29 октября. ВИКЖЕЛЬ (Всероссийский исполнительный комитет железнодорожников) начинает свои попытки образования социалистического правительства, которое должно было бы состоять из представителей всех социалистических партий.
30 октября. Неудачный для Керенского исход битвы у Пулкова; перемирие большевиков с казаками в Гатчине.
2 ноября. Сломив сильное и упорное сопротивление, московские большевики занимают Кремль.
4 ноября. Сторонники коалиционного социалистического правительства в большевистском руководстве (Зиновьев, Каменев, Рыков, Ломов, Ногин, Милютин, Теодорович) выходят из Совнаркома и ЦК.
12 ноября. Выборы в Учредительное собрание. Эсеры получают абсолютное большинство голосов и мандатов; за большевиков голосует приблизительно 25 процентов избирателей.
20 ноября. Большевики занимают Ставку в Могилеве. Убийство Верховного главнокомандующего генерала Духонина.
10 декабря. Левые эсеры входят в Совет народных комиссаров.
5 января 1918 года. Созыв и разгон Учредительного собрания.
Предложение генерала А.И. Верховского
20 октября (2 ноября) военный министр генерал А.И. Верховский сделал на объединенном заседании комиссий военных и иностранных дел Предпарламента секретный доклад о положении в армии. Председательствовал на этом заседании председатель комиссии иностранных дел М.И. Скобелев. Содержание и выводы доклада не были полной неожиданностью для некоторых присутствующих, ибо, по свидетельству министра, он свои мысли, оценки и выводы сообщил Временному правительству днем раньше, 19 октября (1 ноября):
"Я сказал прямо и просто всему составу Временного правительства, что при данной постановке вопроса о мире катастрофа неминуема… В самом Петрограде ни одна рука не вступится в защиту Временного правительства, а эшелоны, вытребованные с фронта, перейдут на сторону большевиков… Действия правительства ведут к катастрофе… Я заявил, что не могу нести ответственности за порученное мне дело и прошу сложить с меня полномочия… Мои сотоварищи по кабинету считают, что я переоцениваю опасность, что с нарастающим движением можно будет справиться без тех героических мер, которые я предлагаю… 20-го я объехал все руководящие политические центры, а вечером делал доклад… Я шел на все последствия и толкования моего поступка, так как в минуту, когда все готово рухнуть, не место дипломатии".
Одно из посещений Верховским "политических центров" описано Набоковым, на квартире которого и произошло свидание Верховского с лидерами партии кадетов. Он прибыл на секретное совещание "в сопровождении адъютанта". Из кадетов присутствовали Милюков, Шингарев, Аджемов и Кокошкин. "Верховский сразу заявил, что он хотел бы знать мнения лидеров кадетов по вопросу о том, не следует ли немедленно принять все меры – в том числе воздействие на союзников – для того, чтобы начать мирные переговоры", так как "всякие попытки продолжать войну только могут приблизить катастрофу". Лидеры к. д. отнеслись с осторожностью к заявлению Верховского. "Как бы ни была обоснована и доказательна аргументация Верховского, – замечает Набоков, – его собственная несостоятельность была слишком очевидна, и ожидать от него планомерной и успешной деятельности в этом сложнейшем и деликатнейшем вопросе было невозможно. Он и здесь, и раньше всей своей личностью вызывал определенно отрицательное отношение. Можно было опасаться, что, предоставленный своей собственной инициативе, он заведет нас в безвыходный тупик. Кроме того, все его недавнее прошлое было настолько – в политическом отношении – сомнительно, что не исключалось предположение, что он просто играет в руку большевикам".
Получив отрицательный ответ в смысле возможности поддержки со стороны кадетов, Верховский раскланялся. Надо думать, что он не раскрывал своих карт на квартире Набокова. На вечернем заседании Верховский повторил "в дополненном виде" свою аргументацию с тем же выводом. Насколько можно судить по черновому протоколу и по тезисам, приведенным в книге Верховского, его доклад сводился к следующему: положение на фронте катастрофично… Выхода нет. Всякие паллиативы восстановления боевой мощи не способны преодолеть разлагающую пропаганду мира. Здесь тупик. Единственная возможность бороться с тлетворным влиянием большевиков – это вырвать у них почву из-под ног и самим немедленно возбудить вопрос о заключении мира. Весть о мире, по мнению Верховского, внесет в армию оздоровляющие начала. Опираясь на наиболее сохранившиеся части, можно было бы силою подавить анархию в стране.
По-видимому, многие поняли, что Верховский говорил о заключении сепаратного мира с Германией. "Дрожь прошла от этих жутких слов по всему собранию, – вспоминает Винавер. – Кто стоял за сепаратный мир, тот невольно объединялся с большевиками. Когда Терещенко пояснил, что Временное правительство не только не уполномочивало Верховского на такие заявления, но никогда военный министр правительству об этих своих взглядах не докладывал, тогда создалось впечатление, что речь военного министра имела целью дискредитировать правительство перед лицом общества в страшную минуту, когда именно под лозунгом мира старались поднять против него бунтующую стихию". О сепаратном мире Верховский не говорил. Мало того, на вопрос Кусковой, что же произойдет, если союзники не пойдут на предложение заключить мир, военный министр ответил: "До сих пор никто еще не давал союзникам вполне откровенного освещения о положении нашей армии, и это создавало у них иллюзии… Надо это прямо сказать союзникам, и тогда они отнесутся к делу более серьезно… в противном случае (отказа союзников от мирных переговоров), будучи связаны известными обязательствами, мы должны будем подчиниться судьбе, то есть пройти через такие испытания, как восстание большевиков".
