* * *
Я отправился в залу заседаний. Из окон переполненного коридора, выходящих в сквер, я видел несметную толпу, плотно стоявшую на всем пространстве, какое охватывал глаз. В открытые окна лезли вооруженные люди. Над толпой возвышалась масса плакатов и знамен с большевистскими лозунгами. В левом углу сквера по-прежнему чернели безобразные массы броневиков.
Я добрался до вестибюля, где было совсем тесно, и вереницы и группы людей в возбуждении, среди шума и лязга оружия, зачем-то проталкивались вперед и назад. Вдруг меня кто-то сильно дернул за рукав. Передо мной стояла служащая в редакции "Известий", моя старая знакомая, недавно вернувшаяся с каторги эсерка Леша Емельянова. Она была бледна и потрясена до крайности.
– Идите скорее… Чернова арестовали… Кронштадтцы… Вот тут во дворе. Надо скорее, скорее… Его могут убить!..
Я бросился к выходу. И тут же увидел Раскольникова, пробиравшегося по направлению к Екатерининской зале. Я взял его за руку и потащил обратно, на ходу объясняя, в чем дело. Кому же, как не Раскольникову, унять кронштадтцев?.. Но выбраться было нелегко. В портике была давка. Раскольников покорно шел со мной, но подавал двусмысленные реплики. Я недоумевал и начинал приходить в негодование… Мы уже добрались до ступеней, когда, расталкивая толпу, нас догнал Троцкий. Он также спешил на выручку Чернова.
Оказывается, дело было так. Когда в заседании ЦИК доложили, что кронштадтцы требуют министров-социалистов, президиум выслал к ним Чернова. Лишь только он появился на верхней ступени портика, толпа кронштадтцев немедленно проявила большую агрессивность и из многотысячной вооруженной толпы раздались крики:
– Обыскать его! Посмотреть, нет ли у него оружия!..
– В таком случае я не буду говорить, – объявил Чернов и сделал движение обратно во дворец.
Вполне возможно, что Чернова и вызывали не для речей, а для других целей. Но, во всяком случае, эти цели были неопределенны, и после его заявления толпа сравнительно затихла. Чернов произнес небольшую речь о кризисе власти, отозвавшись резко об ушедших из правительства кадетах. Речь прерывалась возгласами в большевистском духе. А по окончании ее какой-то инициативный человек из толпы требовал, чтобы министры-социалисты сейчас же объявили землю народным достоянием и т. и.
Поднялся неистовый шум. Толпа, потрясая оружием, стала напирать. Группа лиц старалась оттеснить Чернова внутрь дворца. Но дюжие руки схватили его и усадили в открытый автомобиль, стоявший у самых ступеней с правой стороны портика. Чернова объявили арестованным в качестве заложника…
Немедленно какая-то группа рабочих бросилась сообщить обо всем этом ЦИК и, ворвавшись в белый зал, она произвела там панику криками:
– Товарищ Чернов арестован толпой. Его сейчас расстреляют! Спасайте скорее! Выходите все на улицу!
Чхеидзе, с трудом водворяя порядок, предложил Каменеву, Мартову, Луначарскому и Троцкому поспешить на выручку Чернова. Где были прочие, не знаю. Но Троцкий подоспел вовремя.
Я с Раскольниковым остановился на верхней ступени у правого края портика, – когда Троцкий, в двух шагах подо мною, взбирался на передок автомобиля. Насколько хватал глаз – бушевала толпа. Группа матросов, с довольно зверскими лицами, особенно неистовствовала вокруг автомобиля. На заднем его сиденье помещался Чернов, видимо совершенно утерявший "присутствие духа".
Троцкого знал и ему, казалось бы, верил весь Кронштадт. Но Троцкий начал речь, а толпа не унималась. Если бы поблизости сейчас грянул провокационный выстрел, могло бы произойти грандиозное побоище, и всех нас, включая, пожалуй, и Троцкого, могли бы разорвать в клочки. Едва-едва Троцкий, взволнованный и не находящий слов в дикой обстановке, заставил слушать себя ближайшие ряды. Но что говорил он!
– Вы поспешили сюда, красные кронштадтцы, лишь только услышали о том, что революции грозит опасность! Красный Кронштадт снова показал себя, как передовой боец за дело пролетариата. Да здравствует красный Кронштадт, слава и гордость революции…
Но Троцкого все же слушали недружелюбно. Когда он попытался перейти собственно к Чернову, окружавшие автомобиль ряды снова забесновались.
