Подкармливание: О. К. А. и Д. П
Тяжелый труд и слабое питание делают свое цело; люди быстро худеют, распухают и становятся непригодными для работы, Их временно переводят в ОКА или Д. П. - дают дополнительное питание и как только ослабевший немного поправится, отсылают его обратно в бригаду на тяжелую работу. И так идет, пока его организм не откажется от всего и он но станет инвалидом или - на кладбище!
Бани и худоба
В 1946-м году бани начали работать нормально: через десять дней нас пригоняли в баню: стригли и брили, раздевали и здесь-то с ужасом мы смотрели сначала на товарищей, а потом и на себя.
Если бы мы имели длинный волос, то наверно он поднялся бы дыбом. В полном cмысле этого слова мы были живыми скелетами, обтянутыми кожей. Кожа обтянула оголенные от мышц кости и они кажутся тонкими-тонкими, а суставные части в бедрах, коленях и ступнях неимоверно толстыми - страшными. Руки, точно так же, как и ноги, страшны, отвратительны. Животы приросли к спинам, а грудь - это ком ребер, выступивших наружу.
Боже, Боже, - на что мы были похожи! Со страхом и отвращением моемся в одной кадке воды и спешим одеться, покрывая себя одеждой, чтобы не видеть, до чего довела нас "счастливая страна".
Комиссовки
Для проверки трудноспособности лагерников, в году было четыре квартальных (трехмесячных) комиссии. Приезжали преимущественно женщины врачи.
Бригада за бригадой спешат в баню. Раздеваются в предбаннике и выстраиваются в затылок у двери в баню. Комиссовка идет быстро, но изрядно холодновато - дрожь пробегает по голому телу. Кожа съежилась, будто собираясь дать отпор кому то или чему то. Холодный пот течет с подмышек.
Один за другим выскакивают откомиссованные… Вот и моя очередь, Подхожу к женщине-врачу, сжав руки в виде щитка, прикрывая впереди наготу. Краска стыда заливает исхудалое лицо, сердце учащенно бьется. Женщина-врач слушает дыхание, сердце и, по выражению ее лица, читаю: "инвалид". - Чувство благодарности подымается во мне. Благодарю Господа и в душе пожелав ей всего наилучшего в ее жизни, ухожу-одеваться почти счастливым.
Комиссия же местных врачей происходит совсем по иному: предстаешь перед врачом. Окидывает он тебя взором снизу доверху.
- Повернись!
Поворачиваешься. Щупает ягодицы зада, оттягивая кожу и отпускает заключенного, почувствовавшего себя в роли козла, когда его, покупая, щупают, стараясь узнать жирный ли он и годен ли для заклания. Но тебе дают вторую категорию и выколачивают и выкачивают из тебя все на производительных работах.
И теперь мы вспоминали слова красных офицеров в Юденбурге. На вопрос одного из нас: "Расстреляют ли нас?" Они отвечали: Нет никакой надобности тратить пули на вас, вы сами подохнете в Сибири, когда из вас выжмут все соки". Они нам сказали правду.
Лечение в лаготделе
О лечении в лаготделе сказать много не могу, так как рассказывать нечего. Оно там так скудно было, что не заслуживает внимания. Главные медикаменты санчасти: Йод, хинин, аспирин, бикарб. сода, адонис, а более дорогие и необходимые медикаменты редко когда попадали к нам. Заключенные могут обойтись и без них.
Жизни и здоровье их не дороги.
Зубных врачей в лагерях иметь не положено, а их функции выполняли там люди, совершенно незнакомые с этим делом. Лечить они но умели, не пломбировали зубов, а если зуб у кого заболит, хотя бы и немного, его без всяких вырывали, утешая больного, что он больше не заболит.
Начальниками сан. частей служили совершенные неучи, которые, кроме термометра, ничего другого не знали и по термометру определяли надо ли больного освободить от работы или нет. Помощников себе они подбирали таких же, а наши врачи зачастую ходили, как обыкновенные рабочие, на лесоповал и другие тяжелые работы.