Как видим, Верховский ставил вопрос довольно реалистично. В его докладе не было того "верхоглядства", которое произвело отвратное впечатление на Винавера. "Сухим, беззвучным голосом, окидывая собрание холодным взглядом бесстрастных, точно стеклянных глаз, молодой человек в генеральском мундире путем цифр, дилетантски составленных, доказывал нашу небоеспособность", не задаваясь, по-видимому, даже вопросом о "моральном и государственном смысле предлагаемого им поворота". "Мы с Милюковым, – добавляет мемуарист, – желая все же пролить свет на основную проблему о нашей неподготовленности, предложили пригласить всех начальников военных управлений, чтобы проверить приведенные военным министром цифры. Такое заседание состоялось… и при свете точных данных все выводы военного министра о нашей технической неподготовленности рассеялись бесследно. Технически мы были в блестящем состоянии – не было только духа в армии, а показной пессимизм военного министра способен был лишь искоренить остатки воодушевления даже в высшем командовании". По мнению военного историка генерала Головина, Верховский представил "правдивую картину" катастрофического положения в армии.
Однако вернемся к самому докладу Верховского.
Определив общее количество русских войск в 10,2 миллиона, министр уточнил, что шесть миллионов находятся на фронте, а остальные в тылу и различных организациях. Государство не может содержать такую многочисленную армию. Ее следовало бы уменьшить до девяти миллионов – путем демобилизации; однако, согласно министру продовольствия, страна не может прокормить более семи миллионов. Уменьшение армии до последней цифры наталкивается на сопротивление Генерального штаба… Министр далее оглашает цифры, которые свидетельствуют о том, что питание армии все время ухудшается и что положение в этом смысле на Северном фронте становится даже критическим. В плачевном состоянии находится также снабжение армии одеждой и обувью. Что касается состояния духа армии, то оно очень низко и у солдат, и у офицеров. Число дезертиров достигает по меньшей мере двух миллионов. Разложение в тылу перебрасывается в армию.
Министр указывает, что наиболее слабые и наименее требовательные офицеры наиболее популярны среди солдат. Наоборот, офицеры, требующие соблюдения дисциплины и выполнения приказов, вызывают у солдат неприязнь и даже ненависть. "Шкурничество" и разложение в результате большевистской агитации имеет место не только среди солдат, но также и среди офицеров и командного состава.
Резюмирует свой доклад военный министр следующим образом: "Надо сказать, что мы не можем продолжать войну"; во всяком случае, он, Верховский, не в состоянии больше оставаться военным министром и просил уже министра-председателя найти ему преемника. Министр не верит в планы оздоровления армии, которые, будучи замечательны сами по себе, в наличных условиях являются только "паллиативами". "Если большевики до сих пор не захватили власть, то только потому, что они боялись фронта; но кто может гарантировать, что через пять дней (когда произойдет Второй съезд Советов) они не возьмут власть?" Указав, что пропаганда против войны финансируется Германией, он подчеркивает, что "единственный путь преграждения силам разложения" – это немедленно заключить мир. Мир оздоровит армию и позволит успешно покончить с анархией и на фронте, и в тылу. Министр добавляет (в ответ на поставленные ему вопросы), что в случае заключения мира даже большевистски настроенные части и комитеты приняли бы участие в подавлении попыток захвата власти большевиками. Указав (в ответ на возражения некоторых участников заседания), что никто еще не давал союзникам честного и откровенного отчета об истинном положении в армии, Верховский заявляет: "Если нет возможности получить лучших условий мира, надо заключить тот, который представляется возможным, иначе мы катимся в пропасть". Что касается технической помощи союзников, – прибавил министр, – она прибывает в очень малых количествах; с другой стороны, те 130 немецких дивизий, которые Германия держит на Восточном фронте, состоят, в большой степени, из частей, которые, ввиду их слабой боеспособности, непригодны на Западном фронте.
Члены комиссий решили перенести прения по докладу на следующее заседание. Ровно через пять дней, как предсказал Верховский, власть была захвачена большевиками.
Примечание. Эта заметка составлена на основании материалов, заимствованных из книги С. Мельгунова "Как большевики захватили власть" (Париж, 1929, с. 91-109).
Последняя попытка лидеров ЦИКа. К истории последних дней Временного правительства
Ф.И. Дан
В 10-й книге "Современных записок" помещена статья А.Ф. Керенского "Гатчина", посвященная моменту гибели Временного правительства, под напором большевистского восстания. Одна страничка этой статьи отведена беседе моей с Керенским, происходившей в Зимнем дворце в ночь на 25 октября 1917 года.