– Вы пришли объявить свою волю и показать Совету, что рабочий класс больше не хочет видеть у власти буржуазию. Но зачем мешать своему собственному делу, зачем затемнять и путать свои позиции мелкими насилиями над отдельными случайными людьми? Отдельные люди не стоят вашего внимания… Каждый из вас доказал свою преданность революции. Каждый из вас готов сложить за нее голову. Я это знаю… Дай мне руку, товарищ!.. Дай руку, брат мой!..
Троцкий протягивал руку вниз, к матросу, особенно буйно выражавшему свой протест. Но тот решительно отказывался ответить тем же и отводил в сторону свою руку, свободную от винтовки. Если это были чуждые революции люди или прямые провокаторы, то для них Троцкий был тем же, что и Чернов, или значительно хуже. Они могли только ждать момента, чтобы расправиться вместе с адвокатом и подзащитным. Но я думаю, что это были рядовые кронштадтские матросы, воспринявшие, по своему разумению, большевистские идеи. И мне казалось, что матрос, не раз слушавший Троцкого в Кронштадте, сейчас действительно испытывает впечатление измены Троцкого: он помнит его прежние речи, и он растерялся, не будучи в состоянии свести концы с концами… Отпустить Чернова? Но что же надо делать? Зачем его звали?
Не зная, что делать, кронштадтцы отпустили Чернова. Троцкий взял его за руку и спешно увел внутрь дворца. Чернов в бессилии опустился на свой стул в президиуме… Я же, оставаясь на месте происшествия, вступил в спор с Раскольниковым.
– Уведите же немедленно свою армию, – требовал я. – Ведь вы видите, легко может произойти самая бессмысленная свалка… Какая же политическая цель их пребывания здесь и всего этого движения? Воля достаточно выявилась. А силе тут делать нечего. Ведь вы знаете, вопрос о власти сейчас обсуждается, и все, что происходит на улицах, только срывает возможное благоприятное решение…
Раскольников смотрел на меня злыми глазами и отвечал неясными односложными словами. Он явно не знал, что именно ему дальше делать со своими кронштадтцами у Таврического дворца. Но он явно не хотел уводить их…
Я понимал достаточно хорошо, что такое – стихийное движение. Но я совершенно не понимал Раскольникова в этот момент. Он явно чего-то недоговаривал, что знал, но не хотел сказать мне. Я же не понимал его именно потому, что не знал тогда действительной позиции его начальства, большевистского ЦК: я не знал, что большевики уже по меньшей мере целый месяц (не на словах, а на деле) находятся в полной готовности взять в свои руки всю полностью государственную власть "при благоприятных условиях"… Раскольников имел соответствующие директивы.
Однако, хотя движение было огромно, переворота все же "не выходило". Здесь сказалась вся невыгода колебательных и половинчатых решений в критические моменты. В связи с инцидентом Чернова и речью Троцкого, Раскольников не мог вести сейчас свою армию прямо на ЦИК, чтобы его ликвидировать. Момент был упущен, настроение сбито, психика запутана, дело могло сорваться, – особенно ввиду торчащих слева броневиков. Ведь прямых приказов Раскольников и Рошаль не получили, а только условные… Но стоять на месте и ничего не делать многотысячной толпе, приведенной "защищать революцию", – было также невозможно. Настроение могло легко обратиться против самих кронштадтских генералов, как могло обратиться против Троцкого.
Разозленный спором с Раскольниковым, я уже было взобрался на тот же передок автомобиля – хотя из этого заведомо ничего не могло выйти. Но в этот момент туда уже вскочил Рошаль. По-детски картавя, в заискивающих выражениях он прославлял кронштадтцев за выполнение их революционного долга, – а затем приглашал отправиться на отдых в указываемые им пункты, где армия получит кров и пищу. Но доблестные кронштадтцы должны быть наготове. В каждый момент они могут понадобиться революции снова, и их призовут опять.
Я не дождался результатов. Но ведь кронштадтцы не знали, что им здесь делать, а Рошаль был для них огромным авторитетом… Я отправился в залу заседания ЦИК.
