Мне довелось дважды присутствовать на совещаниях, где выступал И. В. Сталин. На одном шла речь о мерах по ликвидации и предупреждению аварийности в авиации, на другом подводились итоги войны с Финляндией. Он выступал и на первом, и на втором и произвел па меня очень сильное впечатление.
…И вот на далеком от Москвы полевом аэродроме я снова услышал его голос:
- Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои.
Как известно, это была речь, основу которой составляла директива СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 29 июня партийным и советским организациям прифронтовых областей.
Слушая Сталина, мы впервые узнали правду о войне, почувствовали, что дело куда более серьезно, чем представлялось до этого. Враг силен и коварен, он рвется в глубь нашей страны, уничтожая все на своем пути. Особенно запомнилась мысль о том, чтобы советские люди поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране, и отрешились от благодушия и беспечности: "Дело идет о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР".
Сталин четко и ясно сказал, что нужно делать, чтобы разгромить врага и спасти Родину: драться до последней капли крови, отстаивать каждую пядь родной земли, проявлять храбрость, отвагу, незнание страха в борьбе…
"Ну вот и ответ на мои размышления о партийно - политической работе", - подумал я, вспомнив 3 июля. В тот день во всех частях пашей дивизии состоялись митинги. Говорили летчики, техники, говорили те, кого я никогда раньше ие слышал. Люди твердо верили, что фашисты будут остановлены и разбиты. Они клялись отдать свою жизнь за Отечество.
"…Не ослаб ли сейчас в частях боевой подъем, вызванный памятными митингами?" - беспокоила тревожная мысль.
И я решил съездить на один из аэродромов, где базировались истребители и бомбардировщики. Побывать там нужно было и еще по одной причине: батальонный комиссар Зубарев звонил, что недавно фашистские самолеты совершили на них налет.
Когда я приехал туда, на травянистом поле еще дымились незасыпанные воронки и чернели выжженные плешины.
- Как дела? - спросил у командира бомбардировочного полка. - Потери есть?
- Два самолета выведены из строя. Вон они догорают, - указал он взглядом в сторону чадивших машин. - Двух техников ранило, одного бойца убило.
- Оборона аэродрома организована?
- Оцепление выставлено. Зенитные расчеты в боевой готовности, товарищ полковой комиссар.
- По налетчикам стреляли?
- Огонь вели, но ни одного не сбили: опыта маловато. Сейчас тренируются.
Я поинтересовался настроением людей.
- Боевое! - ответил командир полка и чуть улыбнулся сухими, потрескавшимися губами.
- Где ваш комиссар? - спросил я.
- С техниками и механиками толкует. Вон там, на опушке леса. Хотите послушать?
Мы прошли, минуя воронки, на окраину летного поля и остановились у кустарника, чтобы не нарушить беседу. Отсюда было все хорошо видно и слышно. Люди выглядели собранными, подтянутыми, готовыми в любой момент вступить в бой с неприятелем.
Батальонный комиссар Зубарев взволнованно говорил о гневе и ненависти к врагу, которыми охвачен весь советский народ, о лучших людях полка, священно выполняющих свой воинский долг.
Я знал Зубарева как неплохого оратора, но теперь он превосходил самого себя. Глаза его горели боевым вдохновением, энергичными жестами руки он рубил воздух ы говорил с такой страстью, что не оставлял безучастным ни одного человека. Люди жадно внимали каждому его слову.
- Молодец, - одобрительно отозвался о нем командир полка. - Умеет зажигать людей.
Мне вспомнился семинар, на котором шла речь об ораторском искусстве. Он проходил в политотделе дивизии. Один из его участников заявил: "Цицероны теперь не нужны. Народ стал грамотный, сознательный, все понимает с полуслова. Думаю, что постигать ораторское искусство нет особой нужды".
