Эдди бесшумно одевается и спускается по лестнице. Такси стоит на углу, на своем обычном месте. Эдди протирает ветровое стекло. Он никогда не рассказывает Маргарет об этом мраке. Когда она гладит его по волосам и спрашивает: "Что случилось", - он отвечает: "Ничего, просто устал", - и на этом разговор заканчивается. Как он может объяснить свою грусть Маргарет, которая старается сделать его счастливым? По правде говоря, он и себе-mo ничего не может объяснить. Он знает лишь одно: что-то легло у него на дороге и помешало идти вперед, и потому в конце концов он на все махнул рукой - не станет он теперь инженером и путешествовать тоже не будет. Все в его жизни определено. И так все и останется.
В тот вечер Эдди, вернувшись с работы, ставит на углу свое такси, медленно поднимается по ступеням. Из его квартиры доносится музыка, знакомая песня:
Ты вынудил меня тебя любить,
А я так не хотела,
А я так не хотела…Он открывает дверь и видит на столе торт и маленький белый пакет, перевязанный ленточкой.
- Милый, это ты? - кричит Маргарет из спальни.
Он берет в руки пакет. Это помадка. С пирса.
- С днем рождения тебя… - Маргарет выходит из спальни, напевая тихим, нежным голосом. Она такая красивая. На ней платье с цветами, которое он так любит, волосы уложены, на губах помада. У Эдди перехватывает дух. Ему кажется, он всего этого не заслуживает. И он начинает сражаться с гложущей внутренней мглой. Он просит ее: "Оставь меня в покое. Дай мне почувствовать то, что я сейчас должен чувствовать".
Маргарет допевает песню и целует его в губы.
- Хочешь отнять у меня помадку? - шепотом спрашивает она.
Он наклоняется к ней, чтобы поцеловать ее еще раз. Кто-то стучит в дверь.
- Эдди! Ты дома? Эдди?
Это мистер Натансон, булочник. Он живет на первом этаже, за кондитерской. У него есть телефон. Эдди открывает дверь: за дверью, в халате, стоит мистер Натансон. Взгляд у него тревожный.
- Эдди, - говорит он, - пойдем со мной. Тебя к телефону. Мне кажется, что-то случилось с твоим отцом.
- Меня зовут Руби.
И тут Эдди вдруг понимает, почему лицо этой женщины показалось ему знакомым. Он видел его на фотографии, что лежала где-то в глубине ремонтной мастерской, среди старых справочников и документов, оставшихся от первых владельцев парка.
- Старый вход… - произнес Эдди.
Женщина с удовлетворением кивнула. Первоначальный вход в "Пирс Руби" был некой вехой в истории парка - огромная арка, в стиле старинных французских, с колоннами, с каннелюрами и остроконечным куполом наверху. А чуть ниже купола, под которым проходили все посетители, - живописный портрет красивой женщины. Этой самой женщины. Руби.
- Но эта штука была разрушена давным-давно, - сказал Эдди. - Был огромный… - Он вдруг замолчал.
- Пожар, - сказала старуха. - Я знаю. Огромный пожар. - Она опустила голову и посмотрела сквозь очки куда-то вниз, словно читая что-то лежащее у нее на коленях. - Это был День независимости, Четвертое июля - праздник. Эмиль любил праздники. "Праздники хороши для бизнеса, - бывало говорил он. - Если День независимости прошел удачно, все лето будет удачным". Так вот, Эмиль тогда решил устроить фейерверк. И пригласил маленький военный оркестр. И даже нанял специально для этого выходного дополнительно людей, в основном разнорабочих из округи.
Но вечером, накануне праздника, случилось неожиданное. День был жаркий, и жара не спала даже после захода солнца, так что несколько разнорабочих решили лечь спать на дворе, позади мастерских. И чтобы приготовить еду, они развели в металлической бочке костер.
Поздно ночью рабочие начали выпивать и курить. В руки им попались фейерверки - те, что поменьше, и они их принялись запускать. Подул ветер. Полетели искры. А в те времена все делалось из дерева и было просмолено…
Старуха покачала головой.
- Дальше все произошло в мгновение ока. Огонь охватил центральную аллею, киоски, где продавалась еда, клетки с животными. Разнорабочие удрали. И к тому времени, как нас разбудили и рассказали о пожаре, "Пирс Руби" был уже весь в огне. Мы увидели из окна жуткое оранжевое пламя. Услышали цоканье копыт и шум мотора пожарной машины. Народ повалил на улицу.
Я умоляла Эмиля не ходить туда, но все было без толку. Конечно же, он не мог не пойти. Не мог не ринуться к бушующему огню, пытаясь спасти строившееся годами, и, конечно же, его охватили гнев и ужас, а когда он увидел, что загорелся вход - с моим именем и портретом на нем, - то уж совсем потерял рассудок. Стал хватать ведра с водой и лить ее на колонны, и одна колонна упала прямо на него.
