...
Как хорош он был в церкви, когда служил, как хорош он был вообще – высок, строен, красив, всем своим существом благообразен. Глубокое это греческо-русское слово, не отделяющее добра от красоты, точно создано было для него; вся боль его о мире и о людях могла бы высказаться повторением того, что говорит старец Макар Иванович в "Подростке" Достоевского: "благообразия не имеют". И не было в этом у него никакой… позы. Не одеянием это было. В этом был он сам, его вера, его любовь.
Как много порой зависит от одного-единственного человека – его такта, терпения, умения ладить с людьми… Его доброжелательного отношения к окружающим, в конце концов! Всего этого, к сожалению, и не хватало православному священнику.
Особенно тягостными оказывались ежедневные трапезы. Отец Киприан молча спускался в столовую, молча ел и так же безмолвно удалялся. Тем самым он выражал свое негодование по поводу того, что и в постные дни монашествующим, как всем остальным, подавалась скоромная пища.
Три года гость. И вот уже три года
Хлеб режем мы от одного куска.
Глядим на те же дали небосвода.
Меж этажами лестница узка.
Над потолком моим шаги уже три года,
Три года в доме веет немота.
Не может быть решенья и исхода,
Одно решенье – ветер, пустота.
Какой-то паутиной, пылью, ложью
Покрыло все, на всем тоски печать.
И думаю с отчаяньем и дрожью,
Что будем долго ни о чем молчать.
Чье это дело? Кто над нами шутит?
Иль искушает ненавистью Бог?
Бежать бы из дому от этой мутной жути,
И не могу я с места сдвинуть ног.
Это стихотворение, написанное матерью Марией в 1939-м, ею не публиковалось…
Три года, что отец Киприан пробыл в качестве постоянного священника на улице Лурмель, явились тяжелым испытанием для них обоих, и особенно для матери Марии. Наконец по ее настоятельной просьбе отца Киприана перевели в другое место – в Православный богословский институт, где он был преподавателем литургики и пастырского богословия. Постепенно осложнились и ее отношения с помощницами, доселе разделявшими ее идеи, – матерью Евдокией и матерью Бландиной, с которыми также пришлось расстаться. "Стайка снялась и, покинув основательницу, осела на ферме под Меленом, где положила основание самостоятельной маленькой общине", – рассказывала Т. Манухина. "Я боялась матери Марии, а ее я раздражала", – вспоминала мать Евдокия впоследствии. Со временем становилось все более очевидным, что она стремится к сосредоточенной монастырской жизни, которой ее лишила революция (монастырь в Крыму, где она приняла постриг, был закрыт в 1929 году).
К осени 1938 года митрополиту Евлогию удалось устроить этих монахинь в новоучрежденной обители. Священником же в Лурмельской церкви стал один из друзей матушки – Димитрий Клепинин. Полное единодушие с ним очень помогало матери Марии в ее деятельности.
Матушка основала в Париже еще несколько домов того же типа, что и на улице Лурмель, и санаторий для туберкулезных: под Парижем в Нуазиле-Гран мать Мария и ее помощники приобрели усадьбу для выздоровления таких больных. На открытии санатория присутствовал и митрополит Евлогий.
Димитрий Клепинин
Санаторию будет суждено пережить все другие помещения, но уже в качестве дома для престарелых. В этом заведении проведет свои последние дни русский поэт Константин Бальмонт. Там же будет доживать свой век одинокий Даниил Ермолаевич Скобцов. В Нуазиле-Гран предстоит покинуть этот мир и престарелой Софье Борисовне Пиленко…
Матерью Марией и ее помощниками были открыты и новые общежития: на улице Франсуа Жерар в 16-м округе – дом, предназначенный для семейных неимущих; на авеню Феликс Фор – дом для мужчин. Можно представить, насколько это оказалось важным и необходимым для людей, и не только потому, что бездомные получили хоть какой-то кров. Ведь в 30-х годах прошлого века французское правительство обращало все большее внимание на права и нужды эмигрантов, особенно в здравоохранении. Те из них, кому посчастливилось обрести постоянное место жительства (не имело значения, о снятой или собственной площади шла речь), могли по закону получить бесплатный уход в больнице. Так миссионерская деятельность матери Марии оказалась тесно связанной с французскими структурами социальной помощи населению.
