– Только по суду. Два года я не подавала в суд и он не платил ни копейки. Он хотел, чтобы Олег не учился, а работал, чтоб не платить алиментов. Про меня он говорил: я большой человек, два института кончил, а она кухаркой осталась. Еще он говорил: ты заплесневелая женщина, а моя новая жена – член партии. Партбилет он называл билетом, который поможет ему далеко уехать. Сына он однажды позвал и говорит ему: видишь, мы едим "Наполеон", а вы едите батон. Переходи ко мне жить. А сын сказал: я буду есть батон, да зато вместе с матерью. Я считаю, гражданин судья, что мой сын прежде всего жертва отца, а потом уже Журавлева. Может, я своим архаичным умом неправильно рассудила, но я так думаю.
Иван Иванович Крымский (румяное, моложавое лицо, почтенная седина, отличный серый костюм. Отвечает спокойно, отчетливо, с достоинством).
Судья : Крымский Иван Иванович?
– Так точно.
– Работаете в Министерстве тяжелого машиностроения?
– Так точно.
– Крымская Александра Федоровна – ваша бывшая жена?
– Так точно.
– Расскажите, как случилось, что ваш сын попал на скамью подсудимых?
– Мое воспитание складывалось из советов сыну. Я был за то, чтобы сын не учился, а работал, так как труд – наилучший воспитатель в нашей Советской стране. А вообще, что я могу знать об Олеге, когда я уже восемь лет с ними не живу. Я просил учителей проявить побольше внимания к моему сыну, но они этого не сделали.
– Вы платите алименты?
– Так точно.
– А помимо алиментов – помогали?
– Купил коньки, давал на кино.
– Вы считаете себя ответственным за сына?
– В известной степени – да.
– В какой же степени?
– В той, какое позволяет мне мое здоровье, мое время, мои средства.
– Что же вы собираетесь делать дальше?
– Я жду, что решат судебные органы Советской власти, за которую я голосовал.
Милованова , работник детской комнаты при 9-м отделении милиции:
– Впервые с семьей Журавлева органы милиции познакомились в марте 54-го года. Мы вызвали отца; предупредили: вашему сыну грозит опасность, он не только грубит учителям, не только пьянствует, он связан с преступным миром, среди его приятелей есть такие, что осуждены за грабеж и хулиганство. Журавлев сказал: "Вы беспокоите меня зря. Я только что явился с курорта и занят серьезными государственными задачами. И Борис не такой уж плохой мальчик. Ничего особенного в моем сыне нет. Вот у такого-то (я не хотела бы здесь называть эту фамилию) сын сидит, у такого-то туза! А мой сын еще не преступник".
Я спросила: откуда у мальчика деньги? Он ответил: "Дома счета деньгам нет". Он сказал это с гордостью. Явился отец Журавлев в милицию в генеральском мундире со всеми регалиями. Моим, говорит, сыном занимаются мать и няня, а я не особенно вникаю.
Ну, я оружия не сложила: обратилась в Главное управление милиции – как, мол, быть с мальчишкой, ведь если так пойдет дальше, он кончит скамьей подсудимых? Там посоветовали отправить Журавлева в исправительную колонию. Но отец отказался: неудобно в глазах начальства и в глазах подчиненных: у Журавлева сын в колонии – не звучит! Тогда я дала ему совет – вырвать Бориса из среды приятелей-хулиганов, отправить его из Москвы куда-нибудь в более сельскую местность. Но как понял Журавлев-отец этот совет? Он отправил сына к своему дяде в Калининскую область и не с матерью, а одного, в надежде, что здесь можно откупиться деньгами, которые он посылал дяде на содержание сына, тысячу рублей в месяц. Но Борис и в новой школе пил, играл в карты, не желал учиться. Директор Спировской школы написал отцу, отец не ответил. Тогда Бориса отправили обратно в Москву. И опять: деньги без счета, отдельная комната, хотел – ночевал дома, не хотел – на даче. Накануне убийства он тоже не ночевал дома вместе со своим приятелем Олегом Крымским. На квартиру Журавлевых позвонили из школы: Бориса не было на занятиях. Но дома никто не обратил на это внимания: то ли еще бывало! Мать Олега позвонила матери Бориса. Та ответила: "А что особенного? Пошатаются и вернутся". Крымская попросила дать ей адрес дачи – она съездит, привезет мальчишек. Адреса ей не дали. А ведь преступление можно было предотвратить, если бы отец и мать Журавлева прислушались к просьбам Крымской и тревожному звонку из школы. Но они были спокойны: пошатается и вернется! И Борис вернулся – для того, чтобы, не заходя ни домой, ни в школу, явиться на вечер и убить человека.
