Как-то в Курске, будучи в гостях у Володи Винокура, который принимал нас в своей родной семье, я рассказал присутствующим о "системе Френкеля". Помню, все были поражены, что такой интеллигентный человек, как Ян Абрамович, хлещет водку стаканами. Я тут же уточнил - речь идет как раз не о множестве стаканов, а всего лишь об одном. Тогда брат Володи Борис решил провести эксперимент - проверить "систему" на практике. "Опрокинул" стакан водки, закусил его кусочком хлеба с чем-то и говорит мне: "Слушай, а ведь это действительно потрясающий "улет". Привет Френкелю!" Я с гордостью раскланялся, как будто похвалили мое изобретение. Но минут через пятнадцать Борис заявляет: "Лева, ты знаешь, эта "система" мне до того понравилась, что я, пожалуй, повторю ее еще раз…" Я чуть со стула не упал. Вот, думаю, и двигай после этого "культуру пития" в массы! А Боря, как ни в чем не бывало, принял потом на грудь еще стакана два, не забывая каждый раз выражать свое бурное восхищение замечательной "системой Френкеля"…
Но если серьезно, то об интеллигентности Яна Абрамовича ходили легенды. Практически со всеми, кто его окружал, у него складывались какие-то удивительно теплые отношения. А с какой нежностью он относился к своей жене Наталье! И это в общем-то закономерно, так как и в своем творчестве Ян Френкель был, что называется, неисправимым лириком. Стоит только вспомнить чудесные мелодии таких его Песен, как "Подмосковный городок", "Август", "Журавли", "Русское поле", "Старый вальсок"… Любопытно, что подавляющее большинство этих песен написано в размере три четверти, так сказать, в ритме вальса. Налицо подчеркнутая камерность, меланхоличность его музыки.
Кстати, мне трудно было бы представить себе Марка Фрадкина снимающимся в кино - "не царское" это, видимо, занятие. А вот Ян Френкель был прирожденным актером и охотно снимался в тех картинах, где звучала его музыка. Тут же вспоминаются кадры из фильмов "Новые приключения неуловимых" и "Корона Российской империи", где он выступает, по-моему, в роли ресторанного тапера. И если мне не изменяет память, он в молодости, в начале своей карьеры, вроде бы даже работал в каком-то киевском ресторане… Так что если уж проводить какие-то сравнения, которые конечно же всегда очень условны, то Фрадкин в жизни был аристократом, но трудягой в музыке, а Френкель был и оставался "просто артистом" всегда и везде - и в своем творчестве, и в жизни. Кроме того, Ян Абрамович обладал большим чувством иронии и самоиронии, чего явно недоставало Фрадкину. Порой даже трудно было понять, когда Френкель шутит, а когда говорит серьезно. Одним словом, замечательный был во всех смыслах человек.
Что же касается Оскара Борисовича Фельцмана, дай ему Бог доброго здоровья на долгие годы, то в чисто житейском смысле он представляет собой, на мой взгляд, совершенно уникальную фигуру. Оригинальность его как в творчестве, так и в жизни стала в артистических кругах притчей во языцех. Даже просто побеседовать с ним - непростое дело. Только откроешь рот, чтобы что-то сказать, как он тут же тебя перебивает: "Слушай меня, слушай меня… Это вот так надо делать, вот так… Слушай, слушай, слушай… Погоди, я сейчас скажу… Вот это хорошо, а это плохо… Да не перебивай ты, слушай, что я тебе скажу!" Такой вот разговор, напоминающий игру в одни ворота. Уходишь с полным ощущением того, что если и есть на свете некий всеведущий человек, который знает все за всех, то имя ему - Фельцман. При том, что Оскар Борисович великий, так сказать, теоретик, он - человек весьма даже "реальный", великолепно ориентирующийся в обстановке, знающий, откуда что берется.