Позднее на улице Лурмель открыли дешевую столовую и "очаг для женщин". Столовая посещалась в основном безработными, часть обедов выдавалась бесплатно, доходило до ста двадцати обедов в день, и по самым низким ценам.
Однажды совсем молодой тогда отец Борис (Старк) не без удивления спросил мать Марию:
– Почему вы в вашей столовке кормите не бесплатно, а берете один франк?
В обычной столовой мало-мальски приличный обед стоил в те времена франков восемь. Матушка ответила:
– Я кормлю за франк, и все довольны: какая мать Мария молодчина, что так выкручивается. Если же я стала бы давать даром, каждый сказал бы: даром кормить невозможно; значит, кто-то дает деньги и, возможно, часть остается в ее кармане. А если я вижу, что человеку и франк не по силам, я ему его дам. Но все же он будет относиться к этому обеду более уважительно.
Она хорошо понимала, что говорила, так как сама вела всю бухгалтерию. Одной из обязанностей, которую мать Мария взяла на себя добровольно и выполняла ежедневно, было посещение базаров. Едва наступало утро, матушка брала большую тележку и отправлялась на Центральный парижский рынок (знаменитое "чрево Парижа", известное по роману Эмиля Золя). Ее здесь хорошо знали и всегда узнавали. Многие торговцы-французы оставляли для русской монахини часть продуктов: овощи, картошку, иногда немного мяса.
– Сюда, матушка! – кричали они. – Русская матушка, бери!
И мать Мария, наполнив тележку провизией, отправлялась домой. В столовой общежития частенько сама готовила обед. Не гнушалась и самолично обслуживать посетителей своей бесплатной столовой – как заправский официант, засучив рукава своей рясы, проворно сновала между столиками, разнося еду посетителям…
Однажды ее знакомая Т. Манухина застала матушку "у раскаленной плиты, в пару, в чаду, над огромным котлом с кипящими щами", простоволосой, растрепанной, босой.
– Как вы только выдерживаете эту геенну огненную? – изумилась гостья.
– Уж скоро полгода, как я из кухни не выхожу, – сказала та. – С кухаркой пошли недоразумения, я и решила: возьмусь за дело сама. Вот на всю братию и стряпаю…
В этой бедно одетой монахине трудно было узнать дворянку, которой в молодости никогда не приходилось ходить за покупками или стоять у плиты.
О ней часто злословили ее соотечественницы, полагая себя настоящими светскими дамами:
– Мать Мария – да какая же она монахиня? Доклады читает, дебаты, любит политику… Ни устава монашеского не блюдет, ни уклада. Неблагообразна, неблагочинна – один соблазн! Сидит нога на ногу, а то и на диване с ногами. Жарко – она апостольник на затылок. Нет-нет, уж ты либо монахиня, либо снимай клобук и рясу…
Такого рода отзывы сопровождали матушку в течение всего ее монашества. "Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо", – приводит Т. Манухина библейскую истину. И добавляет: "…вот это "горе" матери Марии не коснулось, все хорошо о ней не говорили".
Похоже, что матушку мало задевало это злословие. По-прежнему ее целью было накормить голодных, обогреть бездомных.
– Я веду хозяйство по принципу самоокупаемости, а когда не хватает, приклянчиваю у общественных организаций, – объясняла она интересующимся.
Вот что писалось уже в 1937 году в "Вестнике РСХД":
...
Цель женского общежития (на ул. Лурмель) – дать возможность малоимущим людям за минимальную плату иметь полный пансион. В общежитии сейчас живет 25 человек, из которых часть оплачивает свое существование, часть не имеет возможности внести даже половинную сумму. Кроме того, в общежитии постоянно живет 7–8 человек персонала. При этом общежитии уже три года существует дешевая столовая, в которой выдается от 100 до 200 обедов в день… Стоимость обеда (суп и второе мясное) этой осенью была поднята с 1 с пол. до 2 франков. Столовая посещается главным образом получающими пособие безработными. Среди столующихся удалось наладить культурно-просветительскую работу, в которой активное участие принимают сами посетители столовой.
Что касается "культурно-просветительской работы", то недаром митрополит Евлогий писал о матери Марии:
...
