Характерный, как бы провалившийся, нос Витте вызывал много кривотолков в обществе. По одной версии, это был результат хирургической операции, по другой – последствия сифилиса. Вторая версия была весьма популярна среди недоброжелателей реформатора. Известный правый деятель А.А. Киреев, записав в 1906 году в дневнике досужие разговоры публики о том, что лечение застарелого сифилиса Витте в очередной раз не увенчалось успехом, с иронией замечал: профиль сановника "стал еще менее классическим".
Есть свидетельства, что нос у него был все же настоящий. Р.Ш. Ганелин и Б.В. Ананьич встречались в 1960-х годах с бывшим думским репортером С.М. Шпицером. В марте 1915 года, сразу после смерти Витте, он получил от редактора задание узнать, на самом ли деле у покойного был накладной нос. Репортер проник в особняк графа и, договорившись с монахиней, читавшей над телом усопшего Четьи-Минеи, смог пощупать Витте за нос. По словам Шпицера, нос был обычным – "никаких следов накладного". Этот эпизод свидетельствует о том, что "тайна" Сергея Юльевича занимала многих – раз редакция газеты сразу после смерти сановника решила сделать "сенсацию" на особенностях его внешности.
Явились ли указанные нападки причиной его отставки? Вероятно, такое утверждение было бы сгущением красок, но то, что репутация графа отставке способствовала, – бесспорно. В январе 1906 года Николай II писал своей матери, императрице Марии Федоровне: "Витте после московских событий резко изменился: теперь он хочет вешать и расстреливать. Я никогда не видел такого хамелеона, или человека, меняющего свои убеждения, как он. Благодаря этому свойству почти никто больше ему не верит; он окончательно потопил самого себя в глазах всех – может быть, исключая заграничных жидов". Император верно оценивал ситуацию: уже с начала 1906 года, как свидетельствуют материалы перлюстрации, градус недоверия к Витте в обществе возрос. В одном из перехваченных писем читаем: "Настроение в Петербурге подавленное. ‹…› Вообще тучи сгущаются. Витте ненавидим всеми". Отправитель другого анонимного послания заверял своего корреспондента, что "шансы Витте остаться у власти невелики".
2 апреля 1906 года, после сложных и длительных переговоров, Витте удалось получить французский заем в 10 млн рублей, спасший от краха финансы России, ослабленной войной и революцией. Дни Витте на посту премьер-министра были сочтены.
Несмотря на то что С.Ю. Витте был у власти более пятнадцати лет, он остался для общества "выскочкой", "человеком залезшим". Возглавляя финансовое ведомство, Витте являлся de jure лишь одним из высших сановников, однако de facto – чуть ли не первым министром, наделенным огромной властью и неограниченными материальными ресурсами. Заняв же в 1905 году номинально более влиятельную должность премьер-министра, на деле он получил гораздо меньший, чем прежде, объем полномочий.
Разительное несоответствие власти и влияния, которыми обладал Витте, занимаемым им должностям – привычная черта российской политической культуры. Приближенный к правителю министр всегда находится в центре общественного обсуждения, но действует закулисно. Чуждость Витте установленным бюрократическим правилам, его неуклонно растущее влияние, искушенность в закулисной борьбе давали пищу для конспирологических толкований.
А.Л. Зорин в статье, посвященной обстоятельствам отставки М.М. Сперанского, убедительно показал, как культурно-исторические стереотипы эпохи отразились на восприятии личности министра и облегчили многочисленным недоброжелателям задачу по его удалению со всех государственных постов на долгие годы. Удивительна схожесть не только характеров, но и политических судеб двух крупнейших реформаторов в российской истории. Оба министра поднялись к высшей власти исключительно благодаря своим незаурядным способностям, силе характера и государственным дарованиям. Тот и другой воспринимались многими влиятельными современниками как чуждые фигуры (Сперанский – в силу своего недворянского происхождения, Витте – по причине предыдущего опыта, связанного со сферой частного предпринимательства), карьера обоих зависела от расположения к ним самодержцев. Характерно, что в некрологах Витте аналогия со Сперанским проводилась чаще всего.
Но гораздо важнее набор обвинений, которыми осыпали реформаторов их противники: при сопоставлении этих обвинений можно увидеть буквально текстуальные совпадения. Сперанский выглядел в глазах публики ключевой фигурой масонского заговора, Витте – еврейского. Сперанскому ставили в вину особое расположение к французам, что вкупе с лестными отзывами Наполеона о нем делало сановника символом непопулярного внешнеполитического курса. В случае же Витте широкое хождение имели слухи о неисчислимых похвалах и наградах русскому министру от немецкого императора Вильгельма II.
Конечно, за столетие "репертуар" фобий в общественном мнении Российской империи изменился. К началу XX века, когда в общественно-политической жизни приобретает злободневность и остроту "еврейский вопрос", обвинения в связях с "жидами" становятся для государственного деятеля гораздо более опасными, чем принадлежность к тайным масонским организациям. Новую жизнь получает традиционная для России германофобия, в то время как французы перестают восприниматься враждебно.
Под влиянием событий революции 1905–1907 годов к образу Витте добавляется и еще один важный атрибут отрицательного персонажа – его обвиняют в попытках уничтожить самодержавный принцип власти. Характерно, что одна и та же формулировка "он подкапывается под самодержавие" использовалась как при обвинениях Сперанского, так и при критике в адрес Витте. Портрет всесильного министра – интригана и изменника получал в глазах публики свое завершение.
В образах министров можно найти и иные схожие элементы. Ко всему прочему, важным содержательным приемом для дискредитации министра-советника служила демонизация его образа. В отношении Сперанского, как показал Зорин, этот обязательный элемент антимасонского дискурса использовался довольно широко. В случае с Витте данный прием также применялся: инфернальный образ злоумышленника, враждебного национальным интересам России, становился необычайно ярким. Так, в правом журнале "Жало" периода революции утверждалось, что ради власти и могущества сановник продал душу дьяволу, подписав договор собственной кровью: "В народе ходит молва, что Витте своей необычной карьерой обязан дьяволу. ‹…› Жизнь Витте – это положительно сказка. Некогда нищий студент, он стал миллионером, приобрел графский титул и заправлял судьбами величайшего в мире государства".
Острая неприязнь общественного мнения к тайным обществам в начале XIX века и обусловленный этим образ Сперанского, по мысли А.Л. Зорина, были порождены страхом перед Французской революцией и ее идеями, могущими расшатать незыблемые основы российского самодержавия. В случае с Витте утилитарное использование фобий и пропагандистской риторики против реформатора объясняется страхом перед масштабной социально-экономической модернизацией. Эта параллель тем более любопытна, что на рубеже XIX–XX веков в состав "общества" входили не только придворные круги и дворянство – за столетие понятие "общество" существенно изменилось.
Сопоставление образов такого сановника, как Витте, в условиях самодержавного государства и в условиях революции высвечивает и существенные изменения конфигурации публичной сферы в России после 1905 года. Под влиянием цензурных послаблений многие более ранние оценки – как либерального, так и консервативного спектра – перешли из сферы частных разговоров в печать. На страницах газет и журналов обсуждались уже не только реформы министра, но и его семейная жизнь, особенности внешности, наиболее значимые факты биографии.
В силу принимаемых им политических мер и его репутации графу не удалось достичь компромисса с оппозиционной общественностью. Неудачной была и его попытка договориться с "братцами рабочими". В условиях, когда в политическую коммуникацию оказались вовлечены широкие слои общества, привычные методы работы всесильного министра с общественным мнением не возымели ожидаемого эффекта.
После своей отставки опальный министр стремился оправдаться перед общественным мнением, в чем ему помогали многочисленные литературные сотрудники. О том, насколько успешен был Витте, пытаясь добиться благосклонности общества, пойдет речь в следующих главах книги.
Глава II
Отставной реформатор как публичная фигура
1. "Политические отходные": отставка графа Витте в откликах прессы
Граф Витте подал в отставку 19 апреля 1906 года – 22 апреля она была принята императором. Первый в истории России премьер-министр получил теплый благодарственный рескрипт Николая II и орден Александра Невского с бриллиантами. Первые намеки в печати на скорую отставку кабинета озвучила уже 16 апреля – на три дня раньше "большой" столичной прессы – популярная "Петербургская газета". В заметке отмечалось, что разговоры об этом усиленно ведутся в обществе уже несколько месяцев, но на сей раз "слух растет и повторяется людьми, по-видимому, осведомленными. Что-то, очевидно, есть". С 16 по 18 апреля в издании появилось три заметки о том же, тогда как остальная пресса хранила молчание. 19 апреля еще три газеты присоединились к обсуждению данной темы. По-видимому, для "Петербургской газеты", ориентированной на более широкие слои населения, слухи являлись важным информационным поводом, в то время как "большая печать" предпочитала не опережать события. А.С. Суворин отреагировал на разговоры так: "Во всяком случае, я поверю этому уходу только тогда, когда прочту о том в "Правительственном вестнике"".
Общественное мнение обсуждало несколько сюжетов: причины, значение и последствия отставки кабинета. Среди возможных причин назывались переутомление и болезнь сановника, а также внутриполитические события: обострившиеся отношения с П.Н. Дурново, сложности в работе над проектом Основных законов. В большинстве своем (в девяти из двенадцати изученных мной газет) периодические издания признавали, что отставка была самостоятельным решением графа. Вероятно, распространению этой версии косвенно способствовал и сам премьер-министр, неоднократно выражавший желание оставить свой пост.
Некоторые издания рассматривали решение графа удалиться от дел как бегство с тонущего корабля. Так трактовала поступок премьер-министра "Петербургская газета": "Витте ушел. Вернее, убежал с поля брани". А.С. Суворин в своем "Маленьком письме" воздал должное Витте, назвав его "одним из даровитейших" государственных людей в России. Тем не менее в статье от 21 апреля Суворин не скрывал разочарования: "Я не могу не повторить ему упрека за то, что он ушел накануне открытия Государственной Думы. Я этого понять не мог и не могу, потому что это почти равняется тому, что главнокомандующий уезжает с поля сражения накануне генеральной битвы – буквально накануне". С Сувориным был согласен и его сотрудник М.О. Меньшиков. Для него уход графа (которого он также считал выдающимся государственным деятелем) накануне важнейших событий в жизни страны стал основанием для критики, высказываемой Михаилом Осиповичем как публично, так и приватно. К примеру, в письме от 1912 года публицист писал Витте:
Вы были довольно долго в положении Великого Визиря и, во всяком случае, были облачены исключительным доверием Государя. Вы предприняли огромное по важности дело, но самое главное забыли: организовать власть в России ‹…› подобрать чисто механически ‹…› группу людей вокруг Государя, которые обладали бы большими государственными инстинктами, а не писали бы только бумаги. Это, конечно, нелегко, но в этом все. Дом без хозяина – сирота.
Меньшиков не изменил своего отношения к графу даже годы спустя.
Среди распространенных версий была и другая: желание министра покинуть свой пост – не бегство, а скрытая стратегия. Он хочет уйти, чтобы многочисленные проблемы, которые неминуемо возникнут с открытием Государственной думы, решали бы другие бюрократы. Эта версия косвенно подтверждалась и опытом его отставки с поста министра финансов в 1903 году. "Биржевые ведомости" писали:
Как и тогда, С.Ю. Витте, доведя дела финансовых реформ до известного предела, остановился перед обозначившимся на горизонте призраком гибельной войны с Японией, причем он же, как только война закончилась, и выступил на арену активной политической деятельности с обновленными и сохранившимися силами. Так, доведя правительственный корабль ‹…› до Сциллы и Харибды, С.Ю. Витте временно устраняется от кормила правления, дабы грядущие ужасы не обрушились на его голову. Трудно гадать, таков ли действительно расчет государственного человека, но нельзя не видеть в этом объяснении известного остроумия. С.Ю. Витте ушел уже однажды – перед войной; и он вновь уходит – тоже перед войной.
Характерно, что эту версию поддержал и идеологический оппонент газеты – "Московские ведомости", выражавшие идеи пореформенного консерватизма. Предположив, что Витте в роли главы правительства вряд ли удастся достигнуть компромисса с кадетами, которые в Государственной думе будут говорить "от лица всего русского народа", газета заявила:
В этом шаге [отставке. – Э.С.] мы видим доказательство его выдающегося тактического ума. ‹…› Если бы граф Витте явился в "кадетскую" Думу и "кадеты" выразили бы ему недоверие, то это равнялось бы тому, что ему выразил недоверие "весь русский народ", и тогда ему пришлось бы уйти со своего поста "по воле русского народа", а это, по конституционной теории, равнялось бы чуть ли не гражданской смерти. Подвергаться такому риску для графа Витте не было никакого расчета: вот почему он, как умный человек, заварив всю думскую кашу, предоставляет расхлебывать ее другим, отойдя на время в сторону. ‹…› Ну, можно ли после этого сомневаться в тактическом уме графа Витте?