Женщина сложила руки, как в молитве, и поднесла их к губам.
- За одну ночь вся наша жизнь переменилась. Эмиль всегда любил рисковать, и на парк у него была совсем маленькая страховка. Он потерял все состояние. От его замечательного подарка ничего не осталось.
В отчаянии, он за бесценок продал обугленные развалины одному бизнесмену из Пенсильвании. Тот отстроил парк заново и сохранил его прежнее название. Только парк уже был не наш.
Тело Эмиля было покалечено, дух - сломлен. Лишь через три года он снова начал ходить. Мы переехали за город, в маленькую квартирку, где жили очень скромно - я ухаживала за моим искалеченным мужем и все время думала только об одном.
Старуха смолкла.
- О чем же? - спросил Эдди.
- Лучше бы он никогда в жизни не строил этого парка.
Старуха помолчала. Эдди уставился в необъятное нефритово-зеленое небо. Он думал о том, сколько раз он сам размышлял о том же, что и она: лучше бы тот, кто в свое время построил парк, потратил свои деньги на что-нибудь другое.
- Жалко, что такое произошло с вашим мужем, - сказал Эдди, не зная, что еще добавить.
Старуха улыбнулась:
- Спасибо, милый. Только мы после того пожара еще долго прожили. Вырастили троих детей. Эмиль часто болел, то и дело попадал в больницу. Оставил меня вдовой, когда мне было уже за пятьдесят. Погляди на мое морщинистое лицо. - Она приподняла подбородок. - Каждая морщинка досталась мне неспроста.
Эдди задумчиво нахмурился:
- Я никак не пойму. Разве мы когда-нибудь… встречались? Вы хоть раз приходили на пирс?
- Нет, - ответила Руби. - Я его больше видеть не хотела. Дети мои ходили туда, и внуки, и правнуки. А я - нет. Для меня рай был как можно дальше от океана, в той набитой посетителями закусочной, где жизнь моя была простой, где за мной ухаживал Эмиль.
Эдди потер виски. От его дыхания изо рта шел пар.
- Так почему же я здесь? - спросил он. - Я хочу сказать… Ваш рассказ… Пожар и все такое, это же произошло еще до моего рождения.
- То, что происходит до твоего рождения, на твоей жизни тоже может сказаться, - заметила старуха. - И люди, что жили до тебя, тоже могут повлиять на твою жизнь.
Каждый день мы бываем в местах, которых и в помине не было, если б, не эти люди. Мы вот порой думаем, что места, где мы работаем и где проводим столько времени, появились тогда, когда мы туда пришли. А это совсем не так.
Старуха свела вместе пальцы рук.
- Если б не Эмиль, у меня не было бы мужа. А если б мы не поженились, не было бы этого пирса. А не было бы этого пирса, ты бы там не работал.
Эдди поскреб затылок.
- Так вы тут, чтоб поговорить со мной о работе?
- Нет, милый. - Голос старухи смягчился. - Я тут, чтобы рассказать, как умер твой отец.
Телефонный звонок был от матери. В тот день на променаде, возле детского ракетного аттракциона, отец потерял сознание. У него был сильнейший жар.
- Эдди, мне страшно, - сказала мать, и голос ее задрожал.
Она рассказала ему, что за несколько дней до этого отец пришел домой на рассвете, промокший до нитки, в одном ботинке. Одежда его была вся в песке, и от него пахло морем. Эдди мог поклясться, что от него пахло еще и спиртным.
- Он начал кашлять, - пояснила мать. - А теперь кашель стал сильнее. Надо было сразу позвать врача…
Мать с трудом говорила. Она рассказала, что на другой день отец, надев, как обычно, пояс с инструментами, совсем больной, отправился на работу, а вечером после смены отказался от еды и потом в постели кашлял, задыхался и весь взмок от пота. На следующий день ему стало хуже. А сегодня днем он потерял сознание.
- Доктор говорит: это воспаление легких. Я должна была что-то сделать. Я должна была что-то сделать…
- Что ты должна была сделать? - спросил Эдди. Его разозлило, что мать винит в болезни отца себя, когда во всем виновато его пьянство.
В телефонную трубку ему слышно было, как мать плачет.
Отец Эдди, бывало, говорил, что он провел так много лет на океане, что стал выдыхать морскую воду. Теперь же, вдали от океана, заточенное в стенах больницы, тело его чахло, как тельце рыбы, выброшенной на берег. Начались осложнения. В груди появились хрипы. Состояние из удовлетворительного стало средней тяжести, а затем тяжелым. Приятели, что поначалу говорили: "Он не сегодня-завтра пойдет домой", - теперь утверждали: "Будет дома через неделю". В отсутствие отца Эдди начал помогать на пирсе. Вечерами, вернувшись после смены на такси, он смазывал рельсы, проверял рычаги и тормоза, а порой и чинил поломанные части аттракционов.