Я тогда не согласился с ним. А теперь лишний раз убедился: да, Цицероны были и будут нужны. Умение говорить с людьми, убеждать их - великое искусство, талант, данный природой далеко не каждому. Дело вовсе не в том, чтобы сообщить людям какую‑то прописную истину. Надо зажечь их, вызвать в душе сильные чувства, мобилизовать их внутренние силы на выполнение сложнейших задач. Недаром же говорят: слово - полководец человеческих душ.
Партийно - политическая работа в армии сложпа и ответственна. Поэтому и кадры для ее проведения надо подбирать умело и тщательно. Далеко не каждый может хорошо справляться с ней. Администраторов и чиновников она не терпит.
Когда Зубарев закончил беседу и сказал: "А сейчас за дело!", мы подошли к нему и поблагодарили за умение направлять внимание и энергию людей на решение главных задач, отвечать на внезапно возникавшие вопросы, вселять уверенность, что враг непременно будет разбит. Батальонный комиссар немного смутился:
- Проводил обычную беседу. Обстановка требует, товарищ полковой комиссар. Разговаривать с народом без живинки - все равно что стрелять холостыми патронами. А каждый политработник должен быть активным бойцом партии.
- Верно, - подтвердил командир полка, - иначе мы с тобой не сработались бы, как говорят. А, Зубарев? Пошли на стоянку, посмотрим, как идет подготовка самолетов к завтрашнему вылету.
Люди трудились дотемна. Работали молча, сосредоточенно, зная, что крылатые корабли скоро пойдут бомбить вражеские войска.
На рассвете немцы попытались совершить на аэродром новый налет. Предупрежденные постами воздушного наблюдения, дежурные истребители поднялись наперехват. Бой был коротким, но жарким. "Ястребки" расчленили строй бомбардировщиков и подожгли два "хейнкеля". Ни один вражеский самолет не прорвался к аэродрому.
Вчера во второй половине дня наши воздушные разведчики обнаружили на дороге между двумя небольшими городами колонну танков и мотопехоты противника. За ночь она могла уйти далеко, поэтому с рассветом в небо поднялась эскадрилья скоростных бомбардировщиков. Повели ее капитан Березин и штурман Пшеничный, участвовавший накануне в разведке. В составе этой группы были Герой Советского Союза старший лейтенант Н. М. Стольников и военком эскадрильи старший политрук Макаров.
Экипажи заблаговременно обсудили план действий, условились в случае нападения противника держаться тесной группой, чтобы противопоставить ему массированный огонь. Истребителей для сопровождения мы не могли выделить, их едва хватало на отражение налетов вражеской авиации.
Танковую колонну экипажи СБ заметили на подходе к большому лесному массиву.
- Опоздай мы на пять - десять минут, и удар нанести было бы трудно, - рассказывал после вылета Березин. - Танки наверняка рассредоточились бы между деревьями, и попробуй тогда обнаружь их в густом лесу. А тут мы их накрыли неожиданно. Снизились и первыми же бомбами подожгли головной танк. И пошла работа! Внизу огонь, дым, пыль, а мы делаем заход за заходом и бьем по танкам и пехоте из всех видов оружия. В общему изрядно потрепали фашистов.
В этот день на аэродром прибыл какой‑то молоденький паренек - корреспондент. Он дотошно начал расспрашивать командира о всех подробностях только что закончившегося боя, просил назвать особо отличившихся.
- Все бомбили и стреляли хорошо, - ответил Березин. - Да вы сами поговорите с людьми. Вон они, все па месте.
И корреспондент ушел беседовать с летчиками.
Через час эскадрилья снова была в воздухе. В помощь ей дали группу самолетов во главе со старшим лей - тенантом Процеико и штурманом Гладких. Место, где находились танковая и механизированная колонны фашистов, оказалось чрезвычайно удачным для действий авиации. По обе стороны дороги простирались топкие болота, и какой‑либо маневр машин исключался. Поэтому второй налет наших бомбардировщиков оказался тоже удачным.
