Отдыхая перед открытием театра за границей, Вера Федоровна возбужденно-радостно говорила об этом событии отцу и брату. И отец и Федор Федорович радовались вместе с нею: и выбор пьесы, и постановка Н. А. Попова, и исполнитель главной роли П. В. Самойлов, да и вся прекрасная труппа, собранная Верой Федоровной, - все обещало блестящее начало делу.
Однако уже на генеральной репетиции мелькнуло смутное ощущение, что театр, во главе которого она стоит, все же не тот театр, о котором она мечтала на казенной сцене, для которого собирала деньги.
Ставил "Уриэля Акосту" Николай Александрович Попов. Человек образованный, любивший искренне театр, он с юных лет увлекался идеями Станиславского. Вера Федоровна познакомилась с ним в Москве на любительских спектаклях Общества искусства и литературы. Молодой актер-любитель, он во всем следовал Станиславскому и являлся его неизменным помощником.
Веру Федоровну всегда привлекали люди знающие, оригинально думающие. Страстный книголюб, Николай Александрович собрал в своей квартире замечательную библиотеку. В дирекции при обсуждении эскизов декораций, костюмов той или иной пьесы Комиссаржевская прежде всего спрашивала Николая Александровича:
- А что вы нам скажете, Николай Александрович?
Она знала, что даже в Публичной библиотеке не найдешь тех книг по истории культуры всех времен и народов, что стояли на полках квартиры Попова. Любую справку по костюмам, декорациям можно было получить от Николая Александровича.
Одной из причин неудовлетворенности Веры Федоровны Александринским театром было то, что в нем ставились разные по стилю и времени спектакли в одних и тех же стандартных декорациях. Осуществляя постановки в своем театре, Комиссаржевская уже требовала от художников для каждой пьесы новых декораций, соответствующих реальной обстановке комнат, где происходило действие, костюмов, соответствующих эпохе, так же, как это делалось в Художественном театре.
Знакомясь с эскизами декораций к "Уриэлю Акосте", Вера Федоровна радовалась, что наконец-то в ее театре зритель увидит именно ту природу, убранство, архитектуру, в которой происходит действие пьесы. Компаньоны ее театрального дела пробовали ограничить Попова в тратах на декорации. Вера Федоровна горячо убеждала их:
- Уж если ставить пьесу, то так, чтобы все было правдиво! И не нужно здесь жалеть денег!
Николай Александрович увлекся оформлением спектакля, а работа с актерами шла кое-как. Нужны были бесконечные репетиции под контролем режиссера, чтобы актеры, пришедшие из разных театров, стали единым коллективом, чтобы пьеса зазвучала в одном ритме.
Но не привыкшие к длительной работе над спектаклем актеры сердились, если Попов назначал лишнюю репетицию.
Уриэля Акосту играл Павел Васильевич Самойлов. Талантливый, обладавший превосходными внешними данными, бесспорно умный актер, он привлек Веру Федоровну своим актерским темпераментом. И ему Александринский театр оказался чужим домом, он не вынес его казенного духа и покинул почти в одно время с Комиссаржевской. Попов, увлеченный талантом Павла Васильевича - представителя дома великих Самойловых, - считал невозможным указывать Самойлову, как играть Акосту в данном ансамбле.
В сороковых годах прошлого века, накануне революции 1848 года, пьеса Гуцкова имела шумный успех на парижской сцене и в Германии. Уриэль Акоста выходил на сцену стойким, убежденным бойцом, бросавшим вызов тысячелетним заблуждениям. Монологи Акосты зажигали в публике дух протеста против идейного рабства, и неоднократно спектакли превращались в политические манифестации.
Страстность, убежденность и мятежность Акосты были близки настроениям Комиссаржевской. И именно Акосту-борца, Уриэля мыслителя хотела она видеть прежде всего на своей сцене.
Наступил час генеральной репетиции. Комиссаржевская, Бравич, Попов заняли свои места. Пошел занавес.