Необычайная энергия, свободолюбивая широта взглядов, дар инициативы и властность – характерные черты ее натуры. Ни левых политических симпатий, ни демагогической склонности влиять на людей она в монашестве не изжила.
Это несколько резковатое высказывание лишь подчеркивает то влияние, которое матушка имела на людей, и ни "левые политические симпатии", ни "демагогическая склонность", если они и имелись, не заслоняли в ней главного: безраздельного стремления к бескорыстной помощи.
Сегодня порой приходится слышать, что мать Мария была максималисткой и по натуре, и по убеждениям. Наверное, можно сказать и так. Она действительно полагала, что в эту страшную для человечества эпоху, когда люди захлебываются в страданиях, просто преступление отгораживаться от них даже ради собственного спасения.
Когда людям было некуда идти и некому их защитить – матушка устремлялась им на помощь. Русская монахиня приобретала все большую популярность среди простых людей. Когда в Париж приезжал очередной безработный, то сразу же слышал на вокзальной площади русскую речь. Соотечественники-водители говорили ему:
– Делать нечего, придется тебя к матери Марии везти. Есть у нас такая, она тебя как-нибудь определит…
В своем желании помочь нуждающимся мать Мария не останавливалась даже перед тем, чтобы выдавать фиктивные справки о работе в основанных ею домах: подобное свидетельство давало людям реальную возможность действительно устроиться на работу. Правда, через несколько лет парижская администрация заподозрила неладное и выявила фиктивность многих справок, выданных ею. Но уважение к русской монахине и ее деятельности оказалось настолько велико, что этому делу не дали дальнейшего хода.
Матушка любила общаться с молодыми людьми и частенько вела с ними непринужденные и задушевные разговоры. Она читала им стихи, и не только свои, проводила евангельские беседы, рассказывала о живописи. Б. В. Плюханов, ее друг и соратник, а в те времена студент, впоследствии рассказывал:
...
Мать Мария любила живопись, понимала ее, хорошо знала не только русское, но и западноевропейское искусство. Она часто повторяла, что "только через язык формы и пластики можно еще глубже проникнуть в сущность людей, событий, вещей". К этому она стремилась и в своих работах. Рассматривая картины других художников, она всегда выделяла основную мысль произведения, умела тонко проанализировать детали, с поэтической проникновенностью описать изображенное.
Обитательница женского общежития на рю Лурмель Ольга Булацель вспоминала:
...
По вечерам мать Мария всегда была с нами. Она разрешала нам приглашать в общежитие молодых людей и спорить, петь, веселиться. Она считала нужным не оставлять нас одних, но в то же время ни во что не вмешивалась и не навязывала себя. Она сидела в комнате, читала газету или книгу и никогда не торопила нас, как бы поздно мы ни засиделись.
Часто девушки просили матушку рассказать что-нибудь или принять участие в развлечениях, и она всегда с удовольствием соглашалась. Вместе с актрисой Марией Михайловной Читау (Карминой) они готовили и показывали различные шарады, скетчи, импровизации.
В лурмельском приюте обитали не только девушки, но и бабушки.
Ариадна Васильева рассказывала:
...
Честно говоря, "одуванчики", как мы их тайком называли, были народцем ворчливым и занудливым – Матушку они постоянно третировали мелочными жалобами, между собой бранились, и до нас доносились отголоски их ссор. В комнате старух стояли кровати, тумбочки, были стенные шкафы, хранившие их скудный гардероб.
По соседству со старухами жила Софья Борисовна, беленькая, аккуратная, ласковая. Все нежно любили ее, и только она одна имела право называть дочь-монахиню светским именем Лиза. Да еще, пожалуй, Даниил Ермолаевич…
Мать Марию порой упрекали, что в доме на улице Лурмель живет ее старая мать, что сюда часто приходит ее сын – значит, все же не отреклась от семьи? А разве было бы лучше и по-христиански примернее – снять у чужих людей убогую комнату для старушки с мальчиком? Ведь вопрос не в том, в разных ли квартирах живут, а в том, как соблюдают заветы Христовы или разделяют тяготы друг друга!
Вот и Гаяна чем дальше, тем больше становилась опорой матушки. Отношения с дочерью были самыми теплыми и доверительными, мать Мария частенько брала Гаяну в свои разъезды по "русской Франции", в том числе и на съезды "Русского христианского студенческого движения".