Юра Сусайков , девятиклассник, сын генерал-полковника. Отец живет в Ташкенте.
Судья : Подсудимый сказал, что он убил человека из пистолета, взятого у вас. Так ли это?
– Да… Я нашел пистолет случайно, в шкафу у отца. Взял, чтобы познакомиться с устройством.
– На каком основании вы взяли оружие, вам не принадлежащее?
– Оснований, собственно, никаких не было.
– Вы, шестнадцатилетний юноша, жили в квартире вместе с сестрой. Кто же за вами наблюдал?
– Мама, уезжая к отцу в Ташкент, попросила понаблюдать за нами лифтершу.
– И что же, следила она?
– Да.
– Почему же она разрешала вам устраивать попойки?
– Не знаю.
– Почему ваш отец не взял вас с собою в Ташкент?
– Хотел, чтобы я кончил школу в Москве.
– А разве в ташкентских школах другая программа?
– Такая же.
– Или, может, у вашего отца-генерала нет квартиры в Ташкенте?
– Есть.
– А в Москву он часто приезжает?
– В отпуск и на сессию.
– Сколько комнат в вашей московской квартире?
– Пять! Не считая, конечно, кухни и ванны.
– А в Ташкенте у отца сколько комнат?
– Четыре.
– А дача?
– В Москве дача своя, в Ташкенте – государственная. (Отвечает холодно, лениво, небрежно.)
В публике: Да, генеральское воспитание! И ефрейтор такого воспитания не даст!
Судья : Вы давно научились пить водку?
– Недавно. И немного.
– Вы дружите с Журавлевым?
– Нет.
– А разве дают пистолет первому встречному?
– Нет.
– Бывал ваш отец у вас в школе?
– Был с год назад. После того, как Борис Журавлев угрожал Галине Иващенко.
– Чем он угрожал?
– Пистолетом. Но тот пистолет был, кажется, игрушечный.
– И после того, как Журавлев угрожал вашей подруге пистолетом, вы дали Журавлеву пистолет своего отца?
– Да.
Сусайкова Ирина Петровна , генеральша.
Судья : С какого года ваш муж в Ташкенте?
– С пятидесятого, уже пять лет.
– А вы?
– В Москве.
– Всё время?
– Нет. Либо здеся, либо тама.
– А дети?
– В Москве.
– А в Ташкенте большая квартира?
– Нет.
– Но достаточная для семьи?
– Но ведь его временно туда перевели.
– С пятидесятого года – временно?
– Его по состоянию здоровья должны бы перевести обратно. Обещаются.
– Как случилось, что ваш сын взял отцовский пистолет?
– Муж оставил оружие здеся второпях.
– Как вы наблюдали за воспитанием своего сына?
– Я с ним разговаривала.
– А еще?
– Всё ему было предоставлено. Учеба, и всё.
– С кем он дружил?
– Приятели его непостоянные.
– Как учился ваш сын?
– Были двойки. Но вообще он мальчик неплохой.
Прокурор : Неплохой? А вот что сказано в школьной характеристике: "Бездельничает, пьет, учится плохо, равнодушен ко всему, кроме попоек" – видите, какова плата за московскую квартиру? А как же ваш муж может воспитывать тысячи солдат и офицеров, если он не смог воспитать единственного сына?
– Об этом не вам судить, об этом уж как-нибудь будет судить военный министр.
Прокурор : Аудитория считает, что лучше бы вашего мужа судил обыкновенный суд.
Журавлев Александр Федорович , генерал; с 1930 года член партии (толстый, – в три обхвата… Лицо как блин, глазки – свиные):
– В Москву я приехал из Ленинграда в 1951 году. Сын в Ленинграде учился удовлетворительно и в Москве поначалу удовлетворительно. А с восьмого класса стал учиться плохо. И год назад меня предупредили в девятом отделении милиции о случаях, когда он напугал девочку пугачом, и еще сказали, что он знается с уголовным элементом. Ну, тогда я послал его к своему дяде в деревню Спирово Калининской области. Но и в Спировской школе его перевоспитать не сумели.
– Значит, вам было известно про связь сына с преступным миром?
– В девятом отделении милиции мне говорили, но достаточных фактов не привели.
– Известно ли вам, что ваш сын пил водку?
– Мне лично известно четыре случая.
– Какие же меры вы принимали?
– Я лично этим вопросом занимался. Я всякие меры принимал. Я его контролировал. И когда из Спировской школы сообщили, что он и там хулиганит, моя жена лично сама туда поехала. Я и сам лично хотел туда съездить, но его как раз прислали сюда. Я считаю, что школа поторопилась, могли бы подождать с присылкой.