Почти с первых же фраз Комиссаржевская чувствует, что у Самойлова не так ярко и убежденно звучат слова философа-борца, как требует того автор И чем дальше развивалось действие, тем отчетливее уже все видели, что герой-любовник с надрывом неврастеника преобладает у Самойлова над Акостой-мыслителем.
Правда, в некоторых сценах Самойлов поднимался до вершин уриэлевского сарказма От его яростных слов, бросаемых в толпу лицемерных раввинов и гостей, мурашки пробегали по спинам набравшихся в зал актеров, служащих, рабочих театра Но уже было очевидно, что единства образа Акосты нет.
Во время отречения Акосты в синагоге актеры, изображавшие толпу, так кричали и стенали, что даже мощный голос Самойлова не мог их покрыть.
Комиссаржевская с недоумением взглянула на Попова. Николай Александрович не выражал недовольства.
В своем кабинете наедине с Бравичем и Поповым Вера Федоровна задумчиво произнесла:
- У нас есть превосходные актеры, блестящие декорации… Но где ансамбль, которого нам всем не хватало в Александринском театре?! Где общий тон спектакля? Ведь сегодня на сцене все говорили на разных языках…
Это почувствовали на первых же спектаклях и артисты и более чуткие зрители.
Первые спектакли не принесли ни успеха, ни сбора. Но поставленная семнадцатого сентября "Нора" Ибсена с Комиссаржевской в заглавной роли была принята и публикой и прессой необычайно горячо и любовно. В сущности, "Норой", прошедшей за сезон шестьдесят раз, и держался в основном театр в первый свой сезон.
Гардин, игравший Крогстада в этом спектакле, оставил интересные воспоминания.
Когда поднялся занавес, случилось то, что почти бывало всегда, когда Комиссаржевская выступала в Петербурге после долгого отсутствия. Из лож полетели на сцену цветы - море белых астр и пурпурных гвоздик, - аплодисменты не смолкали несколько минут, нарастая и нарастая. Вера Федоровна стояла счастливая, с лучезарной улыбкой, бездонными от радости глазами.
И эту радость Нора передает Гельмеру, своему мужу, и пришедшему с ним доктору Ранку.
Нора искренне счастлива. У нее уютный дом, милые дети, любимый и любящий муж. Этот счастливый кукольный мирок - смысл ее существования.
Муж добился положения по службе и горд тем, что стал одним из известных людей в городе. И потому он снисходительно приветлив с другом, женой. Теперь он может позволить жене даже быть "мотовкой", как он, смеясь, называет ее.
Деньги. Это слово всегда как-то преображает Нору, и зритель догадывается, что они сыграли в ее жизни горькую роль.
Жизнь любимого человека, счастье семьи и своей любви спасла Нора деньгами. И ей кажется, что она сумела перехитрить всех, подписав вексель за больного отца, что она имеет право на тайную гордость. И потому глаза ее хитро и счастливо искрятся.
Но надолго ли?! Героини Комиссаржевской, даже в самые счастливые свои минуты, внутренне, смутно боятся, что за радостью придет неудача, несчастье. И потому нет-нет да и промелькнет в глазах Норы испуг, воспоминание о своей тайне. Ради любви к мужу она пошла на преступление. Преступление?! Наедине со своей совестью Нора считает этот поступок подвигом - ведь нарушена только формальная сторона дела.
Нора боится, чтобы муж не узнал этой истории. Его мужское самолюбие не должно быть уязвлено.
"Прощай тогда наша счастливая семейная жизнь!" - досказывает за нее Крогстад, владелец поддельного векселя, появившийся неожиданно в доме Норы. И радости Норы как не бывало, на лице растерянность, голос зазвучал глуше.
Вот сейчас что-то случится! И чтобы заглушить в себе неясный страх, она шумно играет с детьми, смеется, танцует. Кто догадается, что за этим искренним смехом скрывается что-то трагическое?!
- Извините, фру Гельмер! - раздается чужой голос в комнате.
