- А что конкретно предлагаешь? - спросил Федоров.
- Беседы и прочая разъяснительная работа - это хорошо, но не мешало бы на ночь выставлять секреты около аэродромов.
Комдив тут же позвонил начальнику штаба и попросил написать соответствующий приказ. И надо сказать, секреты, выставлявшиеся в районе аэродромов, сыграли свою роль. Фашистские агенты, как правило, обезвреживались, не успев привести свой замысел в исполнение.
…Как ни горько было думать об отступлении, но общая обстановка складывалась не в нашу пользу. Фронт продвигался все дальше на восток, и штаб дивизии получил санкцию о передислокации.
Готовясь к отъезду, начальник штаба полковник Дмитриев прикинул: чтобы враз поднять все хозяйство управления, своих машин не хватит. Что делать? Первым нашелся начальник разведки:
- Надо мобилизовать городской автотранспорт. Все равно часть машин попадет в руки противника.
Не откладывая, направили группу командиров с курсантами школы авиамехаников на улицы Тербатас и Брнвибас с поручением останавливать свободные автомобили. Задание было выполнено быстро, и 27 июня мы, погрузив штабное имущество, отправились в путь. Однако в первую же ночь два шофера - рижанина скрылись.
"Как плохо, - подумал я, - что у нас мало людей, знакомых с автомобильной техникой. Довоенные упущения оборачиваются против нас же самих". Нехватка автоспециалистов определялась низким уровпем механизации армии. Грузы и пушки транспортировались преимущественно конной тягой, и острой необходимости учить людей автоделу не возникало.
Всякое следствие имеет свою причину, но от этого нам было не легче. Война - суровый экзаменатор, многое пришлось пересматривать и менять на ходу, приспосабливаясь к новым условиям. Взять хотя бы обыкновенные сейфы, в которых хранились политотдельские и штабные документы. Были они такими тяжелыми и громоздкими, хоть вози с собой подъемный кран. Пришлось на первом же привале бросить их и заменить более легкими и компактными.
Путь был трудным, колонна часто подвергалась бомбежкам, и мы только на седьмой день достигли аэродрома Кружки, где дислоцировался 21–й истребительный полк. Неподалеку синела живая лента Западной Двины. За ней могуче поднимался лес, еще не оглашенный какофонией войны. Щедрое июльское солнце любовно грело землю и все живое на ней.
- Слышь замполит, - встретив меня, сказал. Федоров, - если б не Бойна, лучшего места для отдыха искать не надо. А?
Да, теперь, когда за нами катится огненный вал всесокрушающей войны, все воспринимается острее: и тишина, и краски, и звуки. Я вышел на берег реки. В ее зеркальной глади отражались небо, белесые облака, прибрежные кусты. В зарослях ивняка безмятежно цвенькала синица. Над водой звенела мошкара и стремительно проносились ласточки. Иногда вскидывались играющие рыбины, и от них шли широкие круги.
"Нет, - думалось, - нельзя отдавать на поругание врагу родную землю. Западная Двина станет непреодолимой преградой для фашистов. Подорвем мосты и будем держать иод прицелом орудий переправы. Попробуй‑ка форсируй ее…"
Размышления мои прервал шум моторов. Поднимая клубы пыли, показались крытые брезентом машины. Головной грузовик остановился, из кабины выпрыгнул смуглый от загара генерал. Держался он бодро, хотя по глазам было видно, что давно не спал.
- Где я могу видеть местное командование?
- Командир у себя, а я - его заместитель по политической части.
- Собенников, командующий восьмой армией, - отрекомендовался он, протягивая сухую, жилистую руку. - Хотел бы спросить: что вам известно о противнике и не проходили ли здесь части моей армии?
- Я видел небольшие группы людей и одиночные машины, но куда они направлялись - не спрашивал. Может быть, знает комдив?
Мы пригласили Федорова, и генерал обратился к нему с таким же вопросом.