* * *
В это время у левых ворот, выходящих на Шпалерную, показалась какая-то особо густая масса. В сквер входили солдатские отряды несколько особого вида. В пыли и в грязи, промокшие от ливня солдаты имели деловой походный вид, с ранцами за плечами, со скатанными, надетыми через голову шинелями, с манерками и котелками. Толпа расступилась перед их компактными рядами. Заняв всю дорогу сквера, от одних ворот до других, отряд остановился и стал располагаться самым деловым образом: ставили ружья в козла, стряхивали мокрые шинели, складывали в кучи свое имущество… Это был 176-й запасный полк. Это была большевистская "повстанческая" армия. По требованию большевистских организаций, полк пришел пешком из Красного Села, – для "защиты революции".
Ну и что же намерен делать этот замечательный в своем роде полк? И где же те вожди, которые его зачем-то вызвали?.. Вождей было не видно. А полк опять-таки не знал, что ему делать. Несомненно, после тяжелого пути он был не прочь отдохнуть. Но, казалось бы, в нем должно было все-таки жить сознание, что его вызвали не за этим. Однако никто ничего не приказывал ему…
У входа во дворец появился Дан. Очевидно, к нему обратилась полковая делегация, посланная на разведку. Дан вышел "принять" полк. И он дал ему дело. Полк совершил, по своей доброй воле, трудный поход для защиты революции? – отлично. Революция, в лице центрального советского органа, действительно подвергается опасности. Надо организовать надежную охрану для ЦИК. И Дан лично, при содействии командиров "восставшего" полка, расставил из солдат-повстанцев караулы в разных местах дворца, для защиты тех, против кого было направлено восстание…
Да, бывают и такие случаи в истории! Но едва ли такая история повторяется. Дан не знал, что это за полк и зачем пришел он. И Дан нашел полку применение. А полк не знал, что ему делать у достигнутой цели путешествия. И, не получая других приказаний, он беспрекословно стал на службу врагу. Теперь дело уже было кончено: полк был распылен, головы солдат были окончательно запутаны и превратить его вновь в боевую силу восстания было уже невозможно… Было часов семь.
Я вернулся на заседание. Там не было ничего нового. Но вот, как стрела, пронеслась весть: подошли путиловцы, их 30 000 человек, они ведут себя крайне агрессивно, часть их ворвалась внутрь дворца, они ищут и требуют Церетели… Церетели в этот момент не было в зале. Говорили, что за ним гнались по дворцу, но не нашли, потеряли из виду. В зале волнение, шум, неистовые выкрики. В этот момент бурно врывается толпа рабочих, человек сорок, многие с ружьями. Депутаты вскакивают с мест. Иные не проявляют достаточно храбрости и самообладания.
Путиловцы в 1917 г.
Один из рабочих, классический санкюлот, в кепке и короткой синей блузе без пояса, с винтовкой в руке вскакивает на ораторскую трибуну. Он дрожит от волнения и гнева и резко выкрикивает, потрясая винтовкой, бессвязные слова:
– Товарищи! Долго ли терпеть нам, рабочим, предательство?! Вы собрались тут, рассуждаете, заключаете сделки с буржуазией и помещиками… Занимаетесь предательством рабочего класса. Так знайте, рабочий класс не потерпит! Нас тут, путиловцев, 30 000 человек, все до одного!.. Мы добьемся своей воли! Никаких чтобы буржуев! Вся власть Советам! Винтовки у нас крепко в руке! Керенские ваши и Церетели нас не надуют…
Чхеидзе, перед носом которого плясала винтовка, проявил выдержку и полное самообладание. В ответ на истерику санкюлота, изливавшего голодную пролетарскую душу, председатель, спокойно наклонившись со своего возвышения, протягивал и всовывал в дрожащую руку рабочего вчерашнее воззвание.
– Вот, товарищ, возьмите, пожалуйста, прошу вас, и прочтите. Тут сказано, что вам надо делать и вашим товарищам-путиловцам. Пожалуйста, прочтите и не нарушайте наших занятий. Тут все сказано, что надо…
В воззвании было сказано, что все выступавшие на улицу должны отправляться по домам, иначе они будут предателями революции…
Суханов Н.Н. Записки о революции. Кн. 4-я. Берлин: Изд-во Гржебина, 1922.
Послеиюльские дни и выступление генерала Корнилова
А.Ф. Керенский
Оборачиваясь назад к июльским событиям семнадцатого года, я должен сказать: большевистское восстание вместе с начавшимся стремительным отступлением наших войск в Галиции содействовало укреплению чувства патриотизма и сознания ответственности перед государством в самых широких народных слоях России и в руководящих кругах левых, социалистических антибольшевистских партий.
Обычно ход событий в России между февралем и ноябрем 1917 года описывается как однотонный процесс постепенного, но неуклонного и все усиливающегося распада государства.