Правда, на этот раз экипажи встретили сильное противодействие. Сначала фашисты открыли зенитный огонь, а вскоре появились их истребители. Один наш самолет был подбит и совершил вынужденную посадку.
Удачная бомбежка неприятельских танков и мотопехоты вызвала в полку большой подъем. Я попросил одного из работников политотдела дивизии, чтобы он вместе с военным комиссаром полка провел в подразделениях беседы и порекомендовал самим участникам боев выступить перед однополчанами. Это необходимо было сделать потому, что предстоял вылет на задание новой группе бомбардировщиков.
Мы часто практиковали такие беседы. Человек, побывавший в бою, мог многое подсказать своим товарищам, воодушевить их, вселить уверенность в успешном выполнении поставленной задачи.
Почти в каждом вылете обязательно принимал участие летчик - политработник. Помнится, эскадрилье старшего лейтенанта Проценко приказали лететь на бомбежку десантных судов противника, обнаруженных на Балтийском море. Некоторые члены экипажей впервые шли на боевое задание. Они нуждались в примере более опытных товарищей.
Ко мне подошел военком эскадрильи старший политрук Чижиков и попросил:
- Разрешите слетать с ребятами?
- Но ведь группа укомплектована, к тому же вы, кажется, не готовились, - возразил я Чижикову.
Он настаивал:
- Я раньше выполнял подобные задания. Над морем летать приходилось. Разрешите?
Я хорошо знал этого энергичного политработника и замечательного летчика, и у меня не было оснований отказывать ему. На всякий случай спросил у командира, не возражает ли он против полета старшего политрука.
- Чижиков старый морской волк, - одобрил командир. - Ои усилит группу.
В этом нелегком полете бомбардировщики действовали чрезвычайно смело. Вдали от родных берегов они отыскали караван десантных судов противника. Штурман Гладких точно вывел самолеты на цель. Корабли ощетинились шквалом зенитного огня. Презирая опасность, экипажи стали на боевой курс и прямыми попаданиями крупнокалиберных бомб подожгли два судна. На палубах вспыхнул пожар.
Развернувшись, экипажи повторили атаку, сбросив остатки бомб. Накренилось еще одно судно, но проследить, затонуло ли оно, не было времени: появились вражеские истребители. Старший лех! тенант Проценко подал условный знак, чтобы экипажи сомкнулись и приготовились к отражению атак. Четыре раза бросались истребители на наших смельчаков, но всякий раз стрелки - радисты и штурманы отгоняли их дружным огнем.
Группа без потерь вернулась на аэродром. Некоторые машины оказались основательно потрепанными, в баках почти не осталось горючего.
- Машины мы быстро приведем в порядок, - заявили техники и механики. - А сейчас - качать наших героев!
Послышались смех и шутки. Любой боевой успех экипажей авиаспециалисты воспринимали как свой и радовались вместе со всеми.
- Ну ладно, ладно, - отбиваясь от не в меру разошедшихся ребят, взмолился старший политрук Чижиков. Он широко улыбался, довольный хорошим настроением сослуживцев. - Случайно уроните, кто будет проводить с вами политинформации?..
Последний боевой вылет в этот день совершила эскадрилья майора Шафранского. Ей была поставлена задача нанести еще один, третий по счету, удар по танковой колонне. Солнце клонилось к закату, когда боевые машины взяли курс на запад. На этот раз остатки вражеских танков были обнаружены в тот момент, когда они вышли из леса. По - видимому, весь день у немцев ушел на то, чтобы привести себя в порядок, растащить сожженные машины и освободить путь для движения.
Вернулись самолеты часа через два. Шафранский доложил:
- Снова мы устроили гитлеровцам пробку. Сейчас они и сами, наверно, не рады, что пошли по этой дороге. Ловушка отменная.