– Какие же меры приняла ваша жена?
– Она, конечно, сделала соответствующие выводы, так как он и там сильно напивался.
– Ну, а вы?
– Я как раз собрался туда поехать.
– Зачем тянули? Надо было сразу на поезд и туда!
– Я считаю, я сделал соответствующие выводы.
– Сказали вы работнику детской комнаты Миловановой, что деньги у вас бессчетны?
– Нет, я такого заявления не делал.
Милованова : Я спросила, как вы контролируете средства своего сына, а вы ответили: деньгам у нас счета нет.
Журавлев : Я такого заявления не делал. Заявляю это ответственно и партийно!
Судья : Что же вы до сих пор говорили тихо, вяло, а теперь вдруг так возмутились и заговорили с такой энергией? Отвечайте, как случилось, что ваш сын лишил жизни человека, которого родители воспитали по-хорошему, довели до пятого курса – отвечайте, как случилось это, отвечайте при всем народе!
Журавлев : Да, тут я лично допустил ошибку… Я за ним контроль осуществлял… Я ему говорил… И советовал… Я стремился… Но у меня не вышло…
Прокурор : А почему это вышло у рабочего-полировщика Кузьмина, который воспитал прекрасного, честного сына?
Журавлев : А почему я воспитал хорошую старшую дочь?
Прокурор : Вы хотите пятидесятипроцентной скидки?
Журавлев : Но я его воспитывал. Я с ним беседовал и запирал его на три дня в комнате.
Прокурор : Да, вы держали перед ним речи и подвергали его домашнему аресту. Вполне по НКПСовски …
Журавлев : Я награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, я отдавал все свои силы партии и народу.
Прокурор : Откуда у вас такие методы: отец товарища вашего сына генерал Сусайков поручает воспитание своего мальчика лифтерше, а вы, генерал Журавлев, поручаете воспитание своего сына старому дяде – откуда такие методы?
– Нет, я сам лично принимал участие.
Прокурор : Понимаете ли вы, что вы тоже подсудимый? В полутьме отдельных квартир и казенных дач вы растили негодяев и убийц.
Журавлев молчит.
* * *
Суд приговорил Бориса Журавлева к десяти годам лишения свободы, потому что нельзя расстреливать человека, не достигшего восемнадцати лет. Он слушал приговор и улыбался.
Из публики: Знает, что освободят досрочно!
– Знает, что выкупят!
– Сукин сын!
Переделкино 58 г.
1-го апреля за именинным столом у Корнея Ивановича [Чуковского] было решено, что каждый из присутствующих расскажет о подлоге, который ему в жизни пришлось совершить. Дамы поступили просто: они рассказывали случаи из жизни своих приятельниц. Как выходили из положения мужчины, я забыла – они рассказывали после Зощенко, и я попросту их не слушала. А Зощенко рассказал вот что:
– Я расскажу вам сейчас, как впервые возник мой конфликт с обществом и государством…
Я не совершал подлогов… Нет, я не обманывал людей… Даже женщин. Но вот что случилось со мной однажды. Это было в начале тридцатых годов. Я полюбил одну женщину. У нее был муж. И любовник. И она их боялась – и мужа, и любовника. Но всё же, узнав, что я еду в Сочи, Сухуми и Ялту, она сказала, что напишет мне в Ялту до востребования. И сообщит, где мы встретимся. И вот я подумал: я приду в почтовое отделение, назову свое имя, девушка небрежно переберет конверты и скажет: вам письма нет. А я, чтоб попросить ее посмотреть внимательнее, должен быть уверен, что письмо есть. И я решил, что сам напишу себе письмо до востребования. А два конверта труднее будет не заметить, чем один.
Я выдрал какой-то кусок из газеты, положил в конверт и написал: "Ялта, до востребования Михаилу Михайловичу Зощенко". Потом я уехал в Сочи, в Сухуми. Приехав в Ялту, я тотчас направился в почтовое отделение, нашел окошко "До востребования" и назвал свое имя. Девушка перебрала почту и протянула мне письмо – то самое, что я сам себе послал. Я спросил:
– А больше писем нет?
Она ответила:
– Нет.
Я уехал в Одессу и узнал от общих знакомых, что та женщина в Ялте не будет, что мы не встретимся. А если увидим друг друга, так только в Москве. Когда я вернулся в Москву, она уже была там. Вместе с мужем и любовником…
Прошло одиннадцать лет. Я был увлечен одной женщиной. Она пришла ко мне в гостиницу. Мы сидели на диване и разговаривали. И вдруг зазвенел телефон. Говорил директор Зеленого театра. Он просил меня выступить. Мне не хотелось расставаться с этой женщиной, которая была у меня, и я отказался. Он настаивал, но я согласия не дал. Когда я положил трубку, женщина сказала, смеясь:
– Вы, со своей любовью к славе… Как вы могли отказаться выступить перед двадцатью тысячами зрителей? Вы, который так любите свою славу?