Конечно же ему, прославленному отечественному композитору, создателю таких блистательных песенных хитов, как "Ландыши", "Баллада о красках", "Огромное небо", "Черное море мое", "Венок Дуная" и еще многих, многих других, грех жаловаться на судьбу. Мало чьи произведения звучали в космосе в исполнении самих космонавтов, подобно его знаменитой песне - "Четырнадцать минут до старта"… Но мне лично иногда чуть-чуть жаль, что пик творческой активности Фельцмана не пришелся на теперешнее время с его невероятными возможностями. Родись он этак на тридцать - сорок лет позже, он, безусловно, сделал бы себе и в наши дни феерическую карьеру. Все дело в его профессиональной хватке. Он всегда во всем был у нас первым. Фельцман первым начал делать современные аранжировки, первым начал записывать фонограмму не на две, как было принято, а на четыре, а то и восемь дорожек. Он первым начал раздельно записывать ритм и мелодию. Никто, пожалуй, кроме него, не уделял столько внимания аранжировке и трактовке песни. Это был и есть музыкант невероятного "чутья" на все самое передовое, современное. Когда с ним общаешься, не покидает впечатление, что внутри него идет какой-то сложнейший, безостановочный мыслительный процесс. Как будто часики стучат: "Тик-так, так-так, тик-так…" А то, что он в этот момент еще и общается с тобой, для него всего лишь некое побочное, не главное действие, не мешающее той самой внутренней работе. Одним словом, Оскар Фельцман даже и сейчас, в свои немалые уже годы - "человек-ракета", "реактивный" человек. Он настолько поглощен своим внутренним процессом, что На него порой даже обидеться нельзя всерьез - если он тебя чем-то и задел, то неумышленно, не ставя это своей целью.
Правда, однажды я обиделся на него довольно крепко. Хотя именно композитор Фельцман, и никто иной, стал волею судьбы моим "крестным отцом" на Гостелерадио: с ним я сделал первую в жизни студийную запись - это была песня "Улица Мари-Роз", принадлежавшая его перу… В данном же случае речь идет о песне Фельцмана "Баллада о красках" на стихи Роберта Рождественского, которую Союз композиторов СССР и Министерство культуры СССР единодушно утвердили для исполнения на фестивале в польском городе Сопоте. Я, как первый исполнитель этой песни, получивший ее, можно сказать, прямо из рук автора, имел все основания считать, что в Сопот поеду именно я. Не буду сейчас повторять уже не раз рассказанную мной "темную" историю о том, как мои планы сорвались и что тому было причиной. Интересно не это, а то, как повел себя в такой непростой ситуации Оскар Борисович. "Баллада о красках" была, что называется, не "фестивальной" песней. В "Балладе" шло, по сути, драматическое повествование в стихах. Все, что требовалось от исполнителя, - максимально точно донести до слушателя ее содержание. А что, если этот слушатель - иноязычный, владеющий русским лишь постольку поскольку? К тому же Сопот есть Сопот, суть фестиваля - песни скорее облегченно-развлекательного, нежели драматического свойства. Так что, с одной стороны, выбор именно этого произведения для Сопота мог показаться довольно странным. С другой стороны, надо не забывать, в какой стране мы тогда жили. Для советских и партийных органов главную ценность любой песни составляли отнюдь не музыкальные достоинства, а ее идеологическое звучание. "Баллада о красках" была признана высокоидейной, стало быть, ей и отправляться в Сопот…
Забавно, что автором этой "высокоидейной песни" был все тот же Оскар Фельцман, которому несколькими годами ранее власти устроили жестокую головомойку за его знаменитые "Ландыши", объявленные официозной критикой "верхом безыдейности и пошлости в советском эстрадном искусстве". За эту в общем-то совершенно безобидную, милую песенку на Фельцмана "наехали" так круто, объявив его чуть ли не врагом народа, что он, по его собственному признанию, стал всерьез опасаться, как бы ему не загреметь в тюрьму. Времена, как известно, были тогда для этого вполне подходящие…
Что же касается "Баллады о красках", то после ее высочайшего утверждения ничего не оставалось, как готовить песню к конкурсу. Надо было пробовать различные варианты аранжировок "Баллады" и по возможности "обкатать" ее, "впеться" в нее на гастролях - что я и сделал, отправившись в поездку по стране с оркестром Вадима Людвиковского.
