И потом, настораживал такой факт. Ведь если всерьез было решено поставить самое мощное пропагандистское оружие - телевидение и радиовещание - под контроль ГКЧП, меня заранее (хотя бы за сутки) ввели бы в курс дела. А тут при самых таинственных обстоятельствах вывозят ночью с государственной дачи и заговорщически сообщают сенсационную новость. Сообщают в последний час, не понимая специфики работы телевидения и радиовещания. Ведь, скажем, информационно-развлекательная передача "Телеутро" еще в 10 часов вечера предыдущего дня пошла в прямом эфире на Дальний Восток (там уже было б утра местного времени). И через каждые два часа она повторялась в том же режиме на другие регионы страны, постепенно приближаясь к Москве, то есть в шесть утра, когда надо было выпускать "Телеутро" на центральные области России, должен был состояться пятый выход программы. Парадокс в том, что к шести утра, когда в Москве была отменена развлекательная программа "Телеутро" (какие уже тут развлечения, когда телецентр окружен бронетранспортерами и воинскими подразделениями), вся остальная страна - за Уралом, в Казахстане, Средней Азии - успела посмотреть многие программы телевизионного дня в том варианте, какой заранее объявлялся.
Ничего этого не учитывали в ГКЧП. К тому же тысячи людей, как обычно, работали ночью в Останкине на эфире. Их, кстати, утром не выпускали из телецентра, а тех, кто прибыл им на смену, не впускали, пока я не сумел снять эти кордоны.
Замечу, что в Останкине, только в телецентре, числилось около девяти тысяч работников. Присовокупите еще более трех тысяч тележурналистов - и тогда поймете, какой огромный коллектив работал круглосуточно на подготовке и выпуске передач в эфир. А ведь еще тысячи радийных работников готовили радиопередачи. Да плюс иновещание, на котором мы на 83 языках мира выпускали круглосуточно более 280 часов радиопрограмм на зарубежные страны.
Представляете, какая информационная махина была в руках государства! Но как ею распорядиться, если перед тобой ставится в последний час, да еще ночью, фантастически сложная задача о перестройке всего вещания под режим чрезвычайного положения?
Такая задача даже волшебнику не под силу, и потому я принял решение не отменять заранее объявленные теле-и радиопрограммы. Отложили только музыкально-развлекательные передачи. Вот почему мы сохранили в эфире и "Лебединое озеро", и премьеру телефильма "Три ночи", которые были объявлены в программе телевизионного дня еще на прошлой неделе.
А в течение дня 19 августа был сущий ад. Как будто вся страна навалилась на нас. Руководители республик, краев и областей еще плохо понимали, что происходит. Многие звонили мне, чтобы сориентироваться. Помню, по нескольку часов кряду я держал в руках телефонные трубки.
Попытался сам связаться с Горбачевым. Понял, спецсвязь с ним заблокирована. Выходил на членов ГКЧП, уговаривая их выступить по телевидению и разъяснить, что же на самом деле происходит. Никто не согласился, сославшись на то, что вечером состоится пресс-конференция, вот ее и надо показать в прямом эфире. Один только Анатолий Лукьянов пообещал дать комментарий, но только на другой день. "Понимаешь, Леонид Петрович, - сказал он, - главная моя головная боль - срочно созвать Верховный Совет. На поиск их брошены наличные люди аппарата. Ведь у всех отпуска, разъехались по всему Союзу, а некоторые и за рубежом".
Многие общественные организации обращались с просьбами выступить по телевидению в поддержку ГКЧП. На телецентр прибыли более ста представителей "Трудовой Москвы", но их не пустили в здание. Руководители ряда союзных и автономных республик тоже готовы были заявить по ТВ и радио о своей готовности поддержать введение чрезвычайного положения. А некоторые даже прислали свои готовые телеролики. Среди них было, в частности, телеобращение Назарбаева.
