Я придвигаю к себе последнюю папку. На ней чернильным карандашом выведено заглавие "ОКУНЬ". Это, очевидно, оперативное дело. Такие дела, по неписаному правилу, получают заглавия с двумя первыми буквами, одинаковыми с именем "объекта": ОКолович-ОКунь.
Материалы, типичные для оперативного дела: агентурные донесения, опросы свидетелей, служебные записки, варианты всяких оперативных планов, отчеты об операциях, удавшихся или провалившихся. В общем, своеобразный архив борьбы советской разведки против Околовича.
На первых страницах варианты использования Ксении Околович. Ее вербуют и придумывают всякие планы "бегства за границу". Но сообщения агентуры, следящей за Ксенией, говорят, что сестра Околовича ненадежна. Поручение разведки она вряд ли выполнит, МВД решает, что арестовывать ее пока невыгодно. Ксения оставляется на свободе как "приманка" для Околовича на тот случай, если он вторично появится на территории СССР. За Ксенией и за всеми другими родственными связями Околовича ведется строгое наблюдение.
На время войны оперативная разработка Околовича затихает. В дело подшиты два письма Околовича к Ксении в Витебск. Квадратики тетрадной бумаги в клеточку, исписанные карандашом. Он предлагает навестить ее и помочь уйти на Запад. Меня сбивает с толку спокойный тон Околовича. И каким образом он пересылал письма Ксении? Дальше, из стенограммы допроса Ксении, я понимаю, что произошло. Речь идет о том времени, когда Витебск был занят немцами. Ксения осталась в городе и работала медсестрой в немецком госпитале. Но в то же время держала связь с партизанами и помогала им медикаментами. Околович навестил ее в Витебске. Ксения отказалась ехать на Запад. Околович особенно и не настаивал. Когда советская армия вернулась в Витебск, Ксению немедленно арестовали. Письма партизанского штаба, подтверждающие помощь Ксении и ее лояльность Родине, были подшиты к делу, но не приняты во внимание. Ксения была осуждена на 10 лет ИТЛ "за сотрудничество с немецкими оккупантами". Сведения о ней после этого обрывались.
В 1948 году, когда начали поступать сведения о том, что Околович живет в Лимбурге, советская разведка послала в этот город агентов с заданием проверить, нет ли возможности похитить Околовича и вывезти его в советскую зону. Самого Околовича агенты не нашли, но сумели встретиться на улице с его женой, Валентиной Константиновной. Агенты докладывали, что, по их мнению, жена Околовича не догадалась, с кем имеет дело, но из ее ответов выяснилось, что Околович в Лимбурге почти не живет и она сама видит его редко и нерегулярно. Офицер, принимавший донесение, приписал свои комментарии: "Наивно. Она, конечно, сразу догадалась". Из дальнейших материалов было видно, что офицер не ошибся.
В 1949 году в СССР вернулся из Западной Германии русский эмигрант. Он был еще совсем мальчишкой, в политике разбирался плохо и не сумел преодолеть тоски по Родине. Советские власти забрали его у восточногерманских пограничников, подробно опросили и потом разрешили поехать к родственникам в Смоленск. Однако вскоре материалы опроса юноши попали в руки советской разведки. Выяснилось, что "возвращенец" в бытность свою в Западной Германии жил в одном доме с Околовичем и хорошо знал его самого. Юношу вызвали в МГБ, присвоили псевдоним "Минский" и стали выматывать в серии длинных допросов все, что ему было известно об Околовиче. Стенограммы допросов "Минского" были приложены к делу. Я начал читать их очень внимательно. В отличие от однотипных показаний задержанных членов НТС, знавших руководителя "закрытого сектора" лишь по совместной работе в НТС, рассказы "Минского" изобиловали деталями личной жизни Околовича, раскрывавшими его образ как человека. "Минский" хорошо знал Околовича. Ему было даже известно, что Валентина Константиновна сразу угадала в незнакомцах, встреченных на улице, агентов советской разведки. В течение нескольких лет "Минский" мог следить за образом жизни Околовича с близкого расстояния. Мелочи, рассыпанные между строчками его рассказов, рисовали образ скромного и честного человека, живущего не для себя, а для идеи. "Минский" помнил даже такие вещи, как посылки из США и Канады, приходившие на адрес Околовича. Околович объяснил как-то юноше, что эти посылки приходят от русских эмигрантов, собирающих деньги и вещи для поддержки организации, где работает Околович. Иногда в посылках попадались долларовые бумажки, запрятанные в плитках шоколада или пакетах печенья. "Минский" хорошо знал, что эти деньги Околович передавал организации. Читая страницу за страницей, я понимал, что стяжателем Околовича нельзя было назвать ни в коем случае. Рассказы "Минского" только подкрепляли мое ощущение, что в лице Околовича советская власть имеет противника опасного именно искренностью и самоотверженностью своей борьбы.