Первый вариант аранжировки меня как певца в принципе устраивал. Но, чувствуя, видимо, что "Балладе" все же не хватает фестивального блеска, наше руководство предложило сделать второй вариант, причем даже не поставив в известность меня, уже заявленного исполнителя. В Зеленом театре было устроено нечто вроде генеральной репетиции "Баллады" с оркестром Бориса Карамышева, который совершенно неожиданно для меня выдал вдруг аранжировку в стиле модного тогда биг-бита! Серьезной, задушевной, раздумчивой по характеру песне попытались приделать чужие "ноги". Меня это буквально подкосило, я жутко растерялся, ибо результат оказался убийственным, песня просто погибала, и я вместе с ней. Но потом все же вернулись к первому варианту. Впрочем, меня это уже не касалось - стало известно, что в Сопот я не поеду. Оскар Борисович даже и не попытался хоть как-то Поддержать мою кандидатуру. Подозреваю, что Фельдман не сделал этого вовсе не потому, что относился ко мне плохо, а просто ему, очевидно, было в принципе все равно, кто будет это петь. Но, как показало будущее, такое равнодушное отношение к судьбе собственной песни обернулось в конечном итоге против него самого - "Баллада" не вошла даже в число дипломантов сопотского фестиваля. Впрочем, никакого серьезного следа в биографии Оскара Фельцмана этот факт не оставил. Ну а молодой певец Лев Лещенко, надувшись на маэстро, на некоторое время заметно охладел к его творчеству. Но потом все это постепенно сгладилось, забылось, так что мы и по сей день остаемся с Оскаром Борисовичем добрыми друзьями.
Оскар Фельцман - человек поистине феноменальный. Особенно меня поражает его способность мгновенно находить выход из затруднительной ситуации. Так, например, в какой-то период своей концертной деятельности Фельцман работал, как нас это называют, на пару с известным композитором Аркадием Островским, то есть каждый из них имел по одному отделению в концерте. Однажды они выступали во Дворце культуры ЗИЛа. У каждого из этих мастеров были свои исполнители. Песни Островского, который вел первое отделение, исполняли такие признанные звезды, как Иосиф Кобзон и Тамара Миансарова. После исполнение Миансаровой песни Островского "Пусть всегда будет солнце" публика пришла в такой восторг, что не хотела отпускать со сцены ни Островского, ни его артистов. А следом за этим по программе должен был выходить Оскар Фельцман, которого такой ажиотаж конечно же не очень радовал. Что тут скрывать, все настоящие художники во все времена достаточно болезненно воспринимали успех своих собратьев. А тут еще Аркадий Ильич решил, так сказать, добавить масла в огонь. Причем сделал он это в буквальном смысле слова - достал из кармана изящную зажигалку, щелкнул ею перед микрофоном и одновременно с появлением язычка огня из зажигалки полилась мелодия его песни "Пусть всегда будет солнце". На зрительный зал это произвело впечатление взорвавшейся бомбы, и он вновь разразился неистовыми аплодисментами. Одним словом, пребывание Островского на сцене явно затягивалось, что, с точки зрения Фельцмана, уже выглядело вызовом. Но всему наступает конец, и, когда Аркадий Ильич, раскланявшись, ушел за кулисы, из-за них тут же появился Оскар Борисович. С невозмутимым видом подошел к микрофону, поздоровался с публикой, представился, а затем сказал: "Дорогие друзья, у меня, как вам известно, тоже есть немало популярных песен. И вот сейчас наша промышленность выпустила особый сорт пудры "Космос". Когда вы открываете коробку с этой пудрой, из нее доносится мелодия моей песни "На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы!" Знаете ее, конечно? - и, дождавшись утвердительного ответа зала, со вздохом сожаления добавил: - Жаль, я не знал, что это нужно приносить с собою на концерт!" В зале, разумеется, поднялся хохот, а больше всех, говорят, за кулисами хохотал сам Аркадий Ильич Островский…
Ну что тут скажешь? Была такая пудра или нет, не имеет никакого значения. Главное - прекрасно вышел из этой необычной ситуации. Разве можно долго дуться на такого человека? Вот и я так решил. И вновь начал петь песни Оскара Фельцмана, блестящего композитора и неординарного человека. Другое дело, что его творческую "нишу" плотно занимали другие певцы - Эдита Пьеха, Иосиф Кобзон, Майя Кристалинская, ВИА "Цветы"… Но тем не менее я продолжал и продолжаю петь песни Фельцмана пусть и не в первом исполнении. Какая разница, если это - песни настоящего мастера, одного Из "тройки" наших великих "Ф"?