По непрерывным телефонным звонкам складывалось впечатление, что большинство поддерживает ГКЧП. А вот московские власти заявили о другой позиции. Позвонил Гавриил Попов и попросил: "Мы с Лужковым вдвоем хотим выступить по телевидению и заявить протест. Дай нам такую возможность". Я горько пошутил: "Мужики, вас в телецентр не пустят, тут особый режим". - "Ну, тогда пришли к нам камеру, сам приезжай, и втроем вместе выступим против", - настаивал Попов. "И меня к вам не выпустят, мы ведь работаем под контролем". - "Ну тогда черт с вами, имей в виду - больше трех дней они не продержатся, а ты упускаешь свой шанс", - только и сказал на прощание Попов.
Вечером мы транслировали пресс-конференцию руководства ГКЧП. Ее ждали с нетерпением, тем более что предполагалось выступление врача по поводу здоровья Горбачева. Однако лечащий врач не выступил. А Геннадий Янаев, который вел пресс-конференцию вместе со своими сподвижниками, объяснил, что после выздоровления президент приступит к исполнению своих обязанностей, демонстративно подчеркнув, что Горбачев - его друг и они вместе еще поработают. Отвечая на вопросы, Янаев дал отповедь одному из журналистов, который задал бестактный вопрос по поводу якобы причастности Горбачева к продаже иностранным партнерам одного из нефтегазоносных районов - Тенгизского в Казахстане. Корреспондент расценил это чуть ли не как преступление. Янаев на это заметил, что эти слова никак не подходят к Горбачеву, что Михаил Сергеевич внес огромный вклад в перестройку.
Кстати, надо заметить, что во всех документах ГКЧП не было открытой критики Горбачева. Только в довольно мрачных тонах оценивалась сложившаяся экономическая ситуация в стране. Но ее и приукрашивать было невозможно.
В целом же пресс-конференция очень разочаровала. Печать какой-то неуверенности сквозила почти в каждом выступлении. Вечером я уехал на дачу. В программе "Время" вновь были прочитаны все документы ГКЧП. А потом последовал репортаж, сделанный Сергеем Медведевым с моего разрешения. Прозвучало выступление Ельцина. Дали мы и невнятное заявление Кравчука, украинского лидера.
Показ этих материалов вызвал резкие отклики. Как мне потом рассказывали, в редакции "Времени" телефоны просто разрывались. Звонки шли от Пуго, Шенина, других деятелей, и все резко критиковали программу. Мне тоже звонили на дачу срочно вернувшиеся из отпуска Дзасохов и Лучинский - главные идеологи в Политбюро. Они потребовали моей срочной явки в ЦК для объяснений по поводу медведевского сюжета. Я отбоярился, сославшись на крайнюю усталость.
На следующий день обстановка продолжала накаляться. Несмотря на жесткий режим, многие журналисты проталкивали по телевидению и радио сюжеты с критикой ГКЧП. Все это кончилось тем, что мне позвонил один из высокопоставленных деятелей КГБ и объявил, что у нас не телевидение, а решето, нет никакого контроля, поэтому они вынуждены на эфирные материалы поставить своих людей.
По-своему он был прав. Если бы и мои заместители были единой командой, которая заранее подготовилась выступить в поддержку ГКЧП, мы бы смогли соответственно успеть перестроить весь эфир, а не транслировать "Лебединое озеро". Объявив, например, на весь день телемарафон, мы открыли бы эфир для представителей разных слоев народа в поддержку чрезвычайных мер. Устроили бы телевизионные переклички от Калининграда до Владивостока. Непрерывно работала бы в "живом" эфире большая студия, где, сменяя друг друга, выступали политики, рабочие, ученые, деятели культуры в поддержку чрезвычайных мер. То есть могли бы создать картину всеобщей поддержки. Иными словами, если бы ТВ и радио оказались в руках людей, решивших без колебания поставить их на службу ГКЧП, можно было бы сделать то, что не удалось всем этим танкам и бронетранспортерам. Но, во-первых, и среди руководства нашей телерадиокомпании не было единодушия. А во-вторых, срабатывал инстинкт самосохранения. Простите за откровенность, но получилось бы, что Кравченко самолично стал главным идеологом путча. Ему и голову оторвали бы одному из первых - не так ли?