- Полоса нашего отхода, - добавил он, развернув карту, - проходит вот здесь. Впрочем, допускаю, что все могло измениться. Надо осмотреть с воздуха близлежащие дороги.
- Когда бы вы хотели получить такие сведения? - спросил Иван Логинович.
- Чем раньше, тем лучше.
Федоров распорядился послать на разведку звено самолетов. Вернулись они примерно через час.
- Какие‑то войска пылят по дороге за рекой Западная Двина. А вот здесь идет неравный бой с противником, - докладывал командир звена, держа неред собой планшет с картой.
Генерал что‑то долго прикидывал в уме, потом сказал:
- Спасибо за сведения. Но в общем, дело скверное.
- Где же вы намерены закрепиться? - спросил я командующего армией.
- Э, батенька, а вы думаете, я знаю? - тихо ответил он.
Наскоро пообедав, генерал - лейтенант и. и. Собенников двинулся со своей группой на северо - восток.
- Иван Логинович, - сказал я командиру дивизии. - Раз пехота пошла впереди нас, надеяться не на кого. Надо иметь и свою разведку, и свою охрану, да и полк Мирошниченко не мешает все время держать под боком.
- Все это правильно, - ответил Федоров. - Но не остановятся ли наши войска на старой границе, на линии Псков - Остров? Там прежние укрепленные районы. Можно прочно закрепиться и держать оборону, покуда не поднакопим силенок.
Ни подтвердить, ни тем более опровергнуть доводы командира я не мог. Никакой информации мы давно уже не получали, связаться с вышестоящими штабами не могли и даже не знали, где они находятся. Все живое отступало на восток, все было в движении, и установить что-либо достоверно просто не представлялось возможным.
С воздуха мы следили за продвижением противника, и эти единственные сведения в какой‑то мере помогали нам ориентироваться в обстановке. Но и нас, как перекати-поле, ветер войны гнал все дальше от западных границ.
4 июля со штабом и тремя истребительными полками мы были еще на аэродроме Кружки, 6 июля - на аэродроме Гривочки, а 12 - на площадке, где до этого стоял полк тяжелых бомбардировщиков.
- Слышь, замполит, может, хватит драпать? - обозленный непрерывными передислокациями, сказал однажды Федоров. - У меня на ногах уже мозоли образовались.
О мозолях Иван Логинович, конечно, пошутил, по шутка эта была грустной. Действительно, когда же перестанем отступать?
На прежнем месте штаб дивизии задержался. Сюда же перебазировались 31–й и 38–й истребительные полки. Военный городок, примыкавший к аэродрому, был безлюден. Судя по всему, его, оставили поспешно. Ветер хлопал открытыми настежь дверьми н створками окон, по улицам, сверкая зрачками, бегали ошалелые кошки, катилась бумажная метель. Заметив пайку в красном дерматиновом переплете, я поднял ее. Это оказалось личное дело одного из командиров. Пришлось приказать красноармейцам тщательно собрать разбросанные документы и сжечь.
Невдалеке виднелись склады. Их тоже оставили на произвол судьбы. В одном из складских помещений обнаружили большие запасы сала, мяса, в другом - целые штабеля нового летного обмундирования. Все это мы оприходовали: пригодится.
Здесь, в городе, я случайно встретил своего старого знакомого - писателя Николая Богданова.
- Какими судьбами?
- Наверное, теми же, что и вы, - невесело улыбнулся Богданов. - Вот задержался, чтобы собрать кое - какой материал. А завтра снова на восток.
Богданов был военным корреспондентом одной из газет, но толком не знал, где сейчас находится его редакция.
- На компас, на компас посматривай, - в шутку посоветовал я Богданову. - Не ошибешься.
Выйдя на дорогу, по которой двигались беженцы и войска, я увидел остановившуюся легковую машину. Кто‑то открыл дверцу и окликнул меня.