Нора оборачивается - видит Крогстада. И нет больше очаровательно беспечной женщины. В глазах этих двух людей, встретившихся на узкой жизненной тропинке, загорается холодный огонек, губы сурово сжимаются. Нора не собирается сдаваться.
Начинается поединок между Норой и Крогстадом.
Когда-то Крогстад допустил ошибку, совершил необдуманный поступок. С тех пор его служебные дела становились все хуже. Когда же муж Норы получил место директора банка, он уволил Крогстада.
В жизни побеждает тот, кто бьет противника его же оружием, заглушив в себе чувство сострадания. И Крогстад теперь пользуется оружием, которое оказалось у него в руках - долговое обязательство Норы с поддельной подписью ее отца. Он это ясно дает почувствовать ей, требуя своего восстановления на службе.
То холодом, то презрением звучат ответы Норы.
Но выпады врага все острее. Презрение Норы сменяется растерянностью. Крогстад торжествует. Рано, Нора снова готова к обороне.
Крогстад холодно спрашивает:
- Это действительно ваш отец подписался?
Нора переходит к нападению. Ее глаза загораются огнем бойца.
- Нет, не он. Это я подписалась за него!
И, произнеся эту фразу, она чувствует себя сильной - ведь от этой подписи зависело счастье ее семьи, ее маленького мирка, ее мужа. Взять ответственность на себя - это ли не подвиг?! Гнев сверкает в ее глазах, она бросает Крогстаду фразу за фразой:
- Вы? Вы хотите уверить меня, будто могли бы отважиться на что-нибудь такое, чтобы спасти жизнь вашей жены?
Крогстад, понимая, что он вот-вот будет совсем унижен Норой, напоминает:
- Законы не справляются с побуждениями.
У Норы еще ярче заблестели глаза, еще увереннее становится ее голос.
- Так плохие, значит, законы!
В зале сидят люди, которых Нора защищает от несправедливости и произвола существующего порядка вещей, готовая на подвиг во имя любви к ближнему. И зал гремит аплодисментами.
Второй, третий акт. Все сильнее затягивает Крогстад петлю на шее Норы. И когда несчастная женщина окончательно понимает, чем это все может кончиться, она теряет волю. Смерть ей кажется выходом из положения. Но Крогстад, как опытный противник, доказывает Норе, что исход трагедии уже не зависит от ее самоубийства.
Последняя сцена. Письмо Крогстада на имя мужа в ящике.
- …Теперь спасенья нет, - шепчет Нора. В ее глазах безумный страх, бездонное горе.
Она признается подруге в подлоге. Нервный поток слов, руки ищут и не находят опоры.
Испуганная, потрясенная, она в душе надеется на помощь мужа и боится, что он погибнет с ней, взяв вину на себя…
- Если со мной случится что-нибудь… Если бы кто вздумал взять вину на себя… Ты засвидетельствуешь, что это неправда. Я одна все сделала!..
Комиссаржевская прошла суровую школу жизни. Личное несчастье сделало ее мудрее, терпимее к людям, научило защищать женское самолюбие, научило самопожертвованию. И артистка берет под защиту свою героиню.
Нора проиграла бой с Крогстадом. Последняя надежда - на чудо. Должно же случиться это чудо! Если она принесла жертву ради семьи, должен же Гельмер оказаться героем.
Для Норы-Комиссаржевской свершившееся чудо означало бы, что ее жизнь с мужем не просто сожительство, но истинный брак двух любящих, свободных и честных людей.
Но Гельмер - трус. Он с презрением отталкивает жену, для него "суд" толпы, сплетни страшнее переживаний Норы. И Комиссаржевская с удивительной силой показывала, как, пройдя через все испытания и разочарования, Нора становится другой. И вот эта другая Нора была уже близка героиням Комиссаржевской - чеховской Чайке, Наташе из "Волшебной сказки", Магде из "Родины". Рушились кукольные домики и воздушные замки, и просветленные несчастиями женщины Комиссаржевской выходили к новой жизни.
Каждое представление "Норы" становилось общественным событием, молодежь встречала артистку как провозвестницу новой жизни, без "плохих законов" и трусливых мужей.