Именно на фоне этих непрерывных дебатов, бесконечных телефонных звонков, нескончаемых выволочек, претензий, раздававшихся с разных сторон, - от "красных" и "белых" - мы приняли решение направить к Белому дому передвижную телевизионную станцию для проведения 21 августа прямой трансляции заседания российского парламента.
Но накануне вечером я был вызван на заседание ГКЧП в связи с предстоящим принятием постановления о регламентации деятельности телевидения и радиовещания. В какой-то степени я сам туда напросился. Ведь было унизительно и крайне непрофессионально продолжать вещание по модели сдвоенного канала. Надо было "разморозить" Второй канал, который принадлежал России.
Прибыл на заседание около 8 часов вечера. Зашел прежде в приемную Янаева, которого хорошо лично знал. Какое-то время мы даже в одном доме жили. Когда из кабинета вышел сам Янаев, он был очень утомлен. Спросил меня с какой-то досадой: "Лень, а ты чего тут торчишь?" Я по-простецки ответил: "Геннадий, меня Борис Пуго позвал на заседание. Вы же собираетесь принять постановление по телевидению и радио. Вроде с тобой согласовано…" - "Ну да, верно. Что ж, пошли на заседание, это этажом выше", - согласился Янаев.
Когда поднимались наверх, на площадке между этажами в полутьме наткнулись на строительные леса. Видно, днем тут еще занимались ремонтом. Янаев решительно нырнул под эти леса, я - за ним. Когда оба отряхивались от пыли, он не без юмора заметил: "И тут… твою мать, баррикады понастроили!"
В приемной перед залом заседаний было полным-полно разного народа. Обратил внимание на маршала Ахро-меева. Пожали друг другу руки. "Вот, срочно прилетел из Сочи, прервал отпуск. Бедлам какой-то. Надо действовать решительно", - твердо заявил он.
Поначалу уединились основные действующие лица - члены ГКЧП. О чем-то совещались за закрытой дверью. Через полчаса позвали остальных. Янаев сразу же зачитал драматическое заявление, которое шокировало, как мне показалось, даже самых ближайших сподвижников. Он объявил, что ни при каких условиях нападение на Белый дом или любое другое государственное учреждение России в Москве не состоится. И тут же отдал это заявление мне со словами: "Срочно в программу "Время".
Возникла гоголевская немая сцена. Затем состоялся короткий обмен мнениями. Смысл реплик сводился к следующему: членов ГКЧП по радио и по ТВ уже открыто объявляют государственными преступниками (я это принял на свой счет), а мы должны дать гарантию, что ни одно российское правительственное учреждение не будет захвачено, и объявить, что слухи насчет ареста руководителей России - чистый вымысел. Янаев обвел взглядом всех и спросил: "Действительно кто-то есть, кто считает, что надо нападать на Белый дом?" В зале повисло молчание. Тем не менее он тут же попросил меня вернуть его заявление назад. Оно так и не увидело свет.
Затем с краткой справкой выступил Бакланов. Он обрисовал тяжелую социально-экономическую ситуацию в стране на этот час и сказал, что обещанные в обращении к народу снижение цен и другие льготы не проводятся в жизнь. Необходимо срочно находить средства, чтобы поддержать обещания ГКЧП. Присутствовавшие на заседании первые заместители председателя правительства Виталий Догужи-ев и Юрий Маслюков довольно резко на это отреагировали. "Когда вы сочиняли свои документы, то с правительством не согласовали", - возразил Юрий Маслюков. Он напомнил, что в бюджете - полная дыра и, когда давались обещания, не учитывалось, что средства неоткуда взять.
В это время без обсуждения мне вручили документ, регламентирующий работу ТВ и радио. Я его просмотрел и шепнул на ухо Борису Пуго: "Что делать?" Он порекомендовал срочно передавать в эфир. До программы "Время" оставались считаные минуты, поэтому документ факсом направили на телевидение.
В те же минуты меня позвали в приемную к телефону. Оказывается, звонил Владимир Щербаков, первый заместитель премьера.
- Я пытался передать для программы "Время" срочный документ, но без твоего разрешения его не принимают, - жаловался он.
Я, естественно, поинтересовался содержанием документа. Оказывается, это было сообщение правительства о назначении Виталия Догужиева исполняющим обязанности премьер-министра. Валентин Павлов "занемог".
По правительственному телефону я дал соответствующее распоряжение и остался в приемной у телевизора. Вскоре объявили перерыв, и участники заседания ГКЧП потянулись в приемную. Среди первых появились Догужиев и Маслюков. Я тут же подошел к ним и рассказал о звонке Щербакова. Лицо Догужиева перекосилось в гневе.
- О каком заседании правительства может идти речь, если мы с Маслюковым здесь?! - возмущался Догужиев. - Щербаков спихнул на меня свои обязанности замещать Павлова. Этот номер у него не пройдет!
Виталий Догужиев, человек невысокого роста, весь взъерошенный, продолжал негодовать. Его успокаивал большой добродушный Юрий Маслюков:
- Виталий Хусейнович, ну что ты, ей-богу, кипятишься? Ничего страшного, ну побудешь пару дней премьером, - говорил он с явным сарказмом. - Знаешь, поедем отсюда, рванем по стакану водки за наше здоровье и твое назначение - и все на том. Здесь больше делать нечего.
Так они и сделали. Их примеру последовал и я, отправившись на дачу в Жуковку.
На следующий день мы организовали прямую трансляцию заседания российского парламента. Несколько раз повторно давали его в эфир.
Где-то около половины пятого вечера мне позвонили руководители обеих палат Верховного Совета СССР Иван Лаптев и Рафик Нишанов с предложением прокомментировать события, дать оценку военно-политическому путчу как попытке государственного переворота. Их выступление планировалось показать вечером в программе "Время". Я, естественно, дал согласие.
Появились они около 17 часов, очень волновались. Запись не получалась, сделали несколько дублей. И тут вдруг в студии раздается телефонный звонок. В трубке слышу женский голос: "Это из Фороса. С вами хочет переговорить Михаил Сергеевич Горбачев". Я попросил перезвонить мне через пять минут в мой кабинет, там ведь телефон правительственной связи. И действительно, через несколько минут услышал характерный голос президента:
- Приветствую тебя, Леонид! Я полностью овладел ситуацией в стране. Успел уже переговорить с президентом США. А тебя прошу записать мое официальное заявление для советского телевидения!
Он стал надиктовывать текст заявления, а в самом конце добавил:
- Я считаю, Леонид, что ты сам должен огласить в программе "Время" мое заявление. Кстати, хочу спросить тебя: ты заодно, что ли, был с этим ГКЧП? На кой черт ты показал их пресс-конференцию?
Я возразил и рассказал Горбачеву о моей нелегкой участи человека, оказавшегося заложником этих событий.
- Ну ладно, не переживай, - сказал, прощаясь, Горбачев. - Приеду в Москву, во всем разберемся.
Когда сумел расшифровать свои записи, надиктовать машинистке текст, задумался: вправе ли я лично выходить в эфир с этим заявлением? Не пошло ли это будет выглядеть? Как бы то ни было, после некоторых размышлений пришел к выводу, что все-таки правильно будет в такой момент воспроизводить официальное заявление Президента СССР не руководителю государственной телерадиовещательной компании, а диктору телевидения. Что и было сделано. О чем я никогда не сожалел.