Сведения об этой беседе, сколько мне известно, впервые появляются в печати. Излагая ее содержание, Керенский говорит: "Конечно, я не могу сейчас воспроизвести заявление Дана в его собственных выражениях, но за точность смысла передаваемого ручаюсь".
К сожалению, "ручательство" дано Керенским в данном случае не вполне основательно. То ли память ему изменила, то ли в момент беседы он был слишком утомлен и взволнован или слишком поглощен своими собственными переживаниями и настроениями, чтобы сколько-нибудь вникать в чужие слова и мысли, но только с его передачей беседы случилось как раз обратное тому, о чем он предупреждает читателей своей статьи: отдельные "выражения", быть может, и сохранились, но смысл беседы не только не передан "точно", но прямо-таки искажен, превращен в свою собственную противоположность.
Ни на минуту не заподозривая Керенского в намеренном искажении истины, я не стал бы торопиться с восстановлением действительного содержания беседы, если бы речь шла только о личной характеристике, моей, как политического деятеля: обличение представителей "революционной демократии" (кавычки принадлежат Керенскому) в том, что эти "искусники были способны лишь проводить ночи напролет… в бесконечных спорах над различными формулами", в то время как представители Временного правительства обнаруживали величайшую государственную проницательность и деловитость – обличение это, повторяемое Керенским, слишком не оригинально, чтобы надо было спешить вступать в полемику по этому поводу. Но я, вместе с Керенским, полагаю, что "сцена" нашей беседы была, в известном смысле, "поистине исторической": в том именно смысле, что в ней очень ярко выявились, на мой взгляд, позиции различных общественных сил, противодействовавших большевистскому перевороту, и выяснились причины полного бессилия Временного правительства и молниеносного успеха большевиков. В этом отношении "сцена" эта очень важна для характеристики исторического момента Октябрьской революции и понимания всей будущей политики нашей социал-демократической партии по отношению к восторжествовавшему большевизму.
В предотвращение образования новых "исторических" легенд, в добавление к немалому числу уже циркулирующих, я и считаю своим долгом теперь же рассказать, "как это было в действительности".
Начать приходится несколько издалека – с деятельности так называемого Предпарламента – Совета Российской республики и работы нашей социал-демократической фракции в этом Совете.
Идея Демократического совещания, созванного после и в противоположность Общегосударственному совещанию в Москве, связывалась в умах инициаторов его с сознанием необходимости образования однородного демократического правительства взамен правительства коалиционного с участием представителей буржуазии, явно начавшего разваливаться после пресловутого июньского наступления на фронте и получившего смертельную рану в дни Корниловского восстания. Я не берусь утверждать, что все руководящие члены Центрального исполнительного комитета так именно смотрели на задачи Демократического совещания, но могу категорически утверждать, что так именно смотрели на них видные члены ЦИК, и такова именно была моя собственная точка зрения. Доказательством тому – не только тот факт, что на заседаниях более интимного кружка, получившего шуточное прозвище "звездной палаты" и привлекавшего в это время к своим занятиям ряд лиц, постоянно в его состав не входивших, серьезно обсуждались списки возможных кандидатов в будущее демократическое правительство (одним из авторов таких списков был я), но и вся та литературная кампания по подготовке Демократического совещания, которую я вел в согласии с президиумом ЦИК – в передовицах "Известий".
Мысль, руководившая нами при созыве Демократического совещания, состояла в том, чтобы попытаться создать демократическую власть, опирающуюся не только на те элементы революционной демократии, в тесном смысле этого слова, которые сосредоточились в Советах, но и на те, которые имели прочную базу в кооперативах и органах местного самоуправления (городских думах и земствах). Считая, что положение будущего демократического правительства будет крайне затруднительным, мы полагали необходимым привлечь к участию в нем эти демократические силы, в которых ценили навыки к практической общественной работе, особенно в хозяйственной области, и органическую связь с широкими народными массами, – прежде всего с крестьянством и демократическим мещанством. Нас поощряли к тому успехи в деле сближения с этой "несоветскою" демократией, достигнутые еще на Государственном совещании в Москве: как известно, после долгих споров и пререканий и кооператоры, и демократические представители земств и городов подписали политическую и экономическую платформу, составленную делегацией ЦИК и оглашенную Чхеидзе от имени всей демократии на заседании совещания 14 августа.
Однако – "не так склалося, яко ждалося": демократического правительства из Демократического совещания не вышло. Более того, официальным представителям ЦИК пришлось с самого начала отказаться от проведения на совещании линии безусловного разрыва коалиции и создания чисто демократической власти, а отстаивать лишь выработку платформы, на основе которой могли бы принимать участие в правительстве все группы, готовые эту "платформу" проводить в жизнь. Я лично без особого восторга относился к такого рода политике после того, как столько прекрасных "платформ" было написано со времени образования первого коалиционного правительства без сколько-нибудь решительного результата в смысле проведения в жизнь того, что в этих "платформах" было самого существенного. Но для данного момента я не видел другого исхода и потому на самом Демократическом совещании его и отстаивал.