Командир эскадрильи особо отметил мужество воздушного стрелка - радиста младшего лейтенанта Клещина и командира экипажа старшего лейтенанта Ланге. Больше всех в этом полете досталось бомбардировщику, которым командовал Головко. В его фюзеляже и крыльях мы насчитали около двух десятков пробоин.
- Задание выполнили хорошо, - подводя итоги дня, сказал командир части. - Разбор полетов, если позволит обстановка, проведем завтра утром. Ну а вам, - обратился он к техникам, - придется ночью потрудиться. Подремонтируйте машины, заправьте их горючим, подвесьте бомбы. С рассветом - вылет.
Батальонный комиссар Зубарев собрал редакторов боевых листков и проинструктировал их. Вооружившись карандашами, они тут же приступили к работе: начали рисовать, писать заметки, стихотворные строчки, делать дружеские шаржи. Вскоре боевые листки уже красовались на стоянках самолетов.
Позже мне доводилось встречаться не только с командирами, но и с политработниками, которые недооценивали это средство пропаганды. "Была нужда возиться с какими‑то листочками, - пренебрежительно говорили они. - Назвал фамилии наиболее отличившихся на разборе полетов - и довольно".
Товарищи не понимали того простого факта, что низовая печать, в том числе и боевые листки, - очень оперативная и конкретная форма политической работы. Какое чувство гордости у людей вызывало сознание того, что их фамилии, крупно выведенные цветным карандашом в боевом листке, красуются на виду у всех друзей! Значит, героев дня заметили, оценили.
Вечером мы с Зубаревым собрали политработников, агитаторов и других активистов, чтобы поговорить с ними о дальнейшем повышении действенности их работы, об инициативе.
Впервые за последние дни июля я возвращался в политотдел дивизии удовлетворенный: крылатые цицероны работают на совесть.
Штабу дивизии потребовались разведданные об одном из крупных железнодорожных узлов, по которому в самое ближайшее время предполагалось нанести бомбардировочный удар. Решили послать на разведку два экипажа. Ведущим назначили Николая Иваницкого - грамотного в тактическом отношении и храброго летчика, не однажды проявлявшего инициативу и хладнокровие при выполнении боевых заданий.
Ранним утром Иваницкий со своим напарником взял курс на запад, в тыл противника. Над целью разведчики были встречены мощным заградительным огнем зенитных орудий. Однако они прорвались сквозь заслон, сфотографировали железнодорожную станцию и развернулись для следования на свой аэродром. Вскоре самолет Иваницкого начал отставать и снижаться. Ведущий подавал крыльями какие‑то сигналы, но его напарник не сумел разобраться в них. Он видел, как машина командира снизилась над лесной поляной и плюхнулась на фюзеляж. Иваницкий выбрался из кабины и подал знак руками своему ведомому. Но тот был еще неопытным летчиком. Не поняв командира, он возвратился в полк и доложил:
- Иваницкого подбили, сел на вынужденную.
- Покажите, в каком районе.
Летчик раскрыл планшет, достал карту и ткнул пальцем в прогалину между лесными массивами.
- Ну а ты, что ты сделал? - возмутился командир. Ему было обидно за то, что парень ничего не предпринял для спасения Николая Иваницкого - отличного воздушного бойца.
- Я? - недоумевал ведомый. - А что я мог сделать?
- Эх, аника - воин, - в сердцах махнул на него рукой командир и позвал Петрова, шустрого, с выгоревшими от солнца бровями и облупивпйшся носом старшего лейтенанта. - Полетишь сейчас вот с ним. Если можно сесть, садись и забери Иваницкого. Понял?
- Так точно! - подтвердил старший лейтенант и побежал к своему самолету.
Поляну, где сел Иваницкий, он обнаружил без труда. На месте самолета оказался догорающий костер. Сам же летчик, опасаясь фашистов, по - видимому, скрылся в лесу, потому что обнаружить его пе удалось.