Праздники
Праздники наше начальство проводило очень весело и, можно сказать, даже бурно. Так, в 1952-м году, после встречи Нового года, к нам появился начальник лагеря ст. лейтенант Ковалев и начальник режима ст. лейтенант лишь на третий день. И что же? - о, ужас" - физиономии поободраны, как будто с кошками они дрались или кто их за ноги таскал по кустарникам вниз лицами. Синяки, подтеки с желтизной красуются у них под глазами. И кто же это? - Наше начальство. А других мы не видели больше недели, - вероятно они еще больше были "разукрашены" ради Нового года!
Эти "маски" послужили для нас, в нашей замкнутой жизни, большим развлечением. Остряки острили, комики разыгрывали роли "героев праздников", и все лагерное отделение подсмеивалось над "своим начальством"
Редкие люди
Лагерное начальство, за очень малым исключением, отличается своей жестокостью. Большей частью это полуграмотные недоучки, которые, получив пост начальника, воображают, что они чуть ли не боги, все для них и они в праве делать все, лаже жизни у людей отбирать, когда это им захочется. Редко, к сожалению, попадались люди с душой и сердцем человека, как у нас говорили в лагерях, особенно начальники режимов отличались зверством!
Оперуполномоченные были лучше, более человечные, но их доброта была скована и сокращена другими начальниками. Так в одном лагерном отделении оперуполномоченный ст. лейтенант тайно подкармливал несчастных заключенных посылая хлеб, через свою жену, голодающим. Очень многие лагерники на всю жизнь сохранили в своей душе благодарность ему и его жене.
Его добрые дела никогда не забудутся. Он, видя мучения людей, переживал с ними их муки, страдал душой за них и однажды его нашли застрелившимся.
Но таких добрых людей были единицы.
Сутки в лагерях
Еще не рассвело как следует, а звон "сталинских колоколов" /подвесных кусков рельс/, оглушая окрестность, врывается в бараки и беспощадно бьет по барабанным перепонкам еще спящих лагерников, возвещая, что день начинается.
Лагерники шлют "звонарю" и всем*, советскому верховному аппарату бесконечные чистосердечные проклятия и наихудшие пожелания, какие только может человек во время гнева припомнить.
В брюках и одних рубахах бегут они к умывальнику, чтобы захватить один из 20-ти "сосков", чтобы поскорее умыться и бежать обратно в теплый барак. Вода, охлажденная сибирской холодной ночью, колет кожу лица, но это не беда - скорее умоешься!
Первая партия кончает умываться и подбегает вторая. - Сюда, сюда! здесь вода теплее, - кричат шутники. Находятся чудаки, которые и на самом деле думают, что там вода теплее и, подставив руки под холодную струю, ругаются, а остальная братия, довольная, хохочет.
Умывание кончено. Ждем завтрака. Сидим как на иголках. Пустые желудки не дают покоя, напоминая о себе все время. Глаза всех обращены к двери - не идет ли дежурный. Не успел он еще войти в барак и крикнуть: "Бригада, на завтрак!", как часть бригады уже несется "наметом" к столовой.
Но после был установлен другой порядок: было приказано бригадам идти в столовую только в колонне по-два. Вся эта "руля" врывается в столовую и, не отрывая глаз от окна выдачи пищи, занимает столы с Х-образными ножками и досками, прибитыми сверху, и подвижными длинными /по длине стола/ скамейками.
Раньше все подходили в затылок и каждый получал для себя, но потом это отменили и выбирался раздатчик, который получал по 200 грамм хлеба на завтрак, раздавал его, а потом получал пищу и разносил ее по столам.
На завтрак полагалось 500 граммов баланды /жидкий суп/ и около 150 гр. каши. С жадностью все это проглатывалось и, не вполне утоливши голод, заключенные с завистью всматриваются в счастливчика, которому кто-то, по какой либо, причине не съедавший своей порции, передает свои остатки.