Будучи разъездным секретарем РСХД, она действительно много путешествовала. Судя по всему, матушка посещала католические соборы, любовалась их витражами, шпалерами, фресками. О том, что французская и итальянская живопись оказала на нее определенное влияние и что она была к ней небезразлична, говорят ее собственные работы. И в ее стихах можно встретить упоминания о средневековых готических соборах. Иногда шпили этих соборов поэтесса образно называла свечами.
Эти крутые, крылатые башни
Все заместили, и реки, и пашни…
Солнце все топит в своей позолоте.
Мерная мера таинственных готик
Ввысь устремилась за небом в охоте…
Здесь не боятся готических лестниц
До самого Рая, до ангельских песен.
Это стихотворение мать Мария посвятила Страсбургу.
Те, кто знал мать Марию, впоследствии рассказывали: она никогда не сидела без дела, вышивала в вагоне поезда во время своих командировочных разъездов, а по ночам, когда в вагонах приспускали свет, вязала. На заседаниях РСХД, по воспоминаниям очевидцев, обычно тоже не отрывалась от рукоделия: ее руки всегда были заняты вышивкой. Она вышивала гладью, в которой тонкие шелковые нити переплетались с более грубыми льняными, дополнялись бисерной инкрустацией, искусственным жемчугом и камнями. Чаще всего ее вышивки рождались, что называется, по наитию, без предварительного подготовительного рисунка, а порой и на глазах у зрителей. Поистине таланты этой неординарной женщины были многогранными!
Однажды Юра Скобцов, увлеченный изучением истории искусства, принес матери альбом с репродукциями старинных вышивок. Ей настолько понравилась техника вышивки, что она решила перенять ее и вышила в этой же манере огромный гобелен – "Жизнь царя Давида".
Вообще на протяжении всей своей жизни, и в стихах и в живописи, мать Мария неоднократно возвращалась к теме царя Давида. Как подчеркивала Софья Борисовна Пиленко, "ее всегда пленяли Его вдохновенные псалмы и любовь к Богу". По отзывам искусствоведов, вышеупомянутый гобелен являлся великолепной вышивкой, самым настоящим художественным произведением.
Софья Борисовна рассказывала:
...
Но работы матери Марии "кому-то" очень не нравились, и после ее ареста (1943 г.) их старались уничтожить. Когда я вернулась на Лурмель (после войны), то услышала, что "кому-то" сюжет царя Давида показался неподходящим для храма, и вышивка была снята.
По счастью, эта большая работа (около пяти метров в длину!) все-таки сохранилась до наших дней и находится в одном из православных монастырей Англии…
Глава 12 Огонь и свет
Подвел ко мне, сказал: усынови
Вот этих, – каждого в его заботе.
Пусть будут жить они в твоей крови -
Кость от костей твоих и плоть от плоти.
О, Господи, не дай еще блуждать
Им по путям, где смерть многообразна.
Ты дал мне право, – говорю как мать,
И на себя приемлю их соблазны.
Мать Мария (Е. Кузьмина-Караваева)
По Парижу шла добрая молва о воскресных обедах матушки Марии. Зайти в столовую пообедать мог любой человек с улицы. На обед полагалось бесплатно одно, но сытное блюдо. Иногда это был густой суп, иногда каша либо макароны с редким вкраплением мяса. Люди выстраивались в молчаливую очередь, входили партиями в столовую, получали еду, обедали и, поблагодарив устроителей, уступали место следующим. Никаких проповедей и благодарственных молитв никто не произносил: было не до этого. Человеческий поток здесь не иссякал с утра и до трех часов пополудни.
Как всегда, рядом с матерью Марией трудились и дети – Гаяна и Юрий. С самого начала, когда матушка организовала свой дом для бедных, дочь много помогала ей по хозяйству (одно время даже заведовала кухней и столовой в общежитии на рю Лурмель).
Гаяна Кузьмина-Караваева поддерживала контакты со своими сверстниками, исповедовавшими вполне левые убеждения. Судя по всему, никакого реального представления о подлинной жизни в Советском Союзе она и ее друзья не имели. Да и откуда было взяться таким реальным представлениям? Гаяна отличалась невероятной живостью, напоминая по характеру свою мать в ее молодые годы. Сама мать Мария образно говорила о дочери, что это был "пир огня и света".