- Алексей Александрович? - узнал я секретаря Ленинградского областного комитета партии Кузнецова.
Поздоровались, разговорились. Я пригласил его на аэродром. Время было обеденное, и Кузнецов охотно согласился. Проезжая по улицам военного городка, Кузнецов досадливо обронил:
- Как тут все благоустроено, а придется, наверное, оставлять.
По его распоряжению оприходованные нами продукты питания погрузили в машины и тотчас же отправили в Ленинград. Провожая их по шоссейному тракту, мы увидели растянувшуюся цепочку красноармейцев, двигавшихся в направлении Новгорода.
- Откуда? - спросил Кузнецов, намереваясь с моей помощью остановить этих отступающих бойцов.
Кто‑то недовольно ответил:
- Из Шимска. Уговаривают тут, елки - моталки, а посмотрели бы, сколько немецких танков движется…
Большинство же красноармейцев шли молча, угрюмо опустив головы. Некоторые не имели ни оружия, ни шинельных скаток, ни пилоток. Кое‑как нам удалось задержать отступавших и организовать из них оборону аэродрома. Но, увы, ненадолго. Вскоре в штаб дивизии приехал генерал из Москвы и объявил:
- Склады и аэродромные постройки приказано взорвать.
- Как взорвать? - взвился Федоров. - Да вы в уме?
- Понимаю, жаль. И все же надо взорвать. Таков приказ.
Отступая, мы и не представляли в полной мере, какое бедствие обрушилось на нашу страну. Ходили разные слухи. Мы, как могли, опровергали их, убеждали людей, что прорыв немцев носит частный характер, что па других участках фронта наземные войска сдерживают натиск фашистов. И наши люди не теряли надежду, что в самое ближайшее время враг будет остановлен.
Никто в дивизии не знал, что против Северо - Западного фронта действуют немецкая группа "Север", насчитывающая в своем составе около сорока дивизий, и первый воздушный флот, имеющий более тысячи самолетов.
КРЫЛАТЫЕ ЦИЦЕРОНЫ
- Сейчас будет взрыв, - сказал командир дивизии, вылезая из машины ЗИС-101, которая остановилась километрах в двух от аэродрома, в овраге с пологим спуском.
Вместе с Федоровым ехали Богданов и я. Все работники штаба и политотдела дивизии отправились в путь раньше. Наша машина была последней.
Действительно, взрыв раздался тотчас же. Сначала взметнулось пламя, потом послышался раскатистый гул, и по ветвям деревьев зашуршали куски щебня.
Сколько средств, труда было вложено в строительство складов, ангаров, мастерских, и вот все пошло прахом. Люди недосыпали ночей, берегли каждую копейку, многое отрывали от себя, чтобы армия ни в чем не нуждалась, а теперь приходится уничтожать огромные материальные ценности. Конечно же, никто нас не упрекнет за это, потому что люди знают: врагу нельзя оставлять ни чего, что могло бы пригодиться ему в борьбе против нас. Но все же было обидно разрушать свое, родное, кровное.
Мы посмотрели на оседающую шапку взрыва и молча сели в машину. Пыльный, избитый тракт, на который мы выехали, петлял среди благоухающих полей, врезался в зелень еловых зарослей, проносился мимо медноствольных сосен, чтобы через какое‑то время снова вырваться на широкий простор.
Вечерело. Выехав на проселок, мы увидели незнакомые грузовики, в которых чинно сидели солдаты в касках. За машинами подпрыгивали на ухабах длинноствольные пушки.
- Немцы! - испуганно воскликнул шофер. Он так энергично нажал на тормоза, что колеса взвизгнули и нас по инерции бросило вперед.
- Тихо! - стиснул его локоть Федоров. - Бери влево!
Свернули. Заросшая травой полевая дорога вскоре уперлась в пахоту. Куда же дальше? Мы остановились, прикинули по карте примерное направление движения, обогнули пахотное поле и снова оказались на проселочной дороге, которая вела на восток. Получился солидный крюк, но другого выхода не оставалось.