Очередь завтрака отбыли и - по баракам! Быстро одеваемся, а "рельса" уже звонит.
- "Вылетай пулей! - орет во все горло бригадир.
И стремглав летит бригада на развод к воротам. Строимся.
Дежурный орёт: "На развод всех!"
Бригадиры рапортуют о больных.
- Никаких больных, все на работу! - орет начальник лагеря.
И по два здоровых берут под руки больного и после шмона /обыска/ - не взял ли кто сухарей, заготовленных для побега, отправляются на работу, волоча и больных.
Идут все сначала в ногу, а потом вперемежку - кто как попало. Впереди вожатые, по бокам 2 или 3 охранника, а сзади остальные с собакой.
Приходим на лесоповал. После расстановки часовых, начинается работа. Визжат электропилы. Несутся то с одной, то с другой стороны крики "Бойся!"
За этими криками, оглушая окрестности сначала сильным шумом, а потом ударом подобным выстрелу из тяжелого орудия, падают высокие стройные и могучие сосны и кедры, сметая своими длинными верхушками все на своем лету, нередко и зазевавшихся или неосторожных рабочих.
Многих тайга искалечила, подорвала, а многих забрала и в недра своей земли. Многие кончили свой жизненный путь в ее дебрях, далеко от своих родных и родных Краев, избавившись на веки от всех житейских невзгод и тоски по свободе, семье, Године, о прошлых днях, своей несчастной загубленной доле.
На упавшую сосну набрасываются сучкорубы, стучат и заливаются острые топоры, вонзаясь в тело неподвижного великана, оголяя его от пышных веток и сучков, делая его чистым и гладким, напоминающим гигантскую свечу темно-коричневого цвета.
После сучкорубов вступают в действие трелевщики. Трелевка дело не легкое. Лошади и быки надрываются наравне с людьми, перетягивая громадные деревья к складочным местам.
В лагере 12 быков для трелевки. Это были не быки, а красношерстные гиганты. Я такой крупной скотины, кажется, еще не видывал. Перед ними люди кажутся детишками. Вначале страшно было подходить к ним, но они так кротки и послушны, как ягнята. По их глазам видно, что они далеки от всяких злых действий. Смотрю с грустью на этих красавцев великанов, а сердце сжимается от боли. Бедные животные - и их постигла такая же участь, как и нас. И их оторвали от вольных стад и привезли сюда на погибель, прежде выкачав из них их здоровье. Да так и бывало. Через 2–3 месяца они, подорванные тяжестью работ, шли на мясо.
Попадало нам в котел и конское мясо /от искалеченных лошадей/, но я не мог есть такого мяса. Я знал, что это мясо моих несчастных четвероногих товарищей, деливших со мной наравне все тяжести лагерной жизни "прекрасного" сталинского режима.
Из них так же безжалостно выжимали и выбивали последние их силы и они покорно и безропотно отдавали их и гибли в непосильном труде. А лагерному начальству все мало и мало и оно все больше и больше кричит: "давай, давай"! - выполняй план!
Да, это настоящий ад в коммунистической "счастливой" стране, называемой СССР - Россия.
Если бы были черти, то они многому бы позавидовали и пришлось бы им поучиться у палачей знаменитой "свободной страны".
Целый день работали мы без отдыха, чтобы раньше вернуться в лагерь и поэтому в четыре часа и тридцать минут работу прекратили.
Строимся. Часовые снимаются с постов и - шагом марш, прямым путем, тайгой по буеракам, кустарниковыми зарослями, через столетние лежачие великаны сосны, буранами сломанные.
Конвоиры, молодые и отдохнувшие, легко вспрыгивали и перепрыгивали через них, а несчастные заключенные, за целый день выбившиеся из сил, а особенно ослабевшие и старики, не в силах уже поднять ног, чтобы взобраться и прыгнуть, ложатся животом или садятся на ствол громадины и, перебрасывая ноги, вертясь волчком, вскакивают и бегом догоняют колонну и маршируют далее, спотыкаясь от усталости о кочки и заложники тайги.
