вас помнить!"
Чтение адреса закончилось новой овацией и вызовами.
Принимая адрес из рук студента, Вера Федоровна сказала:
- Радостнее всего мне слушать от вас: гражданка!
Она выходила на вызовы, тихо улыбалась, усталая, не снявши грима. От размазанного слезами грима ее глаза казались еще больше, еще глубже, еще печальнее.
Человеческая отзывчивость Веры Федоровны всегда и неизменно сочеталась с отзывчивостью социальной, и обращение к ней не только как к артистке, но и как к гражданке было ею вполне заслужено.
Своим стремлением уйти от театральной рутины, своими попытками внести что-то новое, свежее в театральный механизм, в театральный репертуар Драматический театр давал право считать его передовым.
В публике Драматический театр называли театром Ибсена. Вера Федоровна нашла простор для творчества в пьесах норвежского драматурга и своею игрою увлекала в царство творческого вдохновения, психологических переживаний не только партнеров по сцене, но и зрителя.
Околоточный надзиратель, наведывавшийся за кулисы по любопытству, сказал как-то администратору, посмотрев недельный репертуар:
- А вы, господа, все Ибсена практикуете!
Над остротою за кулисами посмеялись, а потом обратили меткую фразу в закулисную поговорку.
Личный вкус Веры Федоровны влек ее к Ибсену. Но, уступая требованиям сердца гражданки, откликаясь на нарастающие революционные события, репертуар театра составлялся и из пьес русских драматургов, группировавшихся около издательства "Знание" и А. М. Горького.
Пайщиками Веры Федоровны в это время были К. В. Бравич, режиссер Н. А. Попов, администратор Н. Д. Красов и не участвовавшие непосредственно в делах театра Ф. Ф. Комиссаржевский и М. С. Звойко.