- Бензину хватит? - спрашиваю у шофера.
- Должно хватить, - посмотрев на панель приборов, ответил водитель.
В первые дни войны немцы вели себя беспечно. При движении колонн боевого охранения не выставляли, да и вперед редко высылали разведку. Видимо, враг настолько уверовал в свою силу, что меры предосторожности считал излишними.
Спустя некоторое время нас догнала машина с командой, которой поручалось взорвать на аэродроме склады и другие сооружения.
- Приказание выполнено, - глухо доложил командиру дивизии старший команды.
Сказал так, будто сердце из груди вынул. Эти люди привыкли строить, радовались своему труду, а тут самим довелось рушить то, что возводилось годами.
Красноармейцы в машине сидели угрюмые. Все понимали их настроение: ведь настанет же день, когда мы снова вернемся сюда, и тогда придется все строить заново. Чтобы развеять мрачные мысли солдат, я сказал:
- Так надо, товарищи. Взорванные объекты на ка кое‑то время заставят гитлеровцев остановиться. А время - очень важный фактор на войне.
Глухими проселочными дорогами, а часто и прямиком по полю пробирались мы на северо - восток. А справа двигались колонны неприятельских войск. Но вскоре они отстали.
26 пюля добрались до места назначения. Не успели стряхнуть с себя дорожную пыль, как над аэродромом появились фашистские бомбардировщики Ю-88 и Ме-110. Отразить их нападение было нечем. Несколько бомб упало недалеко от штаба дивизии, одна угодила в здание.
Пять дней спустя налет повторился. В дополнение к разрушениям, которые причинили фашисты, они разбросали по всему аэродрому маленькие бомбы, так называемые "лягушки". Стоило наступить на такую бомбу - раздавался взрыв. Пришлось выделять специальную команду, которая собрала, а затем обезвредила сотни "лягушек".
Перелеты с аэродрома на аэродром, вражеские бомбардировки и нерадостные сообщения газет и радио порождали у некоторых унынпе, апатию, подрывали веру в свои силы.
Поэтому было очень важно ободрить людей, разъяснить, что успехи противника - явление временное, что скоро Красная Армия остановит врага и начнет контрнаступление.
Тяжесть этой нелегкой работы ложилась на плечи военных комиссаров, институт которых был учрежден 16 июля 1941 года, секретарей партийных и комсомольских организаций и их актив. Вечером политработники рассказывали личному составу о результатах боевых действий части за день, об особо отличившихся авиаторах, информировали о событиях на фронтах, в тылу страны и за рубежом.
В свободное от боевых вылетов время мы обычно отвозили летчиков в безопасное место на отдых. С ними непременно выезжал и политработник. В задушевной беседе легче было узнать настроение людей, повлиять на них. Техники, механики и другие специалисты жили, как правило, на аэродроме. С ними тоже всегда находился опытный, авторитетный пропагандист. Чаще всего это были инженеры или техники звеньев.
Уже в конце июня - начале июля фронтовая обстановка породила новые формы политической работы. Многолюдные лекции уступили место групповым и индивидуальным беседам, многочасовые собрания - коротким и деловым. Если люди были заняты, активисты приходили к ним на работу и сообщали новости. В некоторые дни это делалось по нескольку раз.
Много хорошего можно сказать о политработниках-летчиках. Горячим большевистским словом и личным примером они воодушевляли однополчан на подвиги во имя Родины. Особенно трудно было тем, кто летал на бомбардировщиках. Нередко ценой собственной жизни будили они в своих боевых друзьях жгучую ненависть к немецко - фашистским захватчикам.