Но Боже упаси отстать - подгонит тебя - в лучшем случае - приклад, а то и пуля.
Запыхавшиеся и усталые подходим к лагерным воротам и выстраиваемся. Начальник конвоя вызывает вахтеров. Тщательно - рядами - делается ощупывание потом пересчет. Ворота раскрываются и бригады, подобно овцам, спешат всяк в свой барак к своему ложу, чтобы хотя на миг полежать и отдохнуть. Быстро сбрасывается лишняя одежда и начинается выглядывание, не идет ли дежурный звать на ужин. Едва показался вдалеке дежурный и махнул рукой, как вся братия летит строиться и ускоренным шагом шагает в столовую.
Занимают столы, как положено, Раздатчик, как и утром, раздает по 200 гр. хлеба, баланду и кашу, если ее не привозили на работу. Все быстро съедается и бригада оставляет место для других, но но все слушаются и околачиваются у окна выдачи пищи в надежде получить добавку - чашку баланды, оставшейся после раздачи.
С нетерпением ожидается "проверка*', после которой усталые, особенно пожилые, спешат забраться на "топчаны" /двух ярусные/ и устроиться поудобнее, чтобы как можно лучше уснуть и отдохнуть от дневного труда и набраться сил на завтрашний день.
Кроватные принадлежности очень бедны: матрац с трухой или опилками, и наволочка с немного соломы. Низковато под головой. И вот слышишь: сынок, или паря! подай пожалуйста бревнишко. - Какое, отец, вот это хочешь - оно помягче и с седловинкой, как раз для головы.
Относительно "мягкости" все хохочут. Хохочет и сам старик. - "Давай уж, раз оно мягче. Ну вот, теперь засну, как барин"…
Долина смерти
Через горы, от Сталинска, километров за сто находится "Долина смерти". Туда никто не проникал, кроме смелых охотников в погоне за зверем, уходившим в те просторы, а зверя там было много.
Но и они часто платили за это своей жизнью, - почему она и названа была "Долиной смерти". Главной причиной тому была вода. Напившийся воды из реки в той долине заболевал и никакие медицинские средства не могли его спасти.
В этой местности среди гор, покрытых лесами, геологи нашли большие залежи медной руды. Правительство решило взять из недр это богатство и открыло там рудник. Вольные не захотели туда ехать, ибо слава об этой долине разошлась слитком далеко и смельчаков не находилось, чтобы попытаться там счастья и хорошо заработать.
Тогда власти решили этот вопрос легко и просто: погнали туда заключенных и открыли там лагерь на две тысячи человек. Заключенные начали работать, доставая из недр "Долины смерти" большое количество медной руды. Но закон этой долины суров и немилосерден: руды своей она легко и даром не давала, а отбирала жизнь лагерников. Люди в лагере вымирали, а советская власть еще упорнее гнала туда "врагов народа", как она называла всех заключенных.
Власть с жертвами не считалась и решила доказать, что она не признает и не боится законов природы и решила "плетью перебить обух". Так посылаются туда тысячи, а возвращаются оттуда 2–3 на тысячу и то больных, никуда не годных.
Да, "Долина смерти", взамен руды, принимает в свою утробу тысячи невольников, а советская власть этого не боится, ибо источники невольников слишком велики и богаты - миллионы! - и на пути к тому никто но стоит, чтобы помешать ей, в этом варварском деле.
"Чом не йдете визволяти"?
Идем мы с работы от реки Тош:. День кончается и усталое солнышко близится к закату. Усталые ноги едва поспевают передвигаться, чтобы не отстать от ведущего конвоира и не получить приклад от боковых или задних конвоиров, следящих за каждым движением заключенных, как кошка за движением мыши.
Дорога лежит по мочаристой почве, мягко угибающейся под тяжестью наших ног, как бы стараясь уменьшить боль, причиняемую нашим ногам. По сторонам болотистые места, покрытые зеленой пышной травой, из которой при нашем прохождении, вспархивают испуганные птицы.