А дней через пять Николай Иваницкий пришел в полк. Оборванный, заросший. Глаза впали, губы потрескались. Сплошной линии фронта тогда не существовало, и ему удалось пройти по болотистой, малонаселенной местности. Однополчане встретили его радостно, по - братски:
вынести такое испытание - дело нелегкое. Однако радость их была короткой. Сначала Иваницкого пригласили на беседу в особый отдел полка, потом под конвоем отправили в штаб армии.
Обо всем этом мне в тот же день сообщил в политдонесении военком полка. Он хорошо знал Иваницкого и, по всему было видно, сочувствовал ему, однако никаких далеко идущих выводов не делал.
Прибыв в этот полк на следующий день, я пригласил оперуполномоченного и попросил его подробно рассказать о разговоре с Иваницким.
- Трудно о нем судить, - неопределенно начал тот. - Хотелось бы верить ему, но где гарантия, что он говорит правду? Самолет будто бы сжег. Сгорела и пленка с фотоаппаратом. Потом он пошел якобы на восток. Деревни, что встречались, обходил. Слышал слева канонаду, но немцев не встречал.
Уполномоченный закурил и глубоко затянулся.
- II верится и не верится, - повторил он, видимо полюбившуюся ему фразу. - Прикиньте по карте. Расстояние не так уж велико, а в полку не был пять суток. Где пропадал?
- У вас есть доказательства, что он вступал в контакт с немцами? - спросил я уполномоченного.
- Какие там доказательства!..
- Какое же вы имеете основание подозревать Иваницкого?
- Основание? - переспросил уполномоченный. - Пять суток пребывания на территории, занятой противником.
- Разве это о чем‑либо говорит?
- Товарищ полковой комиссар, не сбивайте. У меня есть указание…
- Летать Иваницкий будет?
- Вряд ли, - высказал сомнение уполномоченный. - Скорее всего, его отправят в тыл, на проверку.
Я понимал оперуполномоченного: как коммунист, оп разделял мое мнение, но должен был выполнить указание своего начальника.
Па самолетной стоянке я встретил командира полка, отвел в сторону и спросил:
- Вы знаете Иваницкого?
- Хорошо знаю.
- Как он воевал?
- Никаких претензий предъявить к нему нельзя.
- Он коммунист?
- Был. Исключен в училище. Знаете этот случай?
- Знаю. Могли бы вы за него поручиться?
- Вполне. Я даже сказал об этом уполномоченному, но тот не рекомендовал: дело, говорит, щекотливое… А жаль человека. Хороший летчик.
В авиационном училище Иваницкий был отличным инструктором, командиром звена. Когда началась война, он написал рапорт: "Прошу отправить на фронт". Но ему сказали, что надо готовить летные кадры для фронта.
Скрепя сердце летчик смирился с отказом. Нередко сутками не уходил он с аэродрома, по нескольку раз в день поднимался с будущими воздушными бойцами на учебном самолете, чтобы ребята обрели навыки пилотирования, усвоили хотя бы азы тактики, научились стрелять. И все шло хорошо.
Но вот однажды приключилась беда. Курсант, управлявший машиной, поздно заметил проходившую по окраине аэродрома женщину, и она погибла. Иваницкий сидел в задней кабине и увидел женщину, когда несчастье предотвратить было уже нельзя. Их арестовали - инструктора и учлета.
Сначала Иваницкого отправили в пехоту, потом какими‑то судьбами он вырвался в авиацию. И вот теперь снова предстоит военный трибунал.
Поговорив с оперуполномоченным, я долго думал о Николае Иваницком, внимательно изучил его личное дело, беседовал с однополчанами, которые вместе с ним летали на выполнение боевых заданий. Не было у него изъянов ни в биографии, ни в летной работе на фронте. И я сказал командиру дивизии:
- Буду настаивать, чтобы Иваницкого вернули в полк. Поддержите мою просьбу?
- Непременно, Андрей Герасимович, - твердо решил Федоров.
Разговор с начальником контрразведки был, признаться, нелегким.