Я сказал:
– С чего вы взяли, что я люблю славу?
Она ответила:
– А письмо, которое вы сами себе послали в Ялту?
Я остолбенел.
– Откуда вы знаете? – спросил я.
– Мой муж работал в те годы в Ялтинском НКВД. Письмо на ваше имя было вскрыто, сфотографировано, и все долго ломали голову над тем, что может означать обрывок газеты, который вы положили в конверт. Наконец, было решено: вы послали себе письмо в надежде на то, что работники почты обратят внимание на фамилию и расскажут всем, что в Ялте находится Зощенко. И таким образом все в городе будут знать о вашем приезде. Вот как вы любите славу.
Я не смог ее разуверить. Я не смог ее убедить, что посылал письмо совсем с другой целью. И не раз в моей жизни случалось так, что самый простой мой поступок воспринимался людьми совсем иначе. Не раз еще самым моим простым словам и действиям приписывали смысл, которого они совсем не имели. Так возник мой первый конфликт с обществом… И государством…
Дорогая редакция
Село Ивановка, Избердеевского района, Тамбовской области. Январь 1959 года
"Дорогая редакция!
Моя мать тяжело больна. Болезнь такая: очень тяжелое дыхание, кашель. С наступлением зимы ей очень трудно. В этом году я был в отпуске после трех лет службы и не узнал своей матери, так состарили ее эти годы. Обняла она меня при встрече, заплакала. Никогда не забуду ее слов, которые она вымолвила со слезами: "Сынок, Петя, как не хочется умирать".
Как я понял, этими словами она просила помочь ей, вылечить ее. Не мог я этого сделать и не мог также сделать и того, что, казалось бы, проще простого.
Как только я приехал, то сразу заметил, что нашу крышу надо перекрыть, так как солома сгнила и во время дождя в крыше вода. Я поинтересовался у отца, почему такая плохая крыша, неужели нельзя попросить в колхозе соломы? Он мне ответил, что не дает соломы Утешев Петр Иванович.
Когда я пришел первый раз к Утешеву, он сразу сказал, что вопрос о соломе решает председатель колхоза "Россия" Соколинский и что надо обращаться к нему.
Соколинский оказался хорошим, внимательным человеком. Он выслушал меня и посоветовал, чтобы я от своего имени написал заявление в правление колхоза "Россия". Так я и сделал: написал заявление, передал его Утешеву и стал ждать результатов. А дни идут, отпуск приближается к концу. Потом, после заседания правления, Утешев сообщил, что мое заявление рассмотрено, солому дадут. Я попросил: нельзя ли пораньше, ведь я помог бы отцу перевезти солому с поля. На это Утешев ответил, что сейчас он не может заниматься соломой, что у него дела поважнее.
После, когда я уже приехал в часть, то решил еще раз написать письмо Утешеву и Соколинскому. Думал, в конце концов, они пойдут навстречу. Но безуспешно, как говорится, ни ответа, ни привета. И пока изба осталась неперекрытой. А пройдет зима, настанет весна, оттепель, снег будет таять, и в избе вода, а как это для больного человека? Да и для здорового нехорошо. А ведь Соколинский говорил мне: "Езжай, матрос, служи спокойно, а мы поможем твоим старикам".
Дорогая редакция, по-моему, в тех краях никогда не приходилось бывать кому-либо из вас, а как мне хотелось, чтобы вы сами убедились, прав я в вышеописанном или нет, и заодно побывали у моих родителей. Моя мать Голышкина Марфа Андреевна и отец Голышкин Александр Васильевич живут по адресу: Тамбовская область, Избердеевский район, Ново-Ситовский сельсовет, село Ивановка.
До свидания.
П. Голышкин".
* * *
Ново-Ситово. Сельсовет. Темно. Грязно. Мышь то выглянет из-за печки, то спрячется.
Утешев – огромный, широкоплечий, устрашающе-черный, охрипший. Мог бы играть гангстера в американском фильме. Или, скажем, у нас – кулацкого сына. Меня презирает глубоко:
– И вы из-за этого сюда приехали? Я думал – вы из-за чего… А вы… Эх, товарищ, товарищ! Всех не обеспечишь, всех болящих не ублаготворишь. А морячок, между прочим, врет: я старикам соломы дал, а они ее корове скормили.