На самом деле Россия в эти месяцы проделала зигзагообразную кривую: до конца августа (времени восстания Корнилова) Россия с некоторыми срывами и падениями шла неуклонно кверху, преодолевая революционный хаос и вынашивая в себе новую государственность. После разгрома большевиков в июле этот процесс пошел вперед с исключительной быстротой. Он был сорван внезапным безумием честных, но слишком в политике неграмотных и нетерпеливых генералов.
Наряду с новым поражением русских войск на фронте, – внутри России во многих местах происходят разгромы большевистских комитетов и газет. В столичных и местных Советах всюду подавляющее большинство оказывается в руках оборонцев и государственников. Представительство большевиков в Исполнительных комитетах Советов и во Всероссийском Исполнительном комитете Совета съездов фактически сводится почти на нет. Они устраняются со всех руководящих мест внутри советского аппарата. И сами Советы, как органы государственной власти, совершенно вычеркиваются из сознания руководителей советского большинства.
Выработанные Временным правительством еще первого состава новые законы о широком городском и земском самоуправлении на основе всеобщего, пропорционального, равного для обоих полов избирательного права вступают в силу: к началу августа почти двести городов имеют уже новые демократические городские думы; в середине сентября из семисот приблизительно городов Российской империи 650 уже имеют новые Городские думы. В несколько более медленном темпе, благодаря условиям деревенской жизни, но все-таки быстро подвигается к концу и земская реформа. Мощное кооперативное строительство в рамках нового основного, изданного Временным правительством кооперативного закона создает для демократического государства и демократической власти чрезвычайно серьезную общественную опору в стране. Первоначальный анархический период рабочей самодеятельности перерождается понемногу в здоровое профессиональное движение, где большевики отходят на левый фланг. В армии растет авторитет правительственных комиссаров, которые по плану Военного министерства должны были сыграть роль среднего звена в переходе армии от мартовского комитетского состояния к нормальному единоначалию.
Подчеркиваю, описанный мною сейчас процесс роста здоровых государственных и общественных связей, укрепление новых форм демократической государственности, находившихся еще в мае месяце в зачаточном состоянии, – этот процесс сопровождался летом целым рядом чрезвычайно тяжких явлений распада и разложения. Да и возможно ли было сразу в несколько коротких месяцев, еще и во время продолжавшей расшатывать все хозяйство страны войны, справиться со всеми последствиями и старого режима, и экономического переистощения, и боевого переутомления? Конечно нет! Но тогда все были крайне нетерпеливы.
Новый правительственный кризис
7 июля, на другой день после моего возвращения с фронта, князь Львов и три кадетских министра вышли из состава Временного правительства. В том же заседании правительства, в котором была принята отставка Львова, было подписано постановление о моем назначении на его место, с оставлением меня в должностях военного и морского министров…
9 июля ВЦИК Совета солдатских и рабочих депутатов, а также ЦИК крестьянских депутатов в особом воззвании к стране объявили Временное правительство "Правительством спасения родины и революции". Воззвание требовало от солдат, крестьян и рабочих полного доверия и подчинения единой национальной всенародной власти. Тогда же общее собрание полков Петербургского гарнизона единодушно вынесло резолюцию о доверии "только Временному правительству".
Однако при каком угодно доверии революционных и левых организаций необходимо было восстановить внутри правительства тот союз (коалицию) всех живых сил страны, в существовании которой и лежал залог быстрого возрождения государства. Пустое место, оставленное уходом трех министров из партии кадетов, должно было быть заполнено людьми, выражающими те же политические и социальные настроения.
В июле месяце это было даже более необходимо, чем в апреле или мае, ибо теперь за спиной партии кадетов сорганизовались политические и социальные элементы, представлявшие интересы имущих классов, высшего командования и остатков старой бюрократии, отчасти даже аристократии. Этим я вовсе не хочу обвинять Партию народной свободы, имевшую в своем прошлом огромные заслуги перед русским освободительным движением, в том, что она по существу "изменила своей программе и перешла на службу реакции", как выражались тогда не одни только большевистские демагоги. Все в идеологии Конституционно-демократической партии осталось на своем месте. Только человеческий материал, наполнявший ее ряды, весьма резко изменился. Ведь все партии, существовавшие до революции и занимавшие место направо от либерального центра, – все эти партии исчезли. Сама же кадетская партия стала правым флангом русской общественности после революции.