Но что это? Издалека, как будто бы, слышны песни, и то в этом захолустном в Сибирском крае, где но видно ни одной избушки и где люди почти но поют?
Что то родное слышится в этой песне. Какими судьбами эти песни сюда долетели? Вслушиваюсь лучше: "Чом не йдете визволяти нас з тяжкой неволи"! - Да это, никак, наши родные кубанцы да еще и черноморцы. Они, наверное, одни могут встречать, сживаться и выпровожать свое горе с песнями, не унывая, - "Нехай наши вороги плачуть, а ми будемо спивати", говорят они. И вот, из-за, впереди заслоняющих зеленых березок открывается 2-е и 1-е Абашево.
Впереди ужо упомянутого у Зыряновки, крутого подъема, на котором раскинулись богатые широкие сибирские нескончаемые степи, а в самом подъеме, подобно шурам /птица делающая свои гнезда в стонах скал и обрывов/ врылись казаки и зажили в землянках, как это было во время войны 1914–1917 гг на западном фронте. Хвала и слава вам, дорогие мои станичники, неунывающие и в пасти красного дракона, который каждую минуту может проглотить любого из вас.
Горжусь я ваши, дорогие мои соратники, но унывайте, крепитесь и пойте на зло вашему и нашему палачу и его приспешникам, пока сердце горячо бьется в казачьей груди, пока кровь еще струится в ваших жилах, не опускайте голову - всякому горю бывает какой нибудь конец.
Проходим Абашево 2-е и 1-е, в свои Зыряновские лагерные хоромы а на душе отрадно, что там еще не замерли аккорды родных песен, а с тем и какая то горечь, боль, что такая горькая участь постигла этот богатый душой, непобедимый наш казачий народ.
Комсомольск
Красивое название для коммунистов не правда ли? Ото же хваленный коммунистами город, что ого сделали комсомольцы, как они в печати об этом кричат. Но кто же, фактически, строил этот город?
По рассказам заключенных, работавших там тогда, следует такое пояснение: "чтобы втереть очки всем, в том числе и иностранцам, советские властелины однажды привезли очень много людей, совершенно незнакомых со стройками.
Дали им мастерки, молотки и пр. инструменты. Поставили на стенах, где работали вчера заключенные, и команда: "начинай", и мастерки и молотки, как будто заработали в руках комсомольцев, а кинооператор крутил, снимая фильм, как комсомольцы строят "Комсомольск". Съемка кончилась.
Комсомольцы слезли и уехали, а лагерников пригнали на свои места, чтобы продолжать работу. Так строился Комсомольск.
Женщина и мужчина в СССР
Да простят мне женщины, выросшие в СССР, за время владычества диктатора Сталина, за мои наблюдения и отзывы о них, Я не хочу быть критиком. Я слишком далек от этой мысли, но хочу показать то, что многие но замечают тех результатов тяжелой участи женщины, уравненной с мужчиной во всем, и особенно в тяжелом труде.
В г. Прокопьевске впервые мне пришлось поближе видеть вольных советских людей. Там были переселенцы или, вернее, загнанные и бежавшие со всех концов России, а в особенности с Кубани и Дона, казачки и казаки. С первого взгляда мне бросилось в глаза то, что женщины, выросшие под соввластью, во многом по внешнему виду отличаются от женщин дореволюционного времени и внешнего мира. Черты ее грубое, фигура полнее, конечности - руки и ноги развиты сильнее. Грации не видно. Женственность ее очень пострадала, она отупела, огрубела и стала мужеподобной во всех отношениях, нежели женщины свободного мира.
Сталин постарался выковать новый тип советской женщины, которая должна всюду заменять мужчину. Мужчины почти такие же, как и везде, но все же имеют особый отпечаток на их лицах, выдающий их, что они сыны СССР, да еще и вездесущая их худоба, в сравнении с мужчинами свободного мира.