Эдди делал все это не просто так - он пытался сохранить отцовскую работу. И хозяева ценили его помощь, платя ему половину того, что платили его отцу. Эдди отдавал эти деньги матери, которая проводила в больнице целые дни и почти все ночи. Эдди и Маргарет убирали у нее дома и покупали ей продукты.
Когда Эдди был подростком и порой жаловался, что ему надоел пирс, отец взрывался: "Что? Пирс для тебя недостаточно хорош?" И позднее, когда Эдди окончил школу и отец предложил ему работать на пирсе, а Эдди чуть ли не рассмеялся ему в лицо, отец снова рассердился: "Что? Пирс для тебя недостаточно хорош?" А потом - еще до того, как Эдди ушел на войну, - когда он начал поговаривать о женитьбе на Маргарет и о том, чтобы стать инженером, отец в очередной раз взорвался: "Что? Пирс для тебя недостаточно хорош?"
А теперь, несмотря на все это, Эдди был именно здесь, на пирсе, выполнял отцовскую работу.
В конце концов, сдавшись на уговоры матери, Эдди как-то вечером отправился в больницу навестить отца. Он медленно вошел в палату. Отец, который годами отказывался с ним говорить, теперь был настолько слаб, что не в силах был произнести ни слова. Из-под отяжелевших век он следил за сыном. Эдди же, после мучительной борьбы найти для отца хоть какие-то слова, сделал то единственное, что пришло ему в голову: он поднес к отцовскому лицу свои руки и показал черные от мазута ногти.
- Ты, парень, не налегай так сильно, - говорили ему рабочие мастерской. - Твой старик поправится. Он здоровый, сукин сын, другого такого не сыскать.
Родителям, как правило, очень трудно свыкнуться с мыслью, что дети повзрослели и их надо отпустить на свободу, поэтому дети уходят на свободу сами. Они уезжают. Они начинают новую жизнь. И то, что когда-то было столь важным для них - материнское одобрение, поощрение отца, - теперь заслоняется их собственными достижениями. И только много позднее, когда на их лицах появляются морщины, а сердца слабеют, дети начинают понимать: все, что с ними происходит, все их достижения были бы невозможны без того, что в свое время сделали их родители, чьи поступки в потоке их собственной жизни подобны громоздящимся на дне реки камням.
Когда Эдди узнал, что отец умер - "ушел", как выразилась медсестра, точно старик отправился в магазин за молоком, - его охватил бессильный гнев загнанного в клетку зверя. Как и многим другим детям рабочих, Эдди представлялось, что его отец, чтобы оправдать обыденность своей жизни, обязательно умрет героической смертью. Но что же героического в смерти из-за пьяной оплошности?
На следующий день Эдди отправился в родительский дом, зашел в их спальню и принялся открывать все ящики комода, словно надеясь в них отыскать частицу отца. Он перебрал все, что там нашел: монеты, булавку для галстука, бутылочку яблочного бренди, счета за электричество, авторучки, зажигалку с нарисованной на ней русалкой. И наконец, наткнулся на колоду игральных карт. Эдди сунул колоду в карман.
Похороны длились недолго, и народу на них было мало. Все последующие недели мать Эдди жила как во сне. Она разговаривала с мужем, точно он был рядом с ней. Кричала ему, чтобы он сделал потише радио. Готовила еду на двоих. И взбивала обе подушки на постели, хотя нужна была уже только одна.
Как-то вечером Эдди заметил, что мать составила в стопку посуду на столе.
- Давай я тебе помогу, - сказал он.
- Нет-нет, - поспешно ответила мать. - Отец сам их уберет.
Эдди положил руку ей на плечо.
- Мам, - сказал он мягко, - отца уже нет.
- А куда он ушел?
На другой день Эдди пошел к диспетчеру и сказал ему, что увольняется. Через две недели они с Маргарет вернулись туда, где Эдди вырос, - на Бичвуд-авеню, в квартиру 6В, туда, где узкие коридоры и кухонное окно смотрит на карусель, туда, где он мог работать и приглядывать за матерью. К этой работе - техобслуживанию на "Пирсе Руби" - он готовился из лета в лето. Эдди не говорил этого никому - ни Маргарет, ни матери, вообще никому, но он проклинал отца за то, что тот умер, оставив его в капкане той самой жизни, которую он так старательно избегал и которая - как явствовало из могильного смеха старика - теперь на-конец-то была для него в самый раз.
Сегодня у Эдди день рождения
Ему тридцать семь. Завтрак его стынет.
