Подошла сессия. Слава хорошо сдал все экзамены и тотчас стал ходить только в лабораторию биофизики: наконец-то сбылась двухлетняя мечта! Но оказалось, что он поспешил. Выяснилось, что он не подал заявления о снятии выговоров. Выяснилось, были случаи, когда он пропускал занятия на кафедре физики твердого тела (ведь иногда часы занятий на двух кафедрах совпадали). Следовательно, должен понести наказание: нельзя переводить его в лабораторию биофизики.
И опять начались хлопоты. Теперь за Славу хлопотали уже обе кафедры. Преподаватели кафедры физики твердого тела ценили в Славе способного студента, однако понимали, что он должен быть там, где его интересы, его увлечение, его любовь. После длительных споров Славе разрешили, оставшись на кафедре физики твердого тела, заниматься по индивидуальному плану, включающему и предметы, которые должен изучать биофизик. Однако разрешения перевестись в лабораторию биофизики Слава так и не получил.
Случалось ли вам составить представление о человеке, которого вы никогда не видели? По письмам, по рассказам друзей? Наверное, случалось. Ну, а если вместо писем – аттестат зрелости и личное дело, точно такое же, как заведено на всех студентов университета, а вместо рассказов друзей – выписки из приказов о выговорах?
Аттестат зрелости рассказывает о юноше, который был кандидатом на медаль: только две четверки. Экзаменационный листок скупо сообщает, что юноша принят на физический факультет университета. Никому не пришлось хлопотать за него: он с честью прошел по конкурсу. Ну, а если бы сам за себя не постоял, никто бы, пожалуй, и не помог: Слава Цуцков – сирота. Мать умерла, когда ему было девять лет. Отец снова женился, и мальчик жил с бабушкой-пенсионеркой.
Вот обо всем этом сказано в короткой автобиографии, написанной отчетливым детским почерком: Вячеслав Сергеевич Цуцков, русский, год рождения – сороковой. В 54-м вступил в комсомол. Летом 57-го года кончил школу, осенью поступил в университет.
Личное дело рассказывает, что юноша хорошо учился в первом семестре и гораздо хуже – во втором. На третьем курсе – пестрые отметки, а на четвертом – только хорошие и отличные.
Почему он стал учиться хуже? Почему стал получать выговоры? Личное дело этого не рассказывает. Оно немного может, в его распоряжении только факты и цифры, этим человека не исчерпаешь. Люди – вот люди могут рассказать больше. А самого Славу Цуцкова уже ни о чем не спросишь: третьего мая он покончил с собой.
Когда человек кончает с собой, оставшимся в живых нелегко назвать настоящую причину, то единственное обстоятельство, которое заставило его это сделать. Даже когда человек в предсмертной записке называет того, кого он считает виновным в своей смерти. Даже тогда. Потому что поступок этот безумен, потому что только в слепом, нечеловеческом отчаянии можно оборвать свою жизнь. Но одно бесспорно: принимая это безумное решение, человек или на самом деле одинок, или кажется себе непоправимо одиноким, и в ту последнюю, черную минуту не находит ни в ком опоры, не видит просвета. Слава в своей смерти никого не винит. Но мы обязаны сделать попытку понять, разобраться в том, что случилось. Тем более что, бывая в эти дни в университете, мы столкнулись с вопросами, которые выходят за пределы этого трагического случая.
Он был плохой студент, говорит инспектор курса. Не признавал никакой регламентации. Поверите ли, никакого проблеска.
Профессор дает такую характеристику: "Мощные способности, незаурядное дарование".
Деканат заявляет: "Недисциплинированный студент".
Аспирант мехмата, который знал Славу еще школьником, вспоминает: "Я гордился тем, что у меня в кружке такой мальчик".
Я была на заседании комиссии, которой было поручено разобраться, что же произошло со Славой Цуцковым и почему он покончил с собой. По одну сторону длинного стола сидели студенты той группы, где учился юноша. По другую сторону – члены комиссии.
Студенты не очень хорошо знают Славу – они ведь при кафедре физики твердого тела, а Слава всё время пропадал в лаборатории биофизики. Нет, он не был замкнутым, говорят они. Он был просто немногословным. Нет, он не был недисциплинированным – он, правда, пропускал занятия, но ведь он работал на стройке. И кроме того, он учился, в сущности, сразу при двух кафедрах. А это очень трудно…
– А почему он получил выговор за неявку на самообслуживание? – спрашивает доцент, один из членов комиссии, и добавляет, не дождавшись ответа: – Всех вас избаловали мамушки и нянюшки. А что до кафедры биофизики, то ведь это главным образом вопрос моды…
Ни один из членов комиссии никогда не видел Славу. Доцент считает, что у деканата были все основания не зачислять Славу на кафедру биофизики "потому, что деканату надо выполнять план, и потому, что разгильдяев и бездельников надо воспитывать". И всё время он возвращается к своей главной мысли: "А почему это конец света, если Цуцкова не зачислили на кафедру биофизики?"
Вот и заместитель декана говорит: "Любовь Цуцкова к биофизике переходила все границы здравого смысла!"
И это говорят физики, это говорят ученые! Да что было бы с наукой, если бы любовь к ней всегда находилась в пределах здравого смысла? А какое чувство вело мальчишку из Архангельской губернии пешком в Москву? С точки зрения здравого смысла многие поступки Ломоносова, Эдисона, Павлова были просто нелепы. Когда человек избирает в любимые какую-то область науки, то это тем сильнее, тем глубже, что здесь в избрании, в предпочтении участвует разум. А преданность, верность – безрассудны. И все слова о том, что другие области физики не менее прекрасны, почтенны, необходимы, не доходили до Славы. Скажем прямо: он избрал не самый легкий путь. Выбирая кафедру биофизики, он, по существу, выбирал вторую специальность. Оставаясь физиком, он должен был пройти сложный курс другой трудной науки и стать хозяином в биологии. Мода? Можно ли называть это модой?
Но, может быть, деканат факультета и инспектор курса правы в другом, в том, что Слава был человеком антиобщественным?
Думается, человек, так преданный науке, уже не может быть назван антиобщественным. И неужели его горячая любовь к кружку школьников дает право считать, что он не вел общественной работы?
Студенты рассказывают, что Слава охотно помогал товарищам:
– Он знал больше нас, но мы не стеснялись спрашивать его. Он никогда не относился свысока к самым примитивным вопросам.
– Когда мы работали в совхозе, все очень не любили мыть бидоны из-под молока. И мальчишки обычно сваливали это на девушек. И Слава один из всех мальчиков всегда помогал им.
Пустяк? Конечно. Но этот пустяк говорит о том, что юноша не был белоручкой и не по барству не явился однажды на самообслуживание. И стыдно было слышать от члена комиссии: "Вас мамушки и нянюшки испортили", – нельзя так говорить о человеке, который рос сиротой.
Да, когда человек кончает с собой, не всегда мы можем уверенно назвать ту единственную причину, которая заставила его совершить этот страшный и непростимый поступок. И здесь мы не знаем всего… Но одно мы знаем твердо: многое, многое в последние два года нелепо и бессмысленно осложняло Славину жизнь. Препятствия, которые приходилось ему преодолевать, были искусственными и нелепыми, созданными чьей-то злой и неумной волей. Тратить на них силы было горько и трудно.
По свойству своего характера, целеустремленного, сдержанного, по образу жизни – трудному, сложному, по своей незаурядной одаренности он заслуживал самого пристального внимания, самого доброго попечения. А вместо этого придумали схему отвлеченного хорошего студента без плоти, без крови, без единого проступка и в прокрустово ложе этой схемы уложили живого человека. Зачем? Кому от этого стало лучше? Науке? Педагогике?
В эти дни мне не раз пришлось слышать в университете:
– Стоит ли об этом говорить? Мальчика всё равно не воскресишь.
Да, не воскресишь. А говорить, а писать надо, необходимо. Чтоб беречь живых, чтоб растить их для жизни, для науки…
Блокноты журналиста
Дело Бориса Журавлева
Июнь 1955 года, Москва
На скамье подсудимых – пятнадцатилетний Борис Журавлев, ученик 660-й московской школы. Два месяца назад он вместе со своим приятелем Олегом Крымским явился на вечер самодеятельности в школу рабочей молодежи. Оба были пьяны и ходили по залу, сквернословя и задевая всех. Студент Виктор Кузьмин, приглашенный на этот вечер, сделал им замечание. В ответ послышались брань и угрозы. Не желая, чтобы его спутница выслушивала всё это, Кузьмин попросил ее подождать, а сам вышел с Журавлевым и Крымским на лестничную площадку. Здесь Журавлев вынул из кармана револьвер и, выстрелив в Кузьмина, убил его наповал.