Интродукция пятая
"Расул Гамзатов хмур, как бизон…"
Эта шутливая строчка из стихотворения Андрея Вознесенского всегда приходит мне на память, когда я слышу о Расуле Гамзатове или перечитываю его стихи. Конечно, в жизни всякое бывает, невозможно всегда быть веселым. Но, вспоминая мои встречи с выдающимся поэтом, моменты нашего общения, могу заверить, что Расул - на редкость жизнелюбивый и общительный человек.
А было так. В 1975 году Расул пригласил к себе в Махачкалу двух знаменитых композиторов - Оскара Фельцмана и Яна Френкеля, которые, в свою очередь, пригласили в эту поездку своих друзей-артистов, в том числе и меня. В махачкалинском театре прошли два совершенно очаровательных творческих вечера, где звучали песни на стихи Расула Гамзатова - Ян Френкель исполнял их сам, а песни Оскара Фельцмана пел я. Это делалось по личной просьбе Расула, который сказал прямо: "Лева, я тебя прошу, пусть Оскар не поет мои песни на сцене, у тебя это выходит гораздо лучше". Кстати, среди песен, которые я исполнял, была, помню, даже одна, посвященная жене Гамзатова Патимат…
А после этих блистательных концертов мы все вместе отправились на вертолете в махачкалинские степи на празднование Дня чабана. С нами были председатель Президиума Верховного Совета Дагестана и другие крупные руководители. Прилетаем на какую-то площадку, видим, впереди стоят рядами "Волги", затем "Жигули", потом мотоциклы, а замыкает все это великолепие некоторое количество ишаков Народу собралось тьма-тьмущая, спустились, видимо, со всех окрестных гор. Первыми, естественно, выходят Расул и глава Дагестана. Расул приветствует собравшихся и заявляет, как о чем-то само собой разумеющемся: "Вообще-то по порядку перед вами должен был бы выступать не я, а наш министр культуры. Но он сейчас, извините, немножко занят, выносит на сцену рояль".
Кстати, большой друг Расула Махмуд Эсамбаев часто не сходился со своим министром культуры во мнениях. Тот начинал горячиться: "Как ты разговариваешь с министром культуры? Кто ты такой?" На что Махмуд величественно изрекал: "Помолчи! Вся твоя культура - это я!"
Расул, как известно, очень трепетно относился к своим соплеменникам и считался у них настоящим аксакалом - с ним было очень интересно общаться, так как он постоянно пересыпал свою речь забавными историями, шутками и прибаутками из дагестанского фольклора. Да и сам по себе он очень остроумный и находчивый человек. Помню, однажды между ним и Оскаром Фельцманом состоялся любопытный диалог:
- Расул, ты, мне кажется, умеешь взять от жизни все. На концертах тебе устраивают овации, ты - депутат Верховного Совета СССР, лауреат многих Государственных премий, у тебя - Золотая Звезда Героя Соцтруда… Что же тебе еще осталось взять от жизни, как ты думаешь?
- Осталось только взять почту и телеграф.
А какие Расул Гамзатов тосты говорит! Так, скажем, на прощальном ужине перед нашим отъездом поднимает он бокал вина: "Дорогие друзья мои! Я очень рад, что мы с вами познакомились здесь, у меня на родине. Поэтому прошу вас - когда мы встретимся с вами снова, не делайте, пожалуйста, вид, что вы меня не знаете!" Ну что тут скажешь?