Сведения, полученные от "Минского", дали возможность советской разведке развернуть в 1951 году конкретные операции против Околовича. Была сформирована боевая группа из трех немцев, агентов отдела советской контрразведки в Берлине. Группа получила 15 тысяч западных марок, ампулы с морфием, шприцы и задание: оглушить Околовича, вспрыснуть ему морфий и вывезти его в советскую зону. В случае невозможности похищения разрешалось ограничиться ликвидацией.
Группа перешла межзональную границу, купила легковую автомашину и добралась до городка Рункель, рядом с Лимбургом. К делу были подшиты копии условных телеграмм: "прибыли, дяди нет". "Дядю" агенты так и не нашли. Двое из агентов, пораздумав над тем, к чему их толкала советская разведка, решили сдаться властям. Руководитель операции бежал обратно в советскую зону. Шприцы, морфий и деньги попали в руки западной полиции. В довершение всего 10-летняя дочь одного из сдавшихся исчезла из восточной зоны Германии. Справка берлинской контрразведки сообщала грустно, что "она, по-видимому, вывезена агентами НТС на запад к отцу…"
Я понял, на что намекал Грибанов, когда говорил о "коленкоре, устроенном немцами".
Тонкий лист папиросной бумаги, подшитый к делу, представлял собой бюллетень Исполнительного Бюро НТС. В нем рассказывалось о сорвавшейся акции МВД против Околовича, и члены Союза призывались к еще большей осторожности и бдительности.
Вскоре после этого штаб НТС переехал во Франкфурт-на-Майне. Сведения об Околовиче поступали от агентуры в разных странах. Некий "Азарчук" писал донесение о том, как осенью 1952 года Околович и Бранд читали доклад группе нтс-овцев в Бельгии. Околович только что вернулся из поездки в Америку. Он пытался установить там связь с такими общественными организациями, которые могли бы оказать НТС материальную поддержку, не пытаясь в то же время заставить НТС стать орудием американской разведки. Околович подчеркивал, что, конечно, всякая материальная поддержка извне несет с собой опасность потери независимости, но руководство НТС твердо намерено занимать такое место в Западном мире, которое, давая материальную базу, позволит в то же время не продавать себя иностранцам. Были споры. Кто-то заявил, что без иностранной помощи сделать Революцию невозможно. Другие отвечали, что такая Революция, инспирированная извне, может слишком легко превратиться в интервенцию. Тогда конец и антикоммунистической борьбе, и НТС как революционной организации. Защитники последнего мнения оказались в большинстве. На следующий день Околович и Брандт выехали с докладами для членов бельгийского отдела НТС по городам Бельгии.
Было донесение и из Парижа, подписанное неким "Техником": "Встреча на конспиративной квартире. Доклад Околовича о стратегии революционной борьбы и о программе НТС…" Донесения из Австрии: "Появлялся Околович. Собрания членов НТС. Доклады и встречи…" Донесение из Берлина: "Приезжал Околович…"
По самому Франкфурту сведений было очень мало. Не приходило агентурных донесений ни о точном местожительстве Околовича, ни о путях, которыми можно было бы подобраться к неуловимому руководителю "закрытого сектора". Наконец, удалось получить примерный адрес его дома: Инхайденер штрассе 3, четвертый или пятый этаж. Оперативное дело заканчивалось на сводке разрозненных донесений о здании типографии "Посев", где работает жена Околовича, и о русском прессагентстве РИА, где, по слухам, часто бывает Околович.
На пятой папке, зеленой, простой, канцелярской, никаких заглавий не было. Содержащиеся в ней документы датировались временем после мая 1953 года, когда в структуре и методах работы советской разведки произошли серьезные изменения. Дело было не только в упразднении МГБ и подчинении разведслужб министру внутренних дел Берии.
После смерти Сталина положение в стране усложнилось настолько, что основное внимание советской разведки сосредоточилось на зарождающемся революционном движении русского народа. Даже те службы, которые раньше занимались исключительно иностранными государствами, направляя свою деятельность против американских военных укреплений в Европе, вынуждены были теперь заняться вариантами борьбы против зарубежных русских организаций. Практически это означало борьбу против НТС. Других русских организаций, опасных для советской власти, в зарубежье не было.
Власть не решалась бороться с революционной организацией силою слова в свободной дискуссии. Вероятно, КПСС знала, что проиграет. Советской разведке был дан приказ: уничтожить НТС любыми средствами.
Первое управление МВД СССР и Девятый отдел одновременно занялись разработкой двух заданий, полученных ими лично от Берии. Одно из заданий предусматривало похищение с вывозом в советскую зону руководителя берлинской группы НТС. Имя его в документах, которые попали ко мне, не раскрывалось. Другое задание требовало устранения Околовича.
Работая над вторым заданием, Первое управление выдвигало вариант, основанный на "Минском". Предполагалось инсценировать его переход обратно на Запад и добиться встречи "Минского" с Околовичем. Юношу, только недавно ставшего совершеннолетним, перевезли на дачу МВД под Москвой и начали ежедневно убеждать, что самая лучшая из его возможностей послужить государству – это убить Околовича.
Руководители Девятого отдела, генералы Судоплатов и Эйтингон, базировали свои планы на заброске в Западную Германию немецкой агентуры для выполнения задания. Поскольку папка принадлежала Первому управлению, в ней не было подробных данных о планах Девятого отдела.
Потом Берия был "разоблачен", и работа в органах госбезопасности временно затихла. Только когда пришло новое, послебериевское руководство МВД, планы борьбы с НТС были снова извлечены на дневной свет.
Уход Берии не вызвал изменений в линии работы МВД. Начальник Первого управления Федотов и его заместитель Грибанов по-прежнему выдвигали план ликвидации Околовича с помощью "Минского". У них тем временем прибавились новые сведения об Околовиче. В папке имелись донесения агента под псевдонимом "Вольф". Настоящего имени агента не упоминалось, но из донесений можно было понять, что работал он с советской разведкой недавно и вступил по ее заданию в НТС. "Вольф" жил в Западной Германии. Его жена, названная в документах своим настоящим именем, Е. Ханиш, перевозила донесения "Вольфа" в восточную зону. В одном из рапортов "Вольф" рассказывал о собрании НТС, на которое ему удалось попасть. Описывал обстановку в организации в той степени, в которой это было ему доступно по разговорам со случайными друзьями.
Затем "Вольф" получил, очевидно, задание проникнуть в закрытый сектор. В донесении, датированном июлем, "Вольф" сообщал, что достал номер служебного телефона Околовича, работающего в агентстве РИА на Кронбергер штрассе 42. Предупреждал, что, вызывая Околовича по телефону, его нужно спрашивать только по имени-отчеству. "Вольф" затем подтверждал домашний адрес Околовича, Инхайденер штрассе 3, добавлял некоторые детали о расположении квартиры, входах и выходах и о табличке с кнопками на парадном подъезде. Кроме того, "Вольф" приводил номер машины Околовича и ее марку. В конце письма "Вольф" еще раз настойчиво просил своих советских хозяев работать с ним поосторожнее и не торопить с результатами. Он чувствовал, что НТС ему не особенно доверяет. Так, например, указывал "Вольф", на днях ему звонил Околович и подробно расспрашивал, есть ли у его жены брат Вернер Риб в восточной зоне. "Я не знал, что ему известно, – писал "Вольф", – и поэтому сказал правду". Далее "Вольф" выражал уверенность, что, если ему дадут достаточно времени, он сумеет подобраться к Околовичу совсем близко и, может быть, даже проникнуть в закрытый сектор.
В конце донесения была краткая приписка какого-то капитана Никонова: "Это донесение было привезено Е. Ханиш в плитке шоколада на встречу в Остербург 7.7.53". Рядом синим карандашом кто-то, очевидно, старший офицер, добавил: "Проверить обстановку с В. Риб. Принять меры по маскировке его окружения". И, наконец, в самом низу чьим-то размашистым почерком: "Вольфа в прямые действия пока не включать. Нужен для наблюдения за объектом". И вместо подписи инициалы – А.Г.
В папке лежала фотография, присланная "Вольфом" совсем недавно. Я взял ее в руки.
На снимке несколько людей, сидящих вокруг обеденного стола, улыбались в объектив. Над каждым из них карандашом были проставлены стрелочки и номера. На обороте фотокарточки номера расшифровывались. "Вольф", круглолицый и лысеющий мужчина в рубашке с расстегнутым воротом, сидел у левого угла стола. Дальше была жена Околовича и сам Околович. Остальные люди на снимке меня не интересовали.
Фотография была снята, судя по донесениям "Вольфа", совсем недавно. Околович на ней совсем не походил на человека, изображенного на розыскных карточках тридцать девятого года. Продолговатость лица осталось, но оно похудело, осунулось и сильно постарело. Две глубокие складки, сжимавшие рот с обеих сторон, говорили о тяжести пережитого. Лицо было снято чуть в профиль, и нос казался большим. На его горбинку были приспущены сильные очки в роговой оправе. Околович улыбался, и его глаза имели добродушное выражение.
Я внимательно вглядывался в фотографию. Этому человеку столько революционеров доверили и доверяют свою жизнь. Теперь его собственная жизнь попала в мои руки. Значит, моя ответственность становится двойной…
Я запер дела в сейф и посмотрел на часы. Было уже шесть часов.
Пчела между стеклами все еще делала свои бесконечные попытки подняться к форточке. Я взял из пепельницы веревочку, брошенную Ивановой и привязал к ее концу скрепку потяжелее. Пчела не понимала, что это сооружение спущено к ней для оказания срочной помощи. Она убегала от скрепки и продолжала рваться к форточке по стеклу. Несколько раз она начинала работать крыльями, но это ей не помогало. Я вспомнил, что на ночь пчелы засыпают. Лучше было оставить ее в покое до утра. Сухую конфетную крошку она не трогала. Я капнул на конфету воды через внутреннюю форточку. Пусть подкрепится, а завтра посмотрим…
Сдав дежурному ключ от комнаты, я вышел к Крымской площади, остановил такси и поехал домой.
Часть третья
Именем совести
Глава 11
Яна кормила Алюшку тертой морковью. Каждый день в половине седьмого вечера совершалась эта процедура, и каждый раз малыш одинаково упрямо мотал головой. Заслышав мои шаги, Яна спросила: "Коля?" – не отрываясь от сложного занятия. Потом обернулась и, увидев мое лицо, вздрогнула.
– Что-нибудь случилось? – спросила она, вытирая наспех Алюшкин подбородок.
Я подсел к столу:
– Не знаю, как тебе ответить. И да, и нет. Во всяком случае, новости очень плохие…
Алюшка подавал отчаянные сигналы, что хочет ко мне на руки. Я взял было ложку с морковью и придвинул свой стул. Яна отвела мою руку:
– Не надо. Он сегодня хорошо поел. Давай лучше посадим его в кровать.
Сын попытался протестовать, но Яна дала ему любимую игрушку – алюминиевый дуршлаг. Мы смогли присесть на диван и поговорить под аккомпанемент ударов дуршлага о перекладины кровати.
– Мне приказано принять участие в организации убийства, – начал я.
– Опять… – с болью вырвалось у Яны.
– Опять… Только на этот раз возможностей для прямого отказа нет. Мне слишком многое успели рассказать. И потом, после прошлогодней истории с похожим делом я обязан быть очень осторожным.
– Что же нам делать?
Я задумался. В водовороте нахлынувших событий я не успел еще задать себе такой вопрос. Я так и ответил Яне:
– Не знаю пока. Ждать, наверное, что будет дальше. Ясно только одно: наши надежды на то, что все изменится само собой к лучшему, были несерьезными. Советская власть не может измениться. Не может.
Яна молчала, опустив подбородок на ладони. Потом спросила, взглянув на меня особенно серьезно:
– Кто он? Этот человек.
Я понял, что подчеркнутая серьезность взгляда была своеобразной просьбой об особой откровенности, но пойти на это я не мог.
– Не надо имен. Могу сказать, что он революционер, русский революционер, и, по-видимому, очень хороший человек.
Яна отозвалась, как эхо:
– Хороший человек или плохой, какая разница. Убийство есть убийство.
Я промолчал. Она продолжала:
– Может быть, я виновата. Нужно было, наверное, принять предложение Питовранова о работе в посольстве.
Я махнул безнадежно рукой:
– Что ты! В Париже тоже могли поручить организацию убийства. А Кутепов? А Мюллер? Разве не посольство разрабатывало и убирало их? Все одно… Нам просто очень не везет.
Яна качнула отрицательно головой:
– Дело не в невезении. Видимо, нельзя жить для одной самозащиты.
Я даже рассердился:
– Причем тут самозащита?! Самозащищается здесь только советская власть.
Яна усмехнулась горькой улыбкой:
– Да я не об этом, Коля. Нельзя оставаться в стороне. Вот в чем дело. Этому, наверное, нас и учат. Всех… Только для нас троих это, пожалуй, конец.
Я пожал плечами:
– Ты заговорила, как Володя Ревенко.
Яна тряхнула головой, как бы отгоняя мою неудачную фразу, и возразила:
– Я не знаю, что ты имеешь в виду. Но если ты не видишь выхода, то я его тем более не могу найти. По-моему, остается только одно: сказать твоим начальникам правду и принять, что нам полагается. А что касается Алюшки, то еще неизвестно, что для него лучше, – иметь трусливых родителей или…
– Подожди, – прервал я ее. – Не спеши с решениями. Время еще есть. Рубить с плеча рано. Посмотрим, как будут развиваться события.
Когда я снова пришел в особняк в Турчаниновском, пчелы между стеклами окна в моей комнате уже не было. Она, наверное, набралась за ночь сил и улетела. Форточки остались открытыми, и даже конфетная крошка по-прежнему лежала в углу между рам. Было приятно, что пчела спаслась, но и чуть-чуть обидно, что она так свободно обошлась без моей помощи.
Я вытащил из сейфа материалы по Околовичу, чтобы проверить, не пропустил ли вчера чего-нибудь важного. Вошел Студников. Настроение его улучшалось с каждым часом. Очевидно, дела Девятого отдела шли хорошо.