Странным и тяжелым было утро 22 августа. Я приехал на работу, и мой первый заместитель Лазуткин сообщил, что у него в гостях министр массовой информации РСФСР Полторанин. Надо встретиться. Зашел к ним. Полторанин без обиняков сделал официальное заявление, что я отстранен от должности председателя Всесоюзной государственной телерадиовещательной компании и на этот счет будет указ президента Ельцина. Заодно Полторанин предупредил меня об уголовной ответственности, поскольку на телевидении зачитывались документы ГКЧП. Мы остро поспорили. "Не Ельцин, - возражал я, - назначал меня руководить телевидением и радио Советского Союза, и не ему меня освобождать от должности. Это вправе делать только Горбачев".
Однако я был наивен. Через день со входной двери моего кабинета была сорвана табличка "Л. П. Кравченко", а вместо нее кто-то повесил листок: "государственный преступник". Тогда же сначала последовал указ Президента России о моем увольнении, а сутки спустя этот неправовой документ заверил своим указом Президент СССР.
Михаил Сергеевич не захотел пригласить меня, расспросить, как мне работалось в дни чрезвычайного положения. Впрочем, он всегда в первую очередь беспокоился только о себе. Интересы великой державы, интересы многомиллионной партии, вскормившей его, интересы народа с легкостью были отодвинуты ради спасения личного престижа - своего и своей семьи.
Глава XXVII, заключительная
ПРОКУРОРСКИЕ ДОПРОСЫ
И ОБРЕТЕНИЕ СВОБОДЫ
Далее события последовали с калейдоскопической быстротой. Михаил Горбачев, как сразу стало ясно, вернулся не президентом, а человеком абсолютно зависимым от Ельцина. Он послушно объявил о роспуске правительства и начал подбирать новых министров. Митинги и манифестации с проклятиями в адрес ГКЧП и в поддержку Ельцина проходили повсюду по стране, создавая обстановку психоза. Вот-вот могли последовать тотальные карательные меры.
До сих пор в памяти стоят несколько крупных событий. Одно из ярких - заседание Верховного Совета России, где собрались отпраздновать свою великую победу верные Ельцину депутаты. А сам он царствовал в Президиуме. Милостиво пригласили на заседание Михаила Горбачева, который чувствовал себя вовсе не победителем, вырвавшимся из плена своих бывших соратников - гэкачепистов. Он явился на заседание Верховного Совета РФ "подранком", у которого еще была высокая должность Президента, но у него уже отняли почти все его полномочия.
Жалкий вид был у Горбачева. Особенно, когда он стал объясняться с трибуны, а в этот момент могущественный, самоуверенный Ельцин ехидно оповестил еще действующего Генерального секретаря ЦК КПСС, что он подписывает указ о запрете партии. Да еще так сурово сказал, что можно было поверить, будто все 19 млн. коммунистов причастны к августовскому путчу. А когда униженный Горбачев попросил: "Не торопитесь с запретом, Борис Николаевич" - на лице Ельцина читалась одна только неумолимость. Вот он великий момент для российского лидера, когда он поставил к стенке своего в недавнем прошлом великого соперника и перед лицом всего мира повергнет его.
О чем тогда думал Горбачев, что чувствовал он? Может, успел вспомнить свои неуклюжие дипломатические шаги по утихомириванию Ельцина, может, снова посожалел, почему не сослал его в свое время в Зимбабве, может, усомнился, что не дал согласия делегации ГКЧП действовать, хотя сам же еще весной готовил сценарий ввода чрезвычайного положения в стране… Может, просто чувствовал себя загнанным в клетку пленником, и это было пострашнее, чем комфортно отсиживаться в Форосе и ждать, кто верх возьмет. А потом при любом исходе вернуться в Москву победителем?
Победителем не вышло. Вся его нерешительность, двуличие обернулись предательством своих недавних соратников.
Будь он Ельциным, а не Горбачевым, окажись Ельцин в положении Горбачева в форосском "заточении", вот тогда бы страна почувствовала, как он сходит с трапа самолета настоящим победителем и готов немедленно и круто взять в свои руки все вожжи по управлению государством. Но у Горбачева никогда не было мощи характера и воли Ельцина. А слабые вожди чаще предают, лишь бы свою персону обезопасить.