Но вернемся к нашему импровизированному концерту в дагестанской степи. Конечно же собравшимся чабанам, плохо знающим русский язык, было не очень интересно слушать песни на стихи своего знаменитого земляка, звучащие по-русски. Но когда Расул начал читать им свои стихи по-аварски, а читает он великолепно, народ отреагировал более чем живо. Было видно, что людям это действительно нравится. А затем прямо в одной из больших палаток был дан банкет в честь высоких гостей. Ощущение этого настоящего горского праздника живет в моей памяти и по сей день.
Вообще все, что связано с Расулом, ассоциируется у меня с какой-то праздничной, приподнятой, эмоционально насыщенной атмосферой. Как, скажем, забыть концерт в Колонном зале Дома союзов, устроенный в честь юбилея поэта? Как водится, звучат песни на его слова, чтецы выступают с переводами его стихов, а в конце вечера на сцену выходит Расул и начинает читать свои стихи сам, разумеется на аварском. Читает он всего минут пять. Сидящие в зале, соответственно, аварского не знают, но по завершении авторского исполнения разражаются громкими аплодисментами - Гамзатов как-никак! Расул на это говорит: "Я знаю, вы не поняли, о чем эти стихи. Но поверьте мне на слово, это - величайшая поэзия!" Зал замирает, не зная, как воспринимать такого рода заявление. Если оно сделано в шутку - это, конечно, одно. Если же всерьез… Пауза становится многозначительной, зал напряжен. И тут Расул с невозмутимым выражением лица выдает: "Это - мой перевод на аварский язык поэмы Александра Сергеевича Пушкина "Медный всадник"… Что тут начало твориться, невозможно передать словами - смех, крики "Браво!", "Гениально!", "Ну дает!".
Очень интересно было наблюдать за Расулом в бытовой обстановке - каков он по отношению к домашним, каковы его привычки. Мне, считаю, в этом смысле крупно повезло, так как я неоднократно бывал гостем Расула. Как-то раз, когда еще была жива-здорова любимая жена Расула Патимат, мы собрались у них на даче под Махачкалой. Брат Патимат, председатель какого-то большого колхоза, привез огромных размеров осетра, из которого мы сделали шашлык. А Расул только-только приехал из санатория, где он проходил лечение - ему промывали желудок. Выпивать ему было не то чтобы запрещено, но, во всяком случае, не рекомендовалось. Однако даже Патимат, накрывшая для нас шикарный стол, решила сжалиться над мужем, разрешив ему выпить с нами рюмочку вина. На что Расул сурово отвечал:
- Нет, Патимат, я пить не буду. Не могу. Иначе все лечение пойдет насмарку.
У нас, гостей, его непоколебимая позиция, естественно, вызвала нескрываемое уважение - еще бы, иметь такую силу воли! Но, как только Патимат на какое-то время отлучилась от стола, Расул, подмигнув мне, со словами "Лева, наливай!" быстро опрокинул рюмочку. Тут вновь вошла Патимат, посмотрела с жалостью на мужа:
- Расул, ну выпей рюмочку, это не страшно.
- Нет, Патимат, - тоскливо вздохнул Расул. - Я слово дал, ни капли до полного выздоровления!
Нам, понятное дело, не оставалось ничего иного, как провозглашать тост за тостом за здоровье хозяина дома, так твердо соблюдающего верность данному слову… В конце концов Расул "напринимался" до того, что не заметить этого было уже нельзя, тем более это не скрылось от зоркого глаза Патимат. Тогда Расул пошел в открытую:
- Патимат, дорогая, я думаю, ты права. Пожалуй, я с ребятами немножко выпью.
Патимат расцвела:
- Конечно, конечно, Расул!
После чего Расул попросил слова и встал с наполненным бокалом.
- Ну что ж, доктора в санатории мне сказали, что я неплохо восстановил там у них свое хозяйство. Так что теперь я, видимо, могу себе позволить все это хозяйство снова начать разрушать?