Об исполнении Комиссаржевской роли Норы сохранилось достаточно критических статей. Правда, ни одна из них не дает целостного и четкого представления об этом изумительном творческом создании артистки. Вероятно, потому, что сценические образы живут мгновения, а в воспоминаниях зрителей воспроизводятся лишь тени актерского вдохновения.
Ю. Беляев считал "Нору" "чуть ли не лучшей ролью" артистки. Он писал, что "под беззаботностью очаровательной женщины - ребенка и куколки, которая вся светится наивною радостью", проглядывала "возможность глубоких и сильных чувств, которые скоро переродят Нору и вместе со скорбью вызовут речи пламенного протеста, оденут образ в краски трагические… Были моменты на пути к этому перерождению чрезвычайного напряжения, отчаяния и ужаса перед жизнью. Чувствовался весь трепет взбудораженной, раненой души. Он захватывал, заражал".
По впечатлению Беляева, Комиссаржевская "пронизала рассуждения автора могучим трепетом своего чувства, - протест преобразила в выстраданное, в живую боль. В скорбных речах Норы-Комиссаржевской была тонкая правда, прекрасная художественная отгадка".
Д. Тальников отмечал позднее, что "если эта "критикуемая" Нора пока и не звучала еще целиком "по-ибсеновски", то это ведь была Нора еще не преодоленных традиций Александринки… Нора росла вместе с Комиссаржевской…".
У некоторых современников Комиссаржевской - актеров и критиков - преобладало мнение, будто Вера Федоровна "стихийный художник", "актриса нутра", что у нее нет актерской техники.
"Она пришла в театр без специальной подготовки, - говорили они, - не училась в театральной школе".
Уже в самом начале своей сценической деятельности Комиссаржевская не раз показывала блестящие примеры владения собой на сцене, умения подчинить свои поступки сценической задаче. Это качество ее еще более развилось со временем.
В. Р. Гардин, рассказывая о годах работы с Комиссаржевской в ее театре, вспоминает такие эпизоды.
Он сидит дома, разбирает книги. Вдруг звонок, взволнованный голос помощника режиссера:
- Гардин, ваш выход!
И только тут актер вспомнил, что сегодня идет "Нора", что теперь Комиссаржевская - Нора ждет на сцене Гардина - Крогстада.
Гардин жил на Итальянской, близко от театра. На ходу, в кулисе гример наклеил ему усы, и вот он уже рядом с Норой. Она стоит, опираясь о стол и тяжело дыша. Ей пришлось затянуть игру с детьми почти втрое. Сделала она это мастерски.
- Гардин, вы меня чуть не отправили на тот свет, - тихо проговорила она.
И, глядя на расстроенного артиста, ласково добавила:
- Что с вами случилось?
И вот другой эпизод. Театр Комиссаржевской на гастролях во Владимире. Спектакль начался. Выход Крогстада - Гардина. Он смотрит в суфлерскую будку, видит, что суфлера нет и… забывает слова своей роли, хотя знал все наизусть.
Вера Федоровна мгновенно понимает, в чем дело, и говорит, словно по тексту Ибсена:
- Вы подождите немного, господин Крогстад… Дети будут шуметь и не дадут нам поговорить. Садитесь, пожалуйста. Я только одну минутку.
Она выходит за кулисы и просит первого попавшегося:
- Покажите суфлеру, где будка, он заблудился, ходит где-то под полом…
Нора возвращается на сцену. Суфлер появляется в будке, и Гардин, знавший наизусть свою роль, больше не нуждается в его помощи.
Приступая к организации своего театра, Вера Федоровна написала Чехову и Горькому. Она просила поддержать новое дело передачей театру новых пьес. Чехов только что закончил "Вишневый сад", у Горького были готовы "Дачники".
Но "Вишневым садом" уже завладел Художественный театр, и Чехов отвечал:
"…Не написать ли мне для Вас пьесу. Не для театра того или другого, а для Вас? Это было моей давней мечтой… Если бы мне прежнее здоровье, то я и разговаривать не стал бы, а просто сел бы писать пьесу теперь же".