- Не видишь нигде соли? - спрашивает Эдди у Ноэла.
Тот, не прекращая жевать, с набитым ртом, вылезает из кабинки, перегибается через соседний столик и хватает с него солонку.
- На, держи, - бормочет он. - С днем рождения тебя.
Эдди встряхивает солонку.
- Неужели так трудно поставить на каждый стол по солонке?
- Ты чего тут, директор, что ли? - говорит Ноэл.
Эдди пожимает плечами. Утро только наступило, но уже жарко и липко-влажно. У них теперь так повелось - завтракать вместе каждое субботнее утро, до того как в парк повалят толпы народа. Ноэл работает в химчистке. Эдди помог ему получить контракт на чистку спецодежды работников "Пирса Руби".
- Ну, что ты думаешь про этого красавчика? - спрашивает Ноэл. В руках у него журнал "Лайф" с фотографией молодого политика. - Ну как такой парень может выдвигать себя в президенты? Он еще младенец!
Эдди пожимает плечами:
- Да он нашего возраста.
- Не может быть! - изумляется Ноэл. - Я думал, президент должен быть постарше.
- Так и мы постарше, - бормочет Эдди.
Ноэл закрывает журнал. Понижает голос:
- Эй, ты слышал, что случилось в Брайтонском?
Эдди кивает. Медленно тянет кофе. Да, он слышал про этот парк развлечений. Аттракцион на гондоле. Что-то сломалось. Мать с сыном упали с шестидесятифутовой высоты и разбились насмерть.
- Ты там кого-нибудь знаешь? - спрашивает Ноэл.
Когда Эдди слышит подобного рода истории о несчастных случаях в других парках, его передергивает, точь-в-точь как от пролетевшей над ухом осы, ведь не проходит и дня, чтобы он не думал, что такое может случиться и здесь, на "Пирсе Руби", в его ведомстве.
- Не-е-е, - отвечает он. - Никого я там в Брайтоне не знаю.
Эдди сквозь окно пристально вглядывается в толпу пляжников, бредущих с железнодорожной станции. Они несут полотенца, зонты от солнца и плетеные корзины с завернутыми в бумагу бутербродами. А у некоторых в руках еще и последнее новшество - легкие складные алюминиевые кресла.
Мимо проходит старик в панаме, с сигарой во рту.
- Ну, посмотри на этого, - говорит Эдди. - Спорить могу, щас бросит свою сигару на променаде.
- Да? - отзывается Ноэл. - Ну и что с того?
- А то, что она провалится в щель и начнет там гореть. И сразу пойдет вонь. А дерево пропитано химикатами и тут же дымит. Вчера поймал мальчишку - ему и четырех нет, - засунул в рот себе сигарный окурок.
Ноэл морщится:
- И что же?
Эдди отворачивается.
- Да ничего. Просто надо быть поосторожнее, вот и все.
Ноэл запихивает в рот целую сосиску.
- Ну, с тобой, парень, со смеху помрешь. Ты что, всегда такой веселый в день рождения?
Эдди молчит. Рядом с ним снова присаживается тоска. Он уже к ней привык и весь подбирается, словно освобождая ей место, как для вновь вошедшего пассажира в переполненном автобусе.
Эдди думает о предстоящей ему сегодня работе. Заменить разбитое зеркало в комнате смеха. Сменить крылья на машинах автодрома. Клей, надо заказать еще клея. Эдди думает о тех беднягах в Брайтоне. Интересно, кто у них там главный?
- Когда сегодня закончишь? - спрашивает Ноэл.
Эдди вздыхает:
- Работы будь здоров. Понятное дело. Лето. Суббота.
Ноэл вопросительно смотрит на Эдди:
- Мы можем быть на бегах к шести.
Эдди вспоминает о Маргарет. Он всегда вспоминает о ней, когда Ноэл говорит о бегах.
- Брось ты. Это твой день рождения, - напоминает Ноэл.
Эдди тычет вилкой в остывшую яичницу, которой ему уже не хочется.
- Ладно, - соглашается он.
Третий урок
Старуха закусила губу.
- Но ведь ты пошел после этого работать. Взял себя в руки.
У Эдди все внутри заклокотало.
- Да?! - взорвался он. - Вы-то его не знали!
- Что правда, то правда. - Старуха поднялась с места. - Зато я знаю кое-что, чего не знаешь ты. И похоже, пора тебе это показать.
Руби своим кружевным зонтиком очертила на снегу круг. Эдди всмотрелся в этот круг и вдруг почувствовал, что глаза его словно вылезают из орбит и начинают сдвигаться сами по себе вниз, по провалу, в какое-то иное время. То, что он увидел, приобретало четкие очертания. Это была старая квартира, где он жил много лет назад. Все в ней просматривалось насквозь.
И вот что увидел Эдди: