Что же касается Леонида Ильича, я с ним встречался еще несколько раз то в концертном зале, то в Доме приемов в Барвихе. А спустя какое-то время получил и возможность бывать на его даче, где он жил вместе со своей внучкой Викторией и ее мужем Геннадием Варакутой, с которым я был знаком. А произошло это так. В 1975 году я отправился в Киев на "Укртелефильм" сниматься в музыкальном фильме "Ищу зарю" в качестве главного героя. В нем также снимался молоденький парнишка по имени Гена Варакута, исполнявший роль второго плана. Мы с ним довольно быстро подружились. Это был очень умный, симпатичный парень. А так как съемки происходили на идущем по Днепру теплоходе и податься было некуда, то мы с Геной проводили много времени в разного рода дискуссиях и беседах, бывало, что и под водочку. Там я ему и подкинул идею - пора, мол, перебираться в Москву и поступать в какой-нибудь театральный вуз, где ему как актеру можно будет в полной мере реализовать свои способности. Помню, все внушал ему: "Ген, ты же сам видишь, что здесь у тебя нет никаких перспектив. Начнешь учиться, отец у тебя - человек состоятельный, в правительстве работает, авось без поддержки не оставит. Если будет надо, я сам тебе в Москве помогу чем могу…" Сказано - сделано. После съемок двинули мы с ним в Москву. Гена идет на консультацию, а через десять дней с блеском поступает в ГИТИС. Там, кстати, он познакомился и с Володей Винокуром. А на третьем курсе - со студенткой театроведческого факультета Викторией, любимой внучкой Брежнева. Впоследствии они стали мужем и женой.
Таким образом, мы с Володей стали бывать на даче Брежневых, где в основном общались с супругой Леонида Ильича Викторией Петровной, с истинно материнской заботой опекавшей молодоженов. Но сам Леонид Ильич, врать не буду, ни разу за это время не вышел к столу, за которым все мы отдавали должное кулинарному искусству Виктории Петровны. Конечно же там были, помимо Вики, еще два внука Брежнева - Андрей и Леша. Обстановка была самая уютная, люди они были очень милые и славные. Вот все, что я могу сказать.
Три великих "Ф"
Три "Ф", как их часто в шутку называли друзья, - это, соответственно, Марк Фрадкин, Ян Френкель и Оскар Фельцман, три наших замечательных композитора, во многом определившие лицо современной отечественной песни. Чередование имен в этом блистательном триумвирате можно в принципе и поменять, что никак не отразится на сути дела. Ибо к каждому из них я питаю глубочайший пиетет - и к ныне здравствующему Оскару Борисовичу, и к безвременно ушедшим от нас Марку Григорьевичу и Яну Абрамовичу.
Но коль уже так сложилось, начну с Марка Фрадкина - великого мастера, еще при жизни считавшегося классиком песенного жанра. И здесь непременно нужно воздать должное популярному современному композитору, главе фирмы "Арс" Игорю Крутому, который, честь ему за это и хвала, на проходившем в Витебске музыкальном фестивале "Славянский базар-99" организовал специальный вечер, посвященный памяти Марка Григорьевича, который умел собирать вокруг себя талантливых людей и отдавал им все тепло своей души. В собственном творчестве Фрадкин был своего рода "однолюбом" - целиком посвятил себя служению Ее Величеству Песне. Он не Разбрасывался, не превращал свою высокую профессию в ремесло. Бывало, сочинял всего лишь две-три от силы - четыре песни в год. Но зато какие это были песни: "Ночь коротка", "За фабричной заставой", "Течет Волга", "За того парня", "И это добрая примета" и еще множество других, ставших, по сути, шедеврами советской песенной лирики!
Как я уже неоднократно упоминал, в свое время вокруг его песни "За того парня" разгорелись нешуточные страсти, когда Союз композиторов СССР отобрал ее для исполнения на Международном фестивале эстрадной песни в Сопоте. Фрадкин предполагал, что эту песню буду исполнять я. А фестивальная комиссия Министерства культуры решила направить туда другого вокалиста. Вот тут-то Марк Григорьевич и проявил свою недюжинную силу воли, категорически заявив, что, ежели с его песней не поедет Лещенко, с ней не поедет никто. Ослушаться его не посмели, в результате чего я и стал лауреатом фестиваля в Сопоте.
Само собой, после такого случая у нас с Марком Григорьевичем завязались самые теплые отношения. Не было, пожалуй, ни одного его авторского концерта, на который бы он не пригласил меня с исполнением его песен. А иногда приглашал также и мою первую жену Аллу Абдалову, которую очень любил за тембр ее голоса. Таким образом, я имел возможность наблюдать именитого маэстро в самые разные моменты его жизни. И надо сказать, было на что посмотреть, ибо Марк Григорьевич был удивительной, уникальной личностью.
Прежде всего, он был человеком так называемой старой закалки, то есть из породы российской интеллигенции в чеховском понимании этого слова. Для Фрадкина было чрезвычайно важно, как он одет. Он всегда носил безукоризненно сшитые костюмы, в которых выглядел как прирожденный джентльмен. От него, кстати, я перенял манеру носить вместо галстука шейный платок, что в те времена было особым шиком. Когда я, к примеру, бываю приглашен на какую-то "демократическую" тусовку, куда не пойдешь в галстуке, но неловко являться и в джинсовой куртке, я в качестве компромисса выбираю шейный платок "а-ля Фрадкин". Кроме него, я знаю лишь одного человека, отдающего предпочтение шейным платкам, - это конечно же мой добрый приятель поэт Андрей Вознесенский. Щеголем Фрадкин был, можно сказать, феерическим - ходил в неизменно светлого тона пиджаках непременно с шейным платком и торчащим из кармашка уголком носового платка. И если, как это часто бывает, хороший крой одежды призван сглаживать, скрывать недостатки телосложения, то у Фрадкина все было наоборот - подчеркнуто стильный покрой его костюмов лишь выявлял изящество и стройность его фигуры. У него была необычайно мягкая походка и очень красивый тембр голоса, которым он мог заворожить кого угодно. Что же касается его каллиграфического почерка, то меня это всякий раз наводило на подозрение, уж не филолог ли он… А как он говорил! Если бы Фрадкин не был музыкантом, из него бы, я думаю, вышел совершенно потрясающий оратор. Причем к своим глубоким, умным, тонким, полным иронии и юмора публичным выступлениям он никогда специально не готовился.
А с какой великолепной "небрежностью" он относился к своему композиторскому творчеству!.. Его, допустим, спрашивают: "Говорят, вы написали что-то новенькое?" А он рассеянно отвечает, словно о чем-то не очень значительном: "Да вот написал тут одну песенку. Называется "Течет Волга" - и переводит разговор на какую-то другую тему. Заинтригованный собеседник не унимается: "Покажите, пожалуйста, Богом молю". Тогда лишь Марк Григорьевич, пожав плечами, садится к инструменту и напевает своим великолепным баритоном: "Издалека долго течет река Волга…" Слушатель ахает: "Невероятно… превосходно…" А Фрадкин спокойно отвечает: "Вы так считаете? Я рад, что вам понравилось". На чем разговор о его очередном песенном шедевре обычно и заканчивается.
Очень интересно у нас с ним проходила работа над песней "За того парня". Собственно, трактовка ее полностью принадлежала Фрадкину. Он мне сразу же заявил в открытую, без обиняков:
- Лев, вы, надеюсь, понимаете, что песня эта - не совсем, так сказать, фестивальная? Типичная балладная форма, песня-рассказ, построенная на раздумчивой, негромкой интонации. Тем более, что и публика там будет не наша, не русскоязычная. И чем же в таком случае вы собираетесь эту публику "брать"?
Я соглашаюсь:
- Да, Марк Григорьевич, сейчас у нас действительно все как-то слишком ровно чередуется: куплет-припев, куплет-припев. Так эту песню исполняет в фильме Кавалеров, в том же сдержанном, лирическом ключе ее поет Кобзон. Но что делать, если здесь железно выстроен "квадрат"?
И тут вдруг Фрадкин хитро усмехается:
- А что, если мы его возьмем да и сломаем? - И объясняет, что и как нам нужно сделать, чтобы в финале происходил внезапный эмоциональный выплеск, взрыв, совершенно неожиданный для публики, настроенной на заведомо ровное течение песни.
И замысел мастера оправдался блестяще. Когда я на концертной площадке в Сопоте пропел всю песню до конца, пошел оркестровый проигрыш. После чего можно было бы ожидать еще одного повторения припева, и на этом - все. Однако я повторил не припев, а начало первого куплета. Точнее, первые его четыре строчки:
Я сегодня до зари встану,
По широкому пройду полю.
Что-то с памятью моей стало,
Все, что было не со мной, помню.
Именно на четвертой строчке и произошел задуманный нами "эмоциональный выплеск". Графически это можно изобразить с помощью, скажем, нескольких восклицательных знаков в конце фразы, ритм в ее начале как бы замедляется, а затем следует взрывной силы голосовая атака:
Все, что было не со мно-о-ой, помню!!!
И на этом песня завершается.
Эффект неожиданности сработал на славу: этот финал действительно обрушился на сопотскую публику и вызвал невероятную реакцию. "Вот тебе и баллада, песня-рассказ…" - думал я, глядя на неистово аплодирующий амфитеатр.
По правилам конкурса бисирование концертных номеров не разрешалось, так что исполнить "За того парня" два раза подряд мне довелось лишь на завершающем концерте лауреатов Сопота. Публика, впрочем, требовала и третьего исполнения, но это в глазах устроителей фестиваля было уже чересчур. И потому, не имея возможности спеть всю песню целиком, я еще раз повторил последний припев песни:
Я сегодня до зари встану,
По широкому пройду полю,
Что-то с памятью моей стало,
Все, что было не со мной, помню…
Это, собственно, и было тем, к чему мы с Фрадкиным стремились, - донести до иноязычного слушателя смысл песни во всей ее обнаженной сути. Стоит ли говорить, что львиной долей успеха в этом случае мы были обязаны блистательным стихам поэта Роберта Рождественского.
Но с другой стороны, композиторско-исполнительская трактовка - это еще не все. Мало кто знает, что для песни "За того парня" была сделана не одна, а несколько аранжировок. Первую сделал Алексей Зубов, вторую - Борис Рычков, потом в работу включился В. Терлецкий, потом еще какой-то музыкант, не помню, к сожалению, его имени… И лишь когда мы соединили все эти аранжировки воедино, у нас получилась современная, динамичная, эмоциональная партитура. Такова цена успеха, за который, как правило, приходится платить адским трудом. Казалось бы, что значит какая-то высокая нота в конце песни? А вот поди ж ты ее сначала определи, эту самую ноту…
Но что касается Марка Григорьевича, вы ни за что не разглядели бы за "сверкающим фасадом" его изысканных нарядов и манер вечного труженика, неугомонного творца. Таким уж он был создан - предпочитал, чтобы люди видели в нем прежде всего не трудягу-музыканта, а комильфо самой высокой пробы. Ему, как истому аристократу духа, страшно не хотелось признаваться в том, что за всеми его песенными шедеврами стоит огромная черновая работа. Какой же барин будет делать "черную работу"? К слову, в своих "аристократических притязаниях" Фрадкин был не одинок. Так, скажем, Чайковский злился на Михаила Глинку, называя его дилетантом (пусть даже и гениальным) как раз за то, что Глинка якобы в гораздо большей степени был барином, чем профессиональным музыкантом, в силу чего и не реализовал свой дар полностью. Но более всего, мне кажется, образ Фрадкина созвучен образу пушкинского Чарского, одаренного поэта-аристократа, тщательно скрывающего от всех свое увлечение поэзией. Чего только не делает барин Чарский, демонстрируя окружающим, что поэзия в его жизни - так, безделка, легкое увлечение, не стоящее никакого внимания, и что главное для него - это умение вращаться в высшем свете…
Недаром Марк Григорьевич безумно нравился женщинам, прекрасно это сознавал и делал все от него зависящее, чтобы нравиться им еще больше. Наряды его были всегда шикарны, манеры покоряли всех без исключения. Что же касается характера его взаимоотношений с представительницами прекрасного пола, то я, разумеется, об этом ничего сказать не могу. Да и кто о подобных вещах может что-либо знать? Единственное, что приходит на память, это реакция Марка Григорьевича на появление какой-либо красивой актрисы на экране телевизора. Если рядом с ним в этот момент был кто-то из его друзей, он, кивая головой, произносил с загадочной улыбкой: "Я ее знаю…" И более никаких комментариев - дескать, думайте по этому поводу что хотите.
Вспоминается также, что, когда Марк Григорьевич был уже, что называется, в возрасте, он начал нас - то есть меня, Иосифа Кобзона, Сережу Захарова - как бы немножко ревновать к нашей молодости. Как-то раз на фестивале "Красная гвоздика" в Сочи стою я на пляже в одних плавках - спортивный, молодой мужчина в полном расцвете сил. А рядом - Фрадкин со своими друзьями примерно его возраста. Я подхожу, здороваюсь. А он в ответ полушутя-полусерьезно: "Лева, ну что вы тут трясете перед всеми своей фигурой? Думаете, только у вас такой атлетический торс?" Подтягивает живот, выпрямляет спину, демонстрируя спортивную осанку: "Ничего, ничего, не вы один такой!" Но дело здесь было не только в спортивном телосложении. К тому времени почти все мы, молодежь, птенцы, выпорхнувшие когда-то из-под крыла Фрадкина, постепенно входили в славу, приобретали всенародную популярность, рост которой, видимо, также вызывал некоторую ревность у Марка Григорьевича.
А жена Фрадкина Раиса Марковна - красавица, очаровательная женщина - буквально обожала своего мужа. Называла его исключительно Маркушей. Да и вообще всех, кто приходил к ним в дом, она звала ласкательно-уменьшительными именами - Левушка, Иосичка, Сереженька… Такое впечатление, что Она любила всех, стараясь делать всем только приятное. Доходило порой до смешного. Скажем, подходит она к Кобзону: "Иосичка, как замечательно вы поете "За того парня"! Никто лучше вас ее не поет". Но тух же, увидев, что я стою рядом и все это слышу, добавляет с ласковой улыбкой, адресованной уже мне: "Кроме Левушки!" Или, допустим, забрасывает меня комплиментами: "Левушка, как вы поете песню "За фабричной заставой"! Неподражаемо, невероятно!" А через минуту почти то же самое звучит в адрес Кобзона: "Иосичка, вы меня так поразили своим исполнением "За фабричной заставой"! Лучше вас ее не спеть уже никому". При всем при том Раиса Марковна была очень мудрой женщиной, понимающей, что такое быть женой выдающегося художника, человека, который всегда на виду. Тем более Марка Фрадкина - обворожительного, безумно элегантного, привлекающего к себе массу поклонниц, пользующегося любовью огромного количества людей. Но я ни разу не был свидетелем какого-либо проявления ревности со стороны Раисы Марковны. Хотя, конечно, кто может утверждать, что между ними никогда не происходило всем известного "выяснения отношений"? Но она избрала в этом вопросе верную тактику, прекрасно понимая, что любовь поклонниц так или иначе воспламеняет воображение художника, будоражит его фантазию и что пытаться лишать его этой любви неразумно. (В этом, кстати, политика жены Фрадкина в корне отличалась от политики жены Силантьева, в порыве ревности способной шарахнуть своего благоверного бутылкой по голове…) И Марк Григорьевич, обладавший помимо своего феноменального композиторского дара еще и большой житейской мудростью, ценил, как мне кажется, позицию своей жены в этом вопросе очень высоко, благодаря чему они и прожили вместе много лет.
Что касается другого великого "Ф" - композитора Яна Абрамовича Френкеля, - то он был во многом противоположностью Марку Фрадкину. Гораздо более "демократичен". Но отнюдь не прост. Общей же их чертой было умение потрясающе одеваться. Плюс к этому рост Френкеля зашкаливал где-то за метр девяносто, что вкупе с его безукоризненным римским профилем и феерическими усами производило впечатление неизгладимое. А живи он, скажем, не в Москве, а в Париже, его изумительный бархатный голос безусловно принес бы ему славу незаурядного шансонье. Недаром его так часто просили самого исполнять свои песни. И когда эта "глыба" в идеально пошитом костюме садилась за рояль, зал замирал - настолько впечатляющим было сие зрелище. Я никогда не расспрашивал Яна Абрамовича о том, из какой он семьи, но, судя по всему, воспитанием детей там занимались серьезно. Подружились же мы с Френкелем во время совместных гастролей с оркестром Юрия Силантьева, где Ян Абрамович выступал с исполнением своих песен - сам садился к роялю, а оркестр ему аккомпанировал. Но с нашим творческим сотрудничеством дело долго не ладилось. Помню, он предложил мне как-то принять участие в записи его пластинок на фирме "Мелодия", исполнить одну из его песен. И на этом - все. Я, правда, не особенно расстраивался, понимал, что каждый именитый композитор представляет собой некую "нишу", вмещающую ограниченное число "собственных" исполнителей. Я знал, что в "нише Френкеля" давно и прочно "сидят" Иосиф Кобзон, Майя Кристалинская и некоторые другие певцы, так что "втиснуться" мне туда просто невозможно - там и без меня довольно тесно. Но на наших дружеских отношениях с Яном Абрамовичем это не отражалось никак, и мы с удовольствием общались с ним при любом удобном случае. Особенно наша дружба укрепилась после того, как его знаменитая песня "Журавли" принесла мне звание лауреата фестиваля "Золотой Орфей".
И вот как-то, будучи на гастролях, Ян Абрамович продемонстрировал мне свою так называемую "систему Френкеля", согласно которой следует грамотно пить водку. Видя, как мы все это делаем Френкель досадливо морщился: "Господи, до чего непросвещенный народ… Ну разве так можно - пить и пить почти без перерыва, пока не окажешься под столом?" А на вопрос: "И как же надо?" - отвечал: "А вот как. Берешь обыкновенный граненый стакан, вмещающий в себя двести граммов водки, и выпиваешь ее залпом. После чего закусываешь бутербродом - лебом с салом, с сыром или с чем-нибудь еще. А затем начинается пиршество: ешь вволю, пей вволю, но - только не водку. Водку во второй раз пить нельзя. Это уже излишество, чудовищный перебор. А одноразовый прием дает вот что. Во-первых, вы мгновенно получаете невероятный кайф. Да оно и понятно, после такого-то алкогольного удара… А во-вторых, этот кайф, если правильно закусывать, становится долгосрочным, то есть продолжается три-четыре часа. Таким образом вы получаете несколько часов хмельного блаженства, после которого возвращаетесь в обычное трезвое состояние. А если все время повторять и добавлять, то подобного эффекта достигнуть практически невозможно. Кайф, так сказать, "размазывается" во времени, теряя всю свою прелесть. И тогда уже не поймешь, что это - не то "выпиваловка", не то "обжираловка".
Уважая мнение маэстро, я решил последовать его совету, но… Так уж я устроен, что достаточно мне принять даже не стакан, а всего полстакана водки залпом - и я уже "готов", меня можно уносить. Конечно, я несколько утрирую, но в принципе так оно и есть. И если мне, скажем, маячит в перспективе целая "поллитра", я стараюсь растянуть ее на целый вечер. Но вообще-то я пьянею моментально и, зная о такой своей особенности, стараюсь алкоголем не злоупотреблять. Хотя, понятное дело, у нас в России неучастие в обильных возлияниях воспринимается довольно настороженно, если не сказать - подозрительно. Если не пьешь, стало быть, не наш, не свой. И это при том, что нация спивается катастрофически. Но если уж нельзя не пить совсем, то почему бы не принять повсеместно "систему Френкеля"? Во всяком случае, алкоголизм у нас уменьшится наверняка.