Чехов умер до открытия театра Комиссаржевской. Зная увлекающуюся натуру артистки, он писал жене:
"Чудачка, ее ведь только на один месяц хватит, через месяц пропадет всякий интерес к ее театру; а написать ей об этом неловко, да и нельзя; она уже бесповоротно окунулась в свое новое предприятие".
Все же Антон Павлович, отвечая Вере Федоровне, закончил свое письмо так:
"…Вы пишете: "…иду с той верой, которая, если разобьется, убьет во мне…" и т. д. Совершенно справедливо. Вы правы, только ради создателя не ставьте этого в зависимость от нового театра. Вы ведь артистка, а это то же самое, что хороший моряк: на каком бы пароходе, на казенном или частном, он ни плавал, он всюду - при всех обстоятельствах - останется хорошим моряком…"
Горький, наоборот, встретил сообщение о новом театре с полным доверием и надеждой. Отдавая "Дачников" Вере Федоровне, он писал Е. П. Пешковой:
"Моя пьеса пойдет у Комиссаржевской, сегодня я ее читаю режиссерам. Театр Комиссаржевской - дело новое, солидное и, кажется, будет хорошо поставлено…"
"Дачников" Горький задумал написать еще в 1901 году. Пристально следя за историческим процессом, он так характеризовал основную идею пьесы:
"Я хотел изобразить ту часть русской интеллигенции, которая вышла из демократических слоев и, достигнув известной высоты социального положения, потеряла связь с народом, родным ей по крови, забыла о его интересах, о необходимости расширить жизнь для него… Эта интеллигенция стоит одиноко между народом и буржуазией, без влияния на жизнь, без сил, она чувствует страх перед жизнью; полная раздвоения, она хочет жить интересно, красиво и - спокойно, тихо, она ищет только возможности оправдать себя за позорное бездействие, за измену своему родному слою - демократии.
Быстро вырождающееся буржуазное общество бросается в мистику, в детерминизм - всюду, где можно спрятаться от суровой действительности, которая говорит людям: или вы должны перестроить жизнь, или я вас изуродую, раздавлю.
И многие из интеллигенции идут за мещанами в темные углы мистической или иной философии - все равно куда, лишь бы спрятаться".
Начиная новое дело - а целью каждого своего нового дела Комиссаржевская считала в конечном счете борьбу за человека, за его свободу в свободном обществе, - артистка, конечно, не могла пройти мимо "Дачников". Она любила повторять слова философа Рескина: "Жизнь начинается там, где начинается искание правды, где оно кончается - прекращается жизнь". Искание же правды шло только через борьбу за правду. И, отдавая свою пьесу Комиссаржевской, Горький видел в новом театре и в его руководителях новый отряд борцов за те высокие идеи и стремления, которым он служил сам.
На чтение собралась не только вся труппа, но и служащие и рабочие театра. Все с нетерпением желали увидеть автора.
Алексей Максимович вошел вместе с Комиссаржевской, Бравичем, Красовым и Тихомировым, режиссерами театра. Оглянув гостиную с диванами вокруг стен, сплошь занятыми людьми, Горький удивился множеству слушателей. Он, как обычно, в то время одет был в сатиновую косоворотку, высокие сапоги с засунутыми в них брюками.
Усевшись за стол, обведя всех внимательным взглядом, Алексей Максимович приступил к чтению. Голос у него был глуховатый, время от времени он сильно кашлял. Читал он просто, однако образы действующих лиц возникали с такой рельефностью, что после чтения каждый актер мог предсказать, какую роль он получит.
Закуривая папиросу между актами, Горький тут же и забывал о ней, продолжая чтение. К концу он стал чаще кашлять, чаще отводить падавшие на лоб длинные прямые волосы. Пьеса понравилась всем. Говорили, что в ней много хороших мыслей, что она отвечает настроениям русского общества. Актеры и режиссеры собирались поговорить с автором, но он устало остановил их:
- На репетициях поговорим…