Бориса Журавлева вводят в зал суда, он не смотрит по сторонам, прячет глаза и старается побыстрее пройти на свое место. Но ответы его неторопливы и спокойны:
– …Ну, мы с Олегом выпили немного и пошли на вечер. На вечере находился также позднее убитый Кузьмин. Во время перерыва я допускаю, что наступил ему на ногу. Потом я вышел из зала, а Кузьмин пошел следом и сказал, что выведет меня из школы. Ну, я решил его попугать и наставил револьвер. Он прижался к стене, а я спустил курок и раздался выстрел. Я ушел.
Судья : Зачем у вас был пистолет?
– Цели не было. Я просто интересовался устройством пистолета.
– Если вы интересовались только устройством пистолета, зачем вам были нужны боевые патроны?
– Я хотел съездить за город и пострелять.
– Почему вы остались на второй год в восьмом классе?
– Я уже два раза отвечал на этот вопрос, чего это я буду отвечать в третий. Так случилось – и всё.
– Вы грубили педагогам?
– Бывало.
– А почему?
– Они сами вынуждали на это.
– Кто вас учил не слушаться родителей?
– Этому никто не учит.
– Да, не учит. Почему вы так себя вели? Курили, пили.
– Что я, алкоголик, что ли?
– Ваше поведение обсуждали на комсомольском собрании?
– Да.
– Вы ответственно отвечали?
– Да.
– Когда это было?
– Восьмого апреля.
– А десятого застрелили человека! Вы любите читать книги?
– Люблю.
– Читали "Как закалялась сталь"?
– Читал.
– Почему не взяли себе за пример Николая Островского?
– Время не соответствует нашему. Тогда было одно, сейчас другое.
– Чем вы увлекались, кроме выпивки и хулиганства?
– Книги читал.
– Музыкой занимались?
– Было такое дело. Выступал. Получал удовольствие.
– Вы хорошо знаете правила поведения учащихся?
– Хорошо знаю.
– Почему же вы пошли на такое преступление?
– Я не шел. Я хотел попугать. Цели убить у меня не было.
Свидетель Потапов , ученик 9-го класса той же школы:
– Когда мы пришли на вечер, я увидел, что ребята собирают деньги на водку. Но я с ними не пил и ни в чем участия не принимал.
Судья: Вы знали, что у Журавлева пистолет?
– Знал.
– Говорил он, что хочет в кого-нибудь выстрелить?
– Говорил.
– Что же вы молчали?
– А что я мог сделать? Если б я что-нибудь сказал, он в меня бы и пульнул.
Свидетель Целинский, девятиклассник:
– Журавлева я впервые увидел на этом вечере. Он хорошо танцевал и был под мухой. Вообще сказать, для трезвого он вел себя, может, и не нормально, а для пьяного – вполне нормально.
– Убитого вы видели?
– Нет, не поинтересовался. Журавлев говорит: я убил человека. Ну, я проводил Журавлева в подъезд на улице Алексея Толстого, а сам вернулся и слушал концерт.
– Беседовали с вами учителя о правилах поведения в школе?
– А как же? Конечно, беседовали.
– Почему же вы так равнодушно отнеслись к тому, что ваши товарищи пьянствуют?
– Так я же с ними не пьянствовал!
Свидетель Новиков, девятиклассник:
– Журавлева я увидел в перерыве между первым и вторым отделением – его администратор выводил за хулиганство. Потом я зачем-то пошел в раздевалку, а меня догнали Журавлев и Крымский, и Журавлев сказал, что он убил человека. Но я не поверил, раз он пьяный.
– Был ли Журавлев встревожен? Расстроен?
– Нет, ничего такого не проявлял. Я лично ничего такого не заметил.
Поликашкин , девятиклассник. (Глаза раскосые, пустые, дикие.)
Судья : Расскажите о событиях в 187-й школе.
– А чего рассказывать? Дали нам билеты на вечер, мы и приехали. Делать было нечего, а деньги были. Мы купили вина.
– Водки?
– Да, водки. (Небрежно.) После этого стали смотреть первое отделение. Посмотрели. А после выхожу я в раздевалку, встречаю Журавлева, а он говорит: я выстрелил в человека. Но я не поверил, раз он был пьян.
– А вы слышали, что Журавлев говорил Кузьмину?
– Ну, что говорил? Как все пьяные. Ничего особенного, в нормальном тоне. Тот ему: "Надо быть повежливее!" А Журавлев отвечает: "Ты мне не указчик". Ну, как пьяные говорят? Так и он говорил.
– А где вы выпивали? И как?
– Ну, как? Из горлышка. Тут же, в зале.
– Ну, а потом? После того, как узнали про убийство?
– А чего? Проводили Журавлева и вернулись смотреть второе отделение.
– Почему вы не вступили в комсомол?
Долго молчит. Потом:
– Собирался подать заявление. Но были кое-какие срывы. Двойки. Случайные, правда, не в четвертях, а за ответ. Но могли за это не принять. Вот я и не подавал.
Лида Зуева , 18 лет. Работает на швейной фабрике.
Судья : Не плачьте и расскажите всё, как было.
– Я пришла на вечер по приглашению Кузьмина. Мы с ним стояли у окна и разговаривали. Вдруг, к нам подошли два парня, оба пьяные. (Плачет.) Стоят, качаются. Кузьмин попросил их отойти в сторону. Тогда они стали к нему приставать, выражаться. Один парень сказал Кузьмину: "Выйди. – Потом подошел ближе, положил ему руку на грудь и говорит: – Боишься?" Тогда Кузьмин с ним вышел. Он, видно, не хотел, чтобы я всё это видела и слышала. Вот он и вышел. И не вернулся. Сказал: "Я сейчас вернусь", – и не вернулся.
Олег Крымский , девятиклассник:
– С Журавлевым я познакомился в третьей четверти этого учебного года. Однажды он мне сказал, что у него есть пистолет. Я спросил: откуда? Он ответил, что взял у генеральского сына. Так как у Журавлева были плохие отношения с его отцом, он дал пистолет на хранение мне. Мы с ним дружили и, когда были деньги, устраивали выпивки.
Судья: Разве прилично пить молодым людям?
– Так ведь не так, чтоб на ногах не держаться.
– Расскажите про вечер в 187-й школе.
– Борис был пьян. Его попросили выйти. Он вышел, а я остался танцевать. Но потом попросили выйти и меня. Я вышел и на третьем этаже увидел Бориса. Он сунул пистолет мне в руки и сказал: "Бежим!" Потом сказал: "Давай обменяемся пальто". Потом мы поехали на чью-то дачу в Рублево. Борис знал, где лежит ключ. Дача оставалась совсем пустая, мы были там одни.
– Ваше поведение в школе и дома было плохим. Почему?
– Не знаю. Так уж получилось.
– А мать указывала вам?
– Указывала. Но я считал, что она просто мораль читает, и не слушал.
– Кто на вас влиял?
– Никто.
– Почему вы так распустились?
– Мне скучно было учиться.
– Какие у вас были отношения с отцом?
– Так ведь он с нами давно не живет. Ну, конечное дело, позвонит иной раз по телефону – почему, мол, плохо себя вел? И опять про меня забудет. Сам он инженер, кончил два института, а мне говорил: "пастухом будешь".
Крымская Александра Федоровна , мать Олега:
– Отец Олега ушел от нас лет восемь назад. Олег, пока маленький был, учился на "отлично". Но потом покатился по наклонной плоскости. А отец говорил: ну и пускай его исключают из школы и пускай этот мерзавец сам зарабатывает себе на хлеб. Я говорила, что сын может попасть на скамью подсудимых. Он отвечал: а я, как народный заседатель, постараюсь, чтобы он заживо сгнил в тюрьме.
Когда пришел в наш дом Борис Журавлев, мой сын сказал: "Мама, это сын замминистра, он из очень хорошей семьи". Но я вскоре узнала, что у Журавлева не очень-то хорошая автобиография, и хотела изолировать своего сына от Бориса. Кинулась к мужу; муж опять: подите вы к черту, у меня своя семья. Говорила с матерью Бориса. Она: а что мне делать, запирать его, что ли? Утром, в день, когда случилось убийство, я разыскивала сына и нигде не могла его найти. Я попросила у матери Журавлева дать мне адрес их дачи, думала, может, мальчики там. А она: зачем я буду давать вам адрес, вас всё равно туда не пустят, наша дача правительственная. Так я и не попала в тот день на дачу, а вечером случилось несчастье.
Судья : А материально вам муж помогал?