Летая без сопровождения истребителей, в первые же дни войны погибли все заместители командиров эскадрилий по политчасти 31–го полка. 25 июня не вернулся с боевого задания замечательный политработник старший политрук Павел Александрович Петров. Через день не стало храбрейших летчиков, пламенных партийных вожаков старших политруков Андрея Николаевича Чижикова и Саркиса Михайловича Айрапетова.
Над Кенигсбергом истребители противника сбили старшего политрука Василия Петровича Дорофеева. В схватке с фашистами смертью храбрых пал замполит эскадрильи капитан Василий Иванович Быков. Не вернулся с боевого задания заместитель командира 241–го штурмового полка по политической части старший политрук Иван Григорьевич Стаценко. Я хорошо помню летчиков политработников 238–го истребительного полка Синяева, Ненько, Баландина, Дмитрненко, сложивших голову в жестоких боях с врагом.
Все эти люди кровью своей закладывали первые камни в величественный монумент нашей победы. Их имена навсегда останутся в светлой памяти тех, кто вместе с ними сражался с немецко - фашистскими захватчиками.
Восполнить потери летчиков - политработников было не так‑то просто. Вместо них приходилось назначать строевых командиров - коммунистов. Недостаток в политической подготовке и умении организовывать массы они восполняли своей храбростью, личным примером - темп качествами, которые и являлись основой всей воспитательной работы.
И все же нехватка кадровых политработников серьезно сказывалась на состоянии боевых дел. Взять хотя бы такую категорию, как комиссары эскадрилий, на должность которых выдвигались наиболее грамотные, подготовленные техники. Они чувствовали себя неловко, поскольку некоторые летчики проявляли к ним отчужденность. Неспроста начальник политотдела ВВС Северо-Западного фронта Яков Иванович Драйчук доносил начальнику политуправления фронта: "Большинство политработников не принимает участия в постановке задач и разборе боевых действий. У них сложилось чувство своей неполноценности в силу того, что они не летчики".
В самом деле, можно иметь прекрасно организованный тыл, высокой квалификации инженеров, техников и других авиационных специалистов. Но, если не будет как следует подготовлен человек, который непосредственно ведет бой с врагом, все самые благие намерения, самые нечеловеческие усилия наземных служб могут оказаться напрасными. Летчик, штурман, воздушный стрелок - центральные фигуры в авиации.
Говоря об этом, я вовсе не хочу подчеркнуть какую‑то исключительность летчиков. Но я всегда был сторонником того, чтобы политработой занимались не просто честные, принципиальные, политически зрелые, но и хорошо подготовленные в профессиональном отношении люди. Иначе эта работа будет строиться вообще, без учета боевой специальности.
Между прочим, и сейчас еще нередко раздаются голоса: зачем политработнику летать? Его дело воспитывать людей. Такое мнение - результат недопонимания специфики летного труда, психологии летчика, его души. Курс, взятый на то, чтобы политработником в авиации был человек летной профессии и чтобы сам он непременно летал, - правильный курс. Только при этом условии можно говорить о действенности политической работы.
Погрузившись в раздумья о повышении действенности партийно - политической работы, я вспомнил один знаменательный день. Мы с Федоровым сидели у стартового командного пункта, рядом с летчиками, ожидавшими команды на боевой вылет. И вдруг из динамика, что был укреплен на крыше СКП, послышались знакомые позывные. Кто‑то подошел к аппарату и усилил громкость звука. Мы уже привыкли к мелодии, передаваемой по радио, знали, что за ней последует важное правительственное сообщение. Со стоянки подошли техники и механики, не занятые срочной работой… И вот позывные Москвы стихли, на минуту установилась тишина, и диктор объявил, что будет говорить Председатель Государственного Комитета Обороны.
Каждый из нас давно ожидал его выступления в печати или по радио, тем более что И. В. Сталин и в довоенное время выступал очень редко. Что скажет сейчас, в тяжкую пору, человек, пользующийся громадным авторитетом и обладающий всей полнотой власти? Люди ждали его слова с обостренным вниманием.