Глава 4 Без любви
И слова: "все еще впереди"
Заменились словами: "все было".
Я скорбевшее сердце укрыла
Без любви у себя на груди.
Е. Кузьмина-Караваева
Выросшая Лиза, уже Елизавета Юрьевна, вспоминала свои отроческие годы:
...
За плечами было только 14 лет, но жизнь того времени быстро взрослила нас. Мы пережили японскую войну и революцию, мы были поставлены перед необходимостью спешно разобраться в наших детских представлениях о мире и дать себе ответ, где мы и с кем мы. Впервые в сознание входило понятие о новом герое, имя которому – Народ.
Хотя Лиза Пиленко и была рождена в обеспеченной дворянской семье, ее всегда тянуло к простым людям. Одно время, еще до встречи с Блоком, она даже стала преподавать русский язык и литературу в рабочей школе на Путиловском заводе.
Произошло это так. Небольшая группа учениц 6-го класса Таганцевской гимназии организовала кружок по изучению марксизма, к которому примкнула и Лиза. Девушки взялись проводить уроки с рабочими Путиловского и Франко-русского заводов по арифметике, географии, русскому и немецкому языкам. Лиза и здесь не отставала от своих подруг. Ее мать, Софья Борисовна, вспоминала:
...
Однажды она пришла ко мне и объявила, что ее пригласили по вечерам давать уроки рабочим на Путиловском заводе. Я пришла в ужас! Это был 1906 год, всюду аресты, и… девочка будет давать уроки рабочим, да еще вечером! Говорю ей:
– У тебя у самой много уроков, тебе самой еще учиться нужно, да и в беду попадешь…
Она бросилась меня целовать и говорит, смеясь:
– Не бойся, мать, и уроки выучу, и ничто со мной не случится… а вечером оттуда меня старики рабочие до трамвая обещали проводить.
Я скрепя сердце позволила, думая, что она этим от душевной тяжести избавится. Несколько раз в неделю ей приходилось туда ездить…
Впрочем, надо признать, что занятия с рабочими Лиза вскоре забросила, разочарованно заявив матери:
– Знаешь, я убедилась, что они учатся только для того, чтобы стать телеграфистами, а не для знания…
Одноклассница Ю. Я. Эйгер, судя по ее высказываниям, с самой юности очень верно и точно уловила главную суть характера своей подруги:
...
Лиза на самом деле удивляла не только свою мать. Она была чрезвычайно, можно даже сказать, гениально одарена. Мозг ее работал непрестанно, она всегда напряженно думала об отвлеченных проблемах, жизненно важных для нее в эту минуту. Целиком захваченная какой-нибудь идеей, Лиза настойчиво внедряла ее в сознание близких людей и требовала от них такого же понимания, такого же увлечения. Она всегда была в приподнятом творческом состоянии и потому по сути своей глубоко оптимистична. У друзей Лиза не допускала никакого упадка настроения, даже грусти.
Это несмотря на свое собственное настроение в то непростое время, когда у нее самой было смутно и тяжело на душе (сначала потеря близких людей – отца и бабушки, затем – неразделенная любовь к Александру Блоку)!
Впрочем, Блока девушка попыталась забыть. К чему мечтать об этом странном человеке с таким красивым и холодным лицом, который никогда не будет с тобой рядом? А тут как раз Лизу познакомили с молодым стихотворцем Николаем Гумилевым. Большой любитель женщин, поэт не смог пройти мимо юного обаяния Лизы Пиленко. Некоторые источники скупо упоминают об их романе, якобы завязавшемся зимой 1908/1909 года. Думается, романа никакого не было, в лучшем случае легкая взаимная симпатия. Все окружающие знали: Николай до безумия любит Анну Горенко, то есть Ахматову. Все остальные – так, лекарство от этой вечной страсти. А Лизе… Лизе, очевидно, хотелось доказать самой себе, что она вполне может кому-то понравиться, кого-то заинтересовать. И она доказала! Годы спустя она вспомнит друга своей юности Николая Гумилева в очерке "Последние римляне":
...
Он все время пытался найти пути, пытался влить кровь в дряхлеющую культуру последних дней. И искал он этих путей везде. Отсюда и "муза дальних странствий", отсюда и путешествие его по Африке, отсюда мечта о Синдбаде-мореходе, о конквистадорах, наконец, отсюда и ясное, героическое отношение его к войне, гордость Георгиями своими солдатскими и, может быть, отсюда и смерть его от чекистских пуль. Чего он искал?…
Еще в конце августа 1908 года Лиза из-за конфликта с одним из преподавателей перешла в гимназию M. H. Стоюниной. Здесь ей повезло с учителем литературы – им оказался поэт Василий Гиппиус. Он первый ввел свою ученицу в поэтический мир столицы, а также привлек к переводам стихов немецкого романтика Новалиса.
Девушки в Стоюнинской гимназии кроме привычного рисования обучались рукоделию, шитью и вышиванию у преподавателя И. А. Малевиной. Давая характеристику классу, в котором училась Лиза, учительница отмечала, "что общий ход занятий оживленный и многие принялись за дело с интересом и охотой. Что же касается Е. Пиленко, то у нее отмечено небрежное отношение к делу и непривычка заниматься рукоделием… в результате к концу учебного года, из-за небрежного отношения к делу, – нет никаких успехов".
Вероятно, именно "небрежное отношение к делу" позволило Елизавете Пиленко в дальнейшем стать непревзойденным мастером вышивки, подлинным художником этого вида творчества. Искусствоведы, кстати, утверждают, что примеров подобной педагогической слепоты и глухоты в истории искусства немало…
Гимназистка Елизавета Пиленко, подтянув латынь с помощью репетитора и досрочно сдав экзамены на серебряную медаль за 7-й класс, осенью 1909 года поступила на философское отделение историко-филологического факультета Высших (Бестужевских) женских курсов. Лиза прослушала лекции видных философов С. Л. Франка и Н. О. Лосского, юриста Л. И. Петражицкого. Впрочем, проучилась Е. Пиленко на курсах не более полутора лет…
Дмитрий и Елизавета Кузьмины-Караваевы
19 февраля 1910 года Елизавета Пиленко вышла замуж за Дмитрия Кузьмина-Караваева – юриста, близкого к эстетствующим модернистским кругам в мире искусства. Венчание проходило в церкви Рождества Богородицы при петербургской гимназии императора Александра I, которую окончил жених. Приглашенных оказалось немного, но Лизины подруги по гимназии Таганцевой присутствовали все до одной. Еще гимназистки 8-го класса, они с завистью взирали на юную невесту в белом подвенечном платье, которая становилась светской дамой. Рассказывали, что под венцом Лиза казалась очень бледной и излишне серьезной… Молодым сняли квартирку на Ново-Исаакиевской. Елизавета Юрьевна впоследствии сдержанно напишет о своем замужестве:
...
В 1910 году я вышла замуж. Мой муж из петербургской семьи, друг поэтов, декадент по самому своему существу, но социал-демократ, большевик. Семья профессорская, в ней культ памяти Соловьева, милые житейские анекдоты о нем.
Ритм нашей жизни нелеп. Встаем около трех дня, ложимся на рассвете. Каждый вечер мы с мужем бываем в петербургском мире. Или у Вячеслава Иванова на башне, куда нельзя приехать раньше 12 часов ночи, или в цехе поэтов, или у Городецких и т. д.
Между тем декадент Дмитрий Владимирович Кузьмин-Караваев, сын известного профессора-правоведа и дальний родственник Николая Гумилева, был наделен большой любознательностью и всяческими талантами, в том числе и поэтическим: пописывая стихи, он входил в поэтический "Кружок молодых". Кузьмин-Караваев с блеском окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. В студенческие годы, чересчур увлекшись горячими речами своего отца, видного масона В. Д. Кузьмина-Караваева, депутата Государственной думы, военного юриста, историка, члена партии демократических реформ, Дмитрий связался с социал-демократами. Большевики вовлекли его в работу связного, какое-то время он перевозил нелегальную литературу. Был пойман и судим, но из тюрьмы правдами и неправдами его вызволил отец. После 1906 года Дмитрий разочаровался в подпольной работе и вышел из партии. "Товарищи" долго его преследовали, угрожали и шантажировали.
Дмитрий водил знакомство со многими литераторами, художниками и актерами. Дружил и с Гумилевым, был в хороших отношениях с Блоком. Человек образованный, светский, сугубо столичный – с таким лестно появиться перед провинциальными родственниками. Но, судя по всему, Лиза не придавала значения таким мелочам…
Благодаря широким связям Дмитрия Лиза с головой окунулась в столичный водоворот художественной жизни. И здесь судьба просто не могла вновь не столкнуть ее с Александром Блоком.
14 декабря 1910 года проходил вечер памяти философа Владимира Соловьева. В Тенишевском училище выступали Вячеслав Иванов, Дмитрий Мережковский, другие известные литераторы. Потом на сцене появился Александр Блок. Как всегда казавшийся высокомерным на людях, он говорил о непонимании толпы, подчеркивая свое избранничество и одиночество. Голова высоко поднята над застегнутым сюртуком, а лицо так прекрасно в своей трагической неподвижности!..
На этом вечере присутствовали и Кузьмины-Караваевы. Что творилось в те мгновения в душе Лизы, можно только представить! А тут еще в перерыве Дмитрий, который, разумеется, ничего не подозревал о ее влюбленности в Блока и той истории более чем двухлетней давности, предложил Лизе познакомить ее с поэтом и его женой Любовью Дмитриевной. Лиза решительно запротестовала, чем весьма удивила Дмитрия. Он все-таки направился в сторону Александра Александровича.
...
Вскоре муж вернулся, но не один, а с высокой, полной и, как мне сразу показалось, насмешливой дамой… и с Блоком. Прятаться я больше не могла. Надо было знакомиться. Дама улыбалась. Блок протягивал руку. Я сразу поняла, что он меня узнал.
Он произнес: "Мы с Вами встречались".
Опять я вижу на его лице знакомую, понимающую улыбку.
Он спрашивает, продолжаю ли я бродить. Как "справилась" с Петербургом.
Отвечаю невпопад. Любовь Дмитриевна приглашает нас обедать. Уславливаемся о дне.
Слава Богу, разговор кончается. Возобновляется заседание.
Уже на следующий день Кузьмины-Караваевы обедали в доме поэта. Сказать, что Лиза волновалась, как никогда, значит ничего не сказать о ее состоянии в тот день. Быть совсем рядом с любимым человеком, смотреть в его вдохновенное лицо, слышать его голос, его слова, то и дело обращенные к ней, – это ли не счастье? И видеть возле него жену – такую нелепую, такую ненужную для него, щебечущую привычным капризным тоном о каких-то несущественных глупостях, – боже мой, какое сердце это выдержит?
...
По ЕГО дневнику видно, что он ждал этого обеда с чувством тяжести. Я тоже. На мое счастье, там был еще кроме нас очень разговорчивый Аничков с женой. Говорили об Анатоле Франсе. После обеда он показывал мне снимки Нормандии и Бретани, где он был летом. Говорил о Наугейме, связанном с особыми мистическими переживаниями, спрашивал о моем прежнем. Еще мы говорили о родных пейзажах, вне которых нельзя понять до конца человека. Я говорила, что мой пейзаж – это зимнее, бурное, почти черное море, песчаные перекаты высоких пустынных дюн, серебряно-сизый камыш и крики бакланов.
Он рассказывал, что, по семейным данным, фамилия Блок немецкого происхождения, но, попав в Голландию, он понял, что это ошибка, что его предки именно оттуда, настолько в Голландии ему все показалось родным и кровным. Потом говорили о детстве и о детской склонности к страшному и исключительному. Он рассказывал, как обдумывал в детстве пьесу. Герой в ней должен был покончить с собой. И он никак не мог остановиться на способе самоубийства. Наконец решил, что герой садится на ЛАМПУ и СГОРАЕТ. Я в ответ рассказала о чудовище, которое существовало в моем детстве. ЗВАЛИ ЕГО – ГУМИСТЕРЛАП. Он по ночам вкатывался в мою комнату, круглый и мохнатый, и исчезал за занавеской окна.
Лиза не знала о том, что Блок тут же поделился в письме с матерью: "Вчера обедали Кузьмины-Караваевы – они оба очень хорошие…" Наверняка на сердце у нее стало бы хоть немного теплее.
Кончился 1910 год, а потом 1911-й и 1912-й, и за эти годы, по воспоминаниям Елизаветы Юрьевны, она встречалась с Блоком "довольно часто, но всегда на людях".
И тем не менее у них с Александром Александровичем появились общие знакомые, люди, которые как бы соединяли их… Многие из них встречались в доме поэта-символиста, эстета, историка, эрудита и полиглота Вячеслава Иванова в его знаменитой "Башне" (огромная его квартира находилась на последнем этаже и располагалась вокруг башнеобразного закругления, отсюда и получила название в литературном мире).
Дом этот был хорошо известен далеко за пределами Петербурга. В квартире Вячеслава Ивановича собирались философы, поэты, художники, историки, артисты… Невозможно даже перечислить всех тех, кто бывал здесь! Дом Иванова имел исключительное значение для всей предвоенной России: "Башня" с 1905 по 1913 год оставалась центральным местом для всего художественного Петербурга. Здесь, по словам Андрея Белого, шла "яркая, но сумасшедшая жизнь".
Впервые Лиза Кузьмина-Караваева попала сюда сразу после замужества, в 1910 году. И, как впоследствии вспоминала, чувствовала себя там "новичком, поистине варваром", встретив людей, владеющих "ключами от сокровищницы современной культуры". Что и говорить: Вячеслав Иванович умел объединять вокруг себя самых разных людей. Он с одинаковым знанием и блеском мог говорить о литературе, науке, религии, поэзии, политике.
По словам философа Н. А. Бердяева, "В. Иванов был незаменимым учителем поэзии… виртуозом в овладении душами людей. Его пронизывающий змеиный взгляд на многих, особенно на женщин, действовал неотразимо".
Да что там женщин! Велеречивый Ося Мандельштам рассыпал в письмах к учителю самые настоящие любовные признания: "Ваши семена глубоко запали в мою душу, и я пугаюсь, глядя на громадные ростки"; "…Чтобы увидеть вас – я готов проехать большое расстояние, если это понадобится".
Что касается женщин, то их отношения с поэтом-символистом действительно оказывались довольно сложными и запутанными. У некоторых из них преклонение перед Вячеславом Ивановичем перешло в отчетливо чувствуемую любовь. Кузьмина-Караваева избежала этой печальной участи… Впрочем, она почти сразу разгадала отношение мэтра к людям. Вот цитата из ее очерка уже эмигрантского периода "Последние римляне":
...
Сам Вячеслав Иванов, прозорливый и умный, одновременно с этим поражал каким-то напряженным любопытством к каждому отдельному человеку, – каждого внимательно рассмотрит, точно и почти всегда правильно определит, отысповедует приемами тонкими и лукавыми, – потом только отойдет уже с большим безразличием.
Елизавета Юрьевна вспоминала свои первые впечатления от прихода на "Башню" и о разговорах, слушательницей которых она стала:
...
О Григории Богослове, о Штейнере, о страдающем боге Дионисе, о Христе, о Марксе, о Ницше, о Достоевском, о древней мудрости Востока, о Гете – и обо всем с одинаковым знанием, с одинаковой возможностью обозреть все с птичьего полета, взять отовсюду самое ценное. И не только самое ценное, – довести все до парадокса, обострить и уничтожить, соединить Христа с Дионисом, Канта с Круппом и т. д.
Блок бывал здесь крайне редко. А если и приходил, то, как и везде, больше молчал. Однажды на "Башне" первый раз читала свