Он регулярно писал. Иногда в соавторстве с женой, Магдалиной Дальцевой. В просторечии - Магдалой.
Так они сочинили роман о Джузеппе Гарибальди. Однажды я сказал ему, что, когда я был в Италии, меня умилило количество памятников этому герою и их разнообразие. Кстати, я забыл, в каком городе был похоронен Гарибальди, и спросил у Атарова.
Он коротко задумался и ответил, что их роман заканчивается до кончины главного персонажа.
Вероятно, чтобы не слишком огорчать читателей.
На диспансеризации
Когда-то писатели проходили в своей поликлинике регулярные (раз в год) обследования, без чего нельзя было получить не только санаторно-курортной карты, но и просто медицинской справки.
С утра сдавали на анализ то, что положено, а затем надлежало посетить кабинеты: глазной, отоларинголога, рентген, кардиологический и пр.
Везде народ, а у хирурга - никого.
Мой друг вошел, поздоровался, на вопрос о жалобах ответил отрицательно. После этого последовала просьба спустить штаны и нагнуться. Своей унизительностью процедура напоминала личный досмотр арестованного перед отправкой в камеру.
Хирург бегло заглянул моему коллеге между ягодиц, небрежно спросил:
- Поэт? - и разрешил подтянуть брюки.
- Но откуда вы узнали? - изумился мой собрат.
- У всех прозаиков геморрой! - хладнокровно ответствовал доктор. И снисходительно пояснил: - Сидячий образ жизни!..
Японская пилюля
Летом 1984 года моя жена, дочка и внучка отдыхали в Евпатории, а я оставался под Москвой, во Внукове.
Однажды мы с Георгием Семеновым поехали на его машине на станцию и купили там по большой бутылке венгерского коньяка.
Пить сразу не собирались, но потом все же решили продегустировать. Сели за кустами на лавочку, и под какие-то, помнится, сливы так он хорошо у нас пошел.
Тут я говорю: сделаем перерыв на полчаса. В пять будет звонить Инна, мы договорились, и она сразу может почувствовать, что я принял. А потом продолжим…
Семенов вошел в мое положение и ответил: у меня есть японские пилюли, я тебе дам одну. Возьмешь в рот - и никакого запаха.
Рабочий стриптиз
Строился новый корпус Полиграфического института - рядом со старым, но под углом, чтобы не загораживать свет.
Молодой крановщик ловко подавал наверх кирпич и бадьи с раствором. И вдруг в раскрытом окне старого корпуса он увидел совсем близко большую комнату, сидящих в ней ребят и девчонок, которые что-то записывали или чертили, а перед ними на возвышении спокойно стояла совершенно голая баба.
Разумеется, это был натурный класс. Ведь "Полиграф" готовит и художников книги.
Крановщик так был поражен, что чуть не ударил концом стрелы в кладку, каменщики даже закричали на него, а потом крутили около виска пальцами. Он пришел в себя, но все же то и дело поглядывал из своей стеклянной кабинки туда, в открытые окна. Попробуй оторвись!
Когда он спустился в перерыв, некоторые заметили, что он какой-то будто трехнутый.
Он рассказал своим, мужикам и девкам, об увиденном. Они тоже изумились, но сразу поверили. Одна только спросила:
- Слушай, какой же это институт?..
Он ответил веско, уже как специалист:
- Какой, какой! Не понимаешь, что ли? Медицинский!..
Вспышка
Когда-то мы были с этим стихотворцем в отношениях почти приятельских, потом они слегка поостыли, но оставались вполне дружелюбными. Как теперь говорят - нормальными.
И вот в 1963 году в поезде при возвращении с выступлений он, предварительно выпив, хотя, видимо, и не слишком, сообщил мне прямым текстом, что ненавидит меня.
Его всего трясло, он бил костяшками пальцев себе в ладонь, будто в меня. Повода никакого не было, просто вырвались долго копившиеся раздражение и злоба. Наши попутчики только умоляли его не кричать, не привлекать внимание посторонних пассажиров.
Потом он уснул, утром смотрел в сторону.
Через несколько дней он подошел ко мне и спросил, смогу ли я его простить.
Я ответил честно:
- Простить можно, забыть нельзя…
Собрание
Председательствующий:
- В прениях по докладу выступило восемь человек. Какие будут предложения?
Из зала:
- Кто еще записался?
Председатель зачитывает список и в конце говорит:
- Есть предложение подвести черту.
Из зала:
- Оседлости!..
Интервью при регистрации
- Пусть многие из нас дураки, но все же это коллективный разум. (Георгиевский зал. 25.3.93.)
ЗАСТОЛЬНЫЕ ИСТОРИИ
Продолжение
Эта глава - продолжение предыдущей. Скорее даже, окончание. Центральный Дом литераторов. ЦДЛ. Ранее - Клуб писателей, писательский Клуб. А еще раньше?
Особняк был построен в 1889 году. Вскоре его купила графиня Олсуфьева. С тех пор его называют - олсуфьевский, хотя сразу после революции хозяева отбыли отсюда.
Знаменитый Дубовый зал с резными колоннами и лестницей на антресоли. Спускаясь по ней, Александр Третий, как гласит легенда, сломал ногу на самом каверзном, веерном ее отрезке. Он был крупный, грузный мужчина и неудачно оступился.
Тоже деревом отделаны гостиные внизу и наверху. Несколько каминов, два из них до сих пор украшены мраморными женскими головками.
Как это все уцелело, пока здесь жила тесно вселенная пролетарская беднота?
Конечно, давно другие полы, другая, невпопад, мебель, но стены-то, стены те же и сколько они впитали в себя! Какая здесь звучала музыка, какие женщины здесь танцевали! Какие читались стихи! Какие страшные произносились слова на смертельно жестоких собраниях! И какие вспыхивали надежды и выступали на глазах слезы - после XX съезда!..
Когда мы с Инной жили поблизости, на Арбате, то часто ходили сюда обедать. Я всегда брал пельмени - их прекрасно здесь готовили. Да и вообще писательский ресторан долгие годы славился отменной кухней.
Одну зиму здесь официально столовался московский футбольный "Спартак". Это была команда времен Нетто, Симоняна, Сальникова, Ильина, Исаева, Татушина, Парамонова… Они приходили после занятий в своем спортзале на Поварской.
Каждый год девятого мая собирались писатели - фронтовики. Внизу, у гардероба, кафель заливали водой по щиколотку и клали жерди, оступившийся промачивал ноги. У дверей стояли наши молодые сотрудницы в пилоточках и сапожках. Не выпив на КПП ста грамм и не закусив сухарем, пройти было невозможно. На середину зала выезжала походная кухня. Известнейший конферансье толстяк Гаркави раздавал картошку в мундире. Продаттестаты всегда составлял Светлов.
Главная прелесть этих встреч состояла в том, что все были свои.
Да, ЦДЛ был клубом, как никакой другой. Я как-то подумал о том, что писателей, сроду не бывавших, скажем, в Доме композиторов или кино, или ВТО, - множество. Но киношников, композиторов, артистов, никогда не переступавших порога Дома литераторов, представить себе трудно, даже невозможно. Было в нашем Клубе нечто поистине притягательное. Теперь, увы, это не так.
Какие люди сиживали здесь за столиками! Какие можно было услышать рассказы, истории!.. И "я там был; мед, пиво пил" тоже.
Впрочем, писательский Клуб проходит через многие главы этой книги.
Кто сочиняет анекдоты
В 60–е годы Булат Окуджава придумал анекдот: приезжаю отдохнуть на Ленинские горы, нет, на эти, как их… на Воробьевы. Хотя на Ленинские, на Ленинские. Сижу, подскакивает воробей, нет, этот, как его… Хотя воробей, воробей…
Тогда бы за такое не похвалили. Булат, понятно, рассказывал не всем.
А Сильва Капутикян в те времена сочинила свой: при коммунизме будет много стульев. Почему? Все очереди будут сидячие. Типичное "армянское радио".
Отдельное купе
В прежние благословенные времена московский поэт Николай Доризо гастролировал в Грузии. Утомленный выступлениями, встречами и сопутствующим гостеприимством, он, собираясь ехать поездом из Батуми в Тбилиси, заказал на себя одного двухместное купе "СВ".
Предвкушая ночной отдых, явился к самому отходу и обнаружил, что в его купе на обоих диванах сидят человек десять, кто-то с младенцем на руках.
- Я же оплатил эти места! - крикнул он наивно и растерянно, на что получил не менее эмоциональный, но суровый ответ:
- Что же, ты будешь лежать, а грудной ребенок стоять?!
"Волшебная пудра"
Михаил Дудин помимо прочего, то есть серьезной литературной работы, известен - правда, в сугубо писательском кругу - страстью к всевозможным рифмованным забавам: экспромтам, эпиграммам, не всегда невинным шуткам и шуточкам.
Однажды ему позвонили с ленинградской парфюмерной фабрики (он питерский) с просьбой.
- Михаил Александрович, - сказал ему милый и ответственный женский голос, - мы вас очень любим и уважаем. Сейчас мы выпускаем новую продукцию для наших дорогих женщин - пудру, которую мы решили назвать волшебной. "Волшебная пудра". И вот просим вас написать стихи, а мы поместим их на футляре - стихи, посвященные женщинам, всего четыре или, еще лучше, две строчки. Очень просим не отказывать. Когда вам можно позвонить, Михаил Александрович? Можно дней через десять?..
Миша ответил своим высоким, словно дурачащимся голосом:
- А уже готово…
Женщина изумилась:
- Как?
Он подтвердил:
- Записывайте! - и продиктовал:
Красавицей станет любая лахудра,
Ей в этом поможет "Волшебная пудра".
На другом конце провода помолчали, потом сказали: "Извините" - и положили трубку.
"И я бегу…"
Дудин был человеком с замечательно развитым чувством юмора. Он сыпал нацеленными в тот или иной адрес эпиграммами, а услышавшие восторгались, повторяли, запоминали: "Как, как?.." Однако иногда это чувство необъяснимо изменяло ему.
Известно, что он дружил с очаровательным Семеном Степановичем Гейченко, регулярно гостил у него в Пушкинском заповеднике. И вот однажды читаю в газете стихи Дудина, а внизу, как бывает, пометка - место написания: "с. Михайловское". Село Михайловское - ни больше и ни меньше! И хотя бы о Пушкине были стихи, что чуть-чуть бы сей пассаж оправдывало. Так нет - просто о себе. Я, помню, сказал тогда в компании: теперь будем ждать, чтобы Гранин поставил под какой-нибудь своей вещицей - "Ясная Поляна".
Но Богом данное чувство "Ю", к счастью, редко покидало Мишу Дудина. Он обладал и тесно связанной с этим качеством острой наблюдательностью. Вот его рассказ о том же Михайловском. Там работала уборщица (или сторожиха), следящая за домом поэта и домиком няни. В несезонное время, когда туристов почти не бывало, а сотрудники находились большей частью на главной усадьбе, она по собственному почину иногда сама встречала редких посетителей. Миша слышал, как она объясняла приезжей паре:
- Здесь он писал, здесь отдыхал. А бывало, скажет: "Арина Родионовна, сбегай за водкой!" И я бегу…
Она так внедрилась в ту его жизнь, что порою сама уже чувствовала себя его няней.
Певица в тюрьме
Замечательная наша певица Лидия Русланова сидела в тюрьме. И муж ее, генерал Крюков, друг маршала Жукова, сидел тоже. Умер Сталин. Их быстро выпустили.
Она с разрешения тюремного начальства дала на прощанье концерт для остающихся заключенных. Принимали ее восторженно: и знаменитость, и своя.
Она пела как никогда, и сама же объявляла каждую очередную песню.
Когда она произнесла звонко: "Помню, я еще молодушкой была", - из зала последовала громкая реплика:
- Во, бля, память!..
Она сама, смеясь, об этом рассказывала.
Артист и женщины
Мне поведал это мой друг, знаменитейший киноактер.
Еще очень давно он заметил, что женщины в самые сокровенные моменты ведут себя с ним как бы не вполне соответствующим образом. Даже самые умные из них глупо улыбаются, словно не могут поверить своим глазам. Они подсознательно наблюдают себя со стороны, почти из зрительного зала - на экране, в кадре.
Он быстро понял это, и причина слегка разочаровала его.
Знаменитые фамилии
А. Битов с откровенной нарочитостью проводит комментаторско-дикторскую линию: Набутов-Синявский-Левитан и иронически рассуждает о взаимоотношениях в нашем сознании Набокова с Набутовым, комментатора Синявского с Синявским-писателем, художника и диктора Левитанов. Но это что! Наиболее потрясающий, давно занимавший меня феномен: писатель с двойной фамилией, которого, по сути, никто не знал, а обе составляющие части фамилии были оглушающе общеизвестны: Шолохов-Синявский.
Столбовой
Когда-то выступал по ТВ новый генсек, и вся страна с интересом наблюдала, как он, собираясь перевернуть очередную страницу, слюнил палец.
А через короткое время состоялся писательский съезд, и один из наших руководителей, бывший высокий дворянин, читая доклад, точно так же перед каждым перелистыванием увлажнял палец о резиновую подушечку собственного языка.
Раньше за ним такого не водилось. Он помимо прочего был в быту достаточно брезглив, а тут совал палец в рот после сотни перекрестных утренних рукопожатий. Но очень уж хотелось ему во всем походить на Генерального, приобщиться, приблизиться.
В этом была его натура, суть. Столбовой лакей.
Непрактичность
Маргарита Апигер - единственная в нашем искусстве, не извлекшая для себя никакой последующей выгоды из топанья на нее ногами Хрущева.
Некоторые этим всю жизнь кормятся
В фойе
В фойе Колонного зала Анна Ахматова, старая седовласая матрона, только из президиума, - на писательском съезде (1965) перерыв. Кругом фотографы - снимают всевозможные искусно выстроенные "живые сценки" или стационарно запечатлевают наиболее вальяжных. Агния Барто подходит и говорит:
- Анна Андреевна, можно с вами сфотографироваться?
Та отвечает своим низким голосом, почти басом:
- Я сегодня не в лице.
Андроников в тифлисских банях
Ираклий Луарсабович в очередной приезд в Тбилиси, как всегда, отправился с местными друзьями - литераторами в знаменитые серные бани. Там одной из коронных услуг считался массаж.
Банщик бросил голого Андроникова на скамью и начал мять, - как тому показалось, излишне энергично. Тот даже застонал. Друзья (помню, что среди них фигурировал Георгий Леонидзе) стали подшучивать: мол, слишком нежный стал в Москве. Массажист еще более активизировался.
Андроников возопил от боли. В результате у него оказались сломанными два ребра.
Объяснение: банщики сюда традиционно, из поколения в поколение, поставлялись из одного села. А этот пошел по другой, партийной, линии и даже стал инструктором ЦК компартии Грузии, но проштрафился, был исключен и изгнан оттуда. Земляки, чтобы ему не возвращаться с позором домой, устроили его в бани. Он еще не овладел новой профессией и, подзадоренный подначками знаменитостей, перестарался.
Эту историю Ираклий Луарсабович рассказал на борту теплохода "Михаил Фрунзе", на Московском канале, во время празднования редакцией журнала "Юность" своего десятилетия. Андроников называл себя одним из фундаторов этого журнала.
Тарапунька и Штепсель
Были знаменитые артисты эстрады Тарапунька и Штепсель (в миру Юрий Тимошенко и Ефим Березин).
Когда они только начинали вместе, дело не очень шло, и им помог старый администратор, эдакий эстрадный зубр с огромными связями. Он им устроил выгодные гастроли, нашел хорошую площадку и в Киеве. Их успех нарастал стремительно, и вскоре они уже были сверхпопулярны и всеми узнаваемы.
А года через два тот самый администратор звонит им из одной приволжской автономной республики и рассказывает, что взялся помочь тамошней филармонии, но у нее нет денег, чтобы пригласить видных гастролеров, а так публика не ходит. Замкнутый круг. Ребята, выручайте…
Они помнили добро, выкроили трехдневное окно и прилетели. Он встречал их у трапа, и они демонстративно расцеловались с ним. А рядом стояла молодая женщина, типичная деваха, в пальто и в платочке.
Администратор сделал в ее сторону рекомендующий жест и сказал:
- Знакомьтесь, это наша министр культуры…
Она зарделась, протянула ладонь дощечкой и представилась:
- Дуся.
Эйзенштейн и Крючков
Перед войной появился новый киноартист - Михаил Кузнецов в фильме "Машенька". Эта картина всех тогда задела, а иных потрясла щемящей правдой нашей близкой судьбы, пронзительностью и нежностью. И этот неведомый прежде трогательный актер оказался вдруг всеобщим любимцем, стал почти в один ряд с тогдашними кумирами: Алейниковым, Андреевым, Бернесом, Крючковым.
Впоследствии, после войны, когда он начал сниматься и в цветных фильмах, выяснилось еще, что у него редкостной синевы глаза. Но вот ведь как случается в искусстве - такой удачи больше уже не было. Не везло - роли хорошей не выпадало, режиссера. Снялся в нескольких средних лентах.
Он немало выступал на эстраде, был по - прежнему популярен, ездил по стране. Я познакомился с ним в связи с тем, что он читал мои стихи, и, нужно сказать, хорошо читал, - у него была целая программа. Вид он имел уже не такой, как когда-то, васильковые глаза его слегка выцвели.
Мы радостно встретились снова лишь через много лет, - наверное, за год или полтора до его смерти. Накануне Дня Победы нас пригласили выступить в Министерстве гражданской авиации. Был там еще, помню, космонавт Береговой.
Кузнецов оказался превосходным рассказчиком. Однако по порядку. Когда началась война, он собрался идти в армию, но его вызвали на студию и сказали, что на него есть бронь и требуется ехать в Казахстан, выпускать нужные фронту и тылу фильмы. Он поехал. Во главе отправляющихся стоял Эйзенштейн, тогда уже классик с мировым именем и непререкаемым авторитетом. Потом, как известно, он сделал фильм "Иван Грозный", резко, раздраженно не понравившийся Сталину. Эйзенштейн картину переделал, и вождь, кривясь, принял ее. Тогда многие поправляли свои вещи по державному указанию.
Большинство полагало или делало вид, что так и следует. Но не все!
В "Одном дне Ивана Денисовича" описывается, как герой приносит в контору своему соседу по нарам кашу:
"Цезарь трубку курит, у стола своего развалясь. К Шухову он спиной, не видит.
А против него сидит Х-123, двадцатилетник, каторжанин по приговору, жилистый старик. Кашу ест.
- Нет, батенька, - мягко этак, попуская, говорит Цезарь, - объективность требует признать, что Эйзенштейн гениален. "Иоанн Грозный" - разве это не гениально? Пляска опричников с личиной! Сцена в соборе!
- Кривлянье! - ложку перед ротом задержа, сердится Х-123. - Так много искусства, что уже и не искусство. Перец и мак вместо хлеба насущного! И потом же гнуснейшая политическая идея - оправдание единоличной тирании. Глумление над памятью трех поколений русской интеллигенции! (Кашу ест ртом бесчувственным, она ему не впрок.)
- Но какую трактовку пропустили бы иначе?..
- Ах, пропустили бы?! Так не говорите, что гений! Скажите, что подхалим, заказ собачий выполнял. Гении не подгоняют трактовку под вкус тиранов!.."
Но это когда еще будет! Однако - где!
Так вот, продолжает Кузнецов, прибыли в Алма-Ату. Приняли их там отлично, несмотря на тьму эвакуированных. Для наиболее выдающихся выделили целый дом. Эйзенштейн назвал его - лауреатник.