Нельзя сказать, что Михаил Федорович не принимал смертной казни вообще, но источники со всей определенностью свидетельствуют о том, что он всегда стремился смягчить тяжесть наказания. В законодательстве времен царя Михаила Федоровича смертная казнь применялась только к самым отъявленным разбойникам, торговцам табаком и фальшивомонетчикам. В 1637 году, например, царь помиловал "денежных воров". В грамоте об этом говорилось: "и ныне мы, великий государь, по своему милосердому обычею (выделено мной. - В.К.), тем вором, которые переиманы до сее нашия грамоты, смертную казнь отдали". Вместо вливания в горло раскаленного железа, их клеймили словом "вор" на щеках. Тогда же были сделаны послабления приговоренным к казни беременным женщинам, которым разрешалось родить и быть с ребенком первые шесть недель его жизни - "для того: то роженное от нее не виновато".
Все это поддерживало в народе доброе отношение к царю, но оно, увы, проявилось только после его смерти. Именно тогда возникает легенда о том, что причиной смерти царя Михаила Федоровича стали происки ближних "сильных людей". В мае 1649 года посадский человек города Галича Зиновий Чекенев говорил: "Как де был на Москве князь Семен Сотыев-Урусов в комнатных, и он де… великого государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии в естве окормил".
Слухи и пересуды подданных - неизбежная плата за высшую власть. Царь Михаил Федорович не стал здесь исключением.
Новые люди
Среди современников царя было немало замечательных людей, представлявших собой совершенно новый тип, появившийся в России в начале XVII века. В первую очередь можно вспомнить авторов публицистических работ о Смутном времени, написавших свои произведения уже в царствование Михаила Федоровича. В этом ряду стоят имена келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына, автора "Сказания"; князя Ивана Андреевича Хворостинина, создателя исторического труда "Словеса дней и царей и святителей московских"; дьяка Ивана Тимофеева, составителя "Временника"; князя Семена Ивановича Шаховского, чьему авторству принадлежит целый ряд литературных произведений.
Появление таких людей - еще одно последствие Смуты. Пройдя через многие соблазны и искушения, познакомясь если не с другими странами, то с представителями других культур и вероисповеданий, жители Московского государства, по крайней мере, задумались. У них появилась точка отсчета, они смогли взглянуть на себя со стороны. Самые умные поняли, что сравнение "не в нашу пользу". Открытие сколь горькое, столь необходимое. Только выводы из этих открытий иногда ломали человеческие судьбы.
Очень характерна судьба князя Ивана Андреевича Хворостинина, бывшего еще в молодые годы "в приближении" у Лжедмитрия I. Этого ему не могли простить, и в царствование Василия Шуйского он попал в опалу, обвиненный в "ереси". Причины расправы с политическими противниками впоследствии мало кого интересуют, кроме историков. В деле князя Ивана Хворостинина со временем действительно подтвердились мотивы вольнодумства, которые не мог простить ему даже царь Михаил Федорович, а точнее, оба великих государя. Именно "тяжелая рука" патриарха Филарета Никитича видится в тексте указа, объявленного князю Ивану Хворостинину, в котором князь был обвинен в том, что "опять начал приставать к польским и литовским попам и полякам, и в вере с ними соединился, книги и образа их письма у них принимал и держал у себя в чести". Конечно, как это обычно бывало, князь Иван Хворостинин больше всего пострадал от наушников и доносчиков, от которых не укрылись необычные для члена Государева двора поведение и речи. Причем вел себя князь Иван Андреевич самым вызывающим образом. "Ты людям своим не велел ходить в церковь, - обвиняли князя Ивана, - а которые пойдут, тех бил и мучил, говорил, что молиться не для чего и воскресение мертвых не будет". Князь пытался воздействовать на своих людей и "личным примером". В самый строгий пост на Страстной неделе в 1622 году "пил без просыпу, накануне Светлого воскресенья был пьян и до света за два часа ел мясное кушанье и пил вино прежде Пасхи, к государю на праздник Светлого воскресенья не поехал, к заутрене и к обедне не пошел". От этого, по московским понятиям того времени, был один шаг до измены. Князя Ивана Хворостинина стали подозревать в намерении отъехать в Литву, тем более что он сам дал повод к этому в своих разговорах - "на Москве людей нет, все люд глупый, жить не с кем" - и особенно в "писаниях", найденных у него при обыске. Именно в них отыскалась его знаменитая фраза: "Московские же люди сеют землю рожью, а живут все ложью". Особенно опасным казалось властям написание не по чину царского "именованья": "Да в твоем же письме написано государское именованье не по достоинству: государь назван деспотом русским, но деспота слывет греческою речью - владыка или владетель, а не царь и самодержец, а ты, князь Иван, не иноземец, московский природный человек, и тебе так про государское именованье писать было непристойно".
И все же движение в сторону Запада уже началось, и этому способствовал сам царь Михаил Федорович. Следующие его слова вполне можно было бы вложить в уста Петра Великого, принимавшего на службу очередного иноземца: "Ведомо нам учинилось, что ты гораздо научен и навычен в астроломии, и географус, и небесного бегу, и землемерию и иным многим надобным мастерствам и мудростям, а нам, великому государю, таков мастер годен". Но это приглашение взято из "опасной грамоты" для ученого путешественника из Голштинии Адама Олеария 1639 года.
Запад плохо понимал Московское государство. Но и москвичи плохо понимали иноземцев, превосходство над которыми всегда подчеркивали истинностью своей православной веры. Конечно, в элитарной среде московских богословов и писателей, кружки которых понемногу стали создаваться в 1630–1640-е годы, искали выход из положения. Верх почему-то всегда брала охранительная позиция. Показательна судьба князя Семена Шаховского, с горячей симпатией отнесшегося к идее женитьбы датского королевича Вальдемара на царевне Ирине Михайловне. Князь Семен Шаховской в разговорах с благовещенским протопопом Никитой намекал, что готов помочь разрубить "узел" сложных богословских споров, завязавшихся вокруг нежелания королевича менять веру. Его "письмо", написанное "собою", было затребовано во дворец. Однако вместо помощи делу, о чем думал князь Семен Шаховской, его инициатива стала причиной опалы. Князь пострадал за то, что он "того искал, чтоб королевичу быть в Московском государстве некрещену".
Вектор движения Московского государства в сторону более благоприятного отношения к иностранцам на русской службе и контактам с невраждебными западными странами ощущали лишь немногие лица, посвященные в особенности внешней политики. Для большинства современников царя Михаила Федоровича русский самодержец оставался "незыблемым столпом православия", крепко охранявшим заветы московской старины. В изданной в 1630 году "Триоди цветной", содержавшей пасхальные чтения, о царе Михаиле Федоровиче говорилось как об "изрядном хранителе и крепком поборнике святыя православныя и правоверныя христианския веры, благородном и христолюбивом, Богом венчанном и Богом почтенным, и Богом превознесенном, и благочестием всея вселенныя в концех просиявшему". И, несомненно, именно так ощущал себя и сам царь Михаил Федорович.
В его царствование была возобновлена традиция книгопечатания, разрушенная Смутой, издано более ста богослужебных книг. Одним из первых изданий, вышедших на Московском печатном дворе в 1615 году, стала "Псалтырь". Понятно, почему в условиях тогдашней разрухи начали с издания именно этой книги. Дело было не только в том, что по Псалтыри учили детей грамоте. Как сообщалось в предисловии к книге, Псалтырь "больше и выше есть всех книг… и от Псалтыри не оскудевает пение никогда же". Идея ее напечатания принадлежала лично царю Михаилу Федоровичу. "И таковое сокровище, - говорилось в послесловии, - он, государь, благочестивый царь и великий князь Михаило Федорович, всеа Росии самодержец, паче тысящ всяческих сокровищ мира сего… подщася предложити и… печатным тиснением предати".
Это не единственная книга, в которой упоминается о прямом поручении царя типографам. Например, в послесловии к "Кирилловой книге", изданной уже в конце царствования Михаила Федоровича в 1644 году, говорилось: "Государьским повелением сия предобрая книга… учинена… Светлым богодухновенным писанием утверждена, по царьскому же паки рачению печатным сим писанием воображена".
В царствование Михаила Федоровича только началась расстановка новых культурных вех. Однако они глубоко укоренились в жизни Московского государства. Таким зримым выражением изменения подходов к печатному делу стало появление "Букваря языка славенска, сиречь начало учения детем, хотящим учитися чтению божественных писаний с молитвами и со изложением кратких вопросов о вере" типографа Василия Бурцева. Первые его издания были осуществлены в 1634 и 1637 годах. Некоторые исследователи связывают появление "Букваря", заложившего традицию издания учебных книг, с необходимостью обучения грамоте царевича Алексея Михайловича. В "Предисловии вкратце первоучебней сей малей книжице азбуце" В. Бурцев писал о "словенском" ("русском") языке, равном с древнейшими "священными" языками - еврейским, греческим и латинским. В послесловии же он назвал главной целью своей книги ее напечатание "малым детем в научение и познание божественнаго писания, и по всей бы своей велицей Русии разсеяти, аки благое семя в доброплодныя земли, яко да множится и ростет благочестие во всей его Русской земли". Помимо всего прочего, в бурцевском "Букваре" впервые были напечатаны вирши, содержавшие стихотворное послание от издателя к ученикам, надо думать, с тех пор смутившее немало отроческих душ и подвигнувшее их на писание чего-то подобного:
Ты же, благоразумное отроча, сему внимай,
И от нижния ступени на высшую ступай,
И неленостне и ненерадиве всегда учися
И дидаскала своего во всем наказании блюдися.
Для наглядности в издании "Букваря" была помещена известная гравюра с надписью "Училище", на которой изображена сцена наказания розгами учителем ("дидаскалом") нерадивого ученика. Так ростки новой, светской церковной книжной культуры начали прорастать на русской почве.
Еще раз вспомним, что при царе Михаиле Федоровиче выросли зримые символы династии Романовых, связанные с иконой Казанской Божией Матери (22 октября) и прославлением Покрова Богородицы (1 октября) в воспоминание избавления Москвы в 1612 и 1618 году. В 1619–1626 годах была выстроена церковь Покрова в дворцовом селе Рубцове, тогда же, в 1620-х годах, князь Дмитрий Михайлович Пожарский выстроил Покровскую церковь в своей подмосковной вотчине селе Челобитьеве. В 1636–1637 годах, также "по обещанию" князя Дмитрия Михайловича, на Красной площади появилась Казанская церковь, куда была перенесена икона Казанской Божией Матери. Можно напомнить, что даже в прямом смысле дом московских государей - Большой Теремной дворец в Кремле - был построен при царе Михаиле Федоровиче в 1635–1637 годах. В 1641–1644 годах в Москве "у Спаса на Новом", где находилась усыпальница романовского рода, делали "каменный город". Новую ограду в это время получил и Ипатьевский монастырь в Костроме. 10 ноября 1642 года был издан царский указ об обновлении стенного письма Успенского собора Московского кремля. В 1643 году царь приказал изготовить серебряную раку для мощей преподобного Александра Свирского, освидетельствование которых также было проведено по его указу. Последними в его царствование были освидетельствованы мощи великого князя Владимирского Георгия Всеволодовича, жившего в XIII веке и принявшего мученическую кончину в битве с татарами на реке Сити. Патриарх Иосиф, по примеру царя, также устроил серебряную раку, положенную во владимирском Успенском соборе. Так царь Михаил Федорович непосредственно влиял на отношение к отеческой старине как у своих современников, так и у потомков.
В то же время все самые актуальные духовные вопросы разрешались в рамках традиционного церковного богословия. Не забудем, что время царя Михаила Федоровича совпало с молодостью тех лиц, кто уже многое успел продумать в спорах, в московских кружках "ревнителей благочестия". Будущий патриарх Никон и протопоп Аввакум, определившие лицо XVII века в России, уже начали свой духовный путь… На них самым непосредственным образом повлияло отношение царя Михаила Федоровича к вопросам веры, связанное с его известной благотворительностью и щедрыми вкладами в монастыри и церкви, с возобновившимся прославлением новых святых, таких, например, как Макарий Унженский, с созданием житийной литературы. Совсем немного царь Михаил Федорович не дожил до выхода в свет первой печатной книги Жития особо почитавшегося им преподобного Сергия, игумена Радонежского, составленного келарем Троице-Сергиева монастыря Симоном Азарьиным в первой половине 1640-х годов.
Образ власти
Отношение к царю Михаилу Федоровичу со стороны его подданных определялось общими представлениями, утвердившимися в России еще в XVI веке, когда был принят царский титул. В "Домострое", представлявшем не только домашний комплекс правил, но и своеобразный "моральный кодекс" современников Ивана Грозного, содержалась статья "Како царя или князя чтити". В ней говорилось: "Царя бойся и служи ему верою, и всегда о нем Бога моли, и ложно отнюдь не глаголи пред ним; но с покорением, истинну отвещай ему яко самому Богу, и во все повинуйся ему". Всем, кто "тщился" служить царю "лжею и клеветою и лукавством", грозила кара: "Погубит Господь вся глаголющая лжу, а шепотники и клеветники от народа проклята суть".
В царствование Михаила Федоровича приходилось восстанавливать этикет отношения к царю как к власти, освященной Божественным промыслом. "Утвержденная грамота" 1613 года прямо называет Михаила Федоровича: "Богом избранный царь". В тексте этого документа содержится присяга всех участников земского собора, подтвержденная их подписями (рукоприкладствами): "Богом избранному и Богом возлюбленному царю и великому князю Михайлу Федоровичу всеа Русии самодержцу, его благоверной царице, и их царским детем, которых им, государем, вперед Бог даст, служити верою и правдою, а зла никоторыми делы на них, государей наших, не думати и не мыслити, и не измените им, государем, ни в чем". Собственно, эти представления о службе царю "верою и правдою" и превратились в политическую формулу русской монархии.
Со временем забылись сложные исторические обстоятельства избрания на царство Михаила Федоровича, агитация в его пользу вольных казаков, которых с трудом можно было назвать "государственниками". Зато сложилась стройная концепция освященной Божественным промыслом передачи власти по наследству от Рюриковичей к царю Михаилу Романову. Лучше всего она выражена в "Пискаревском летописце", использовавшим известную пословицу: "Глас убо Божий, глас народа!" Автор летописи писал о том, что "во всем народе Руския земля глас глаголющ" об избрании на царство Михаила Федоровича Романова, задолго до того, как свершилось само событие. Как современник, он помнил о роли казачества, но добавлял, что вслед за ними "весь народ на едину мысль уклонися, что быти Михаилу". "Ох, кто разумеет ум Господень, или кто советник ему. Еще нас, християн, не одоле всяко беззаконие, что нам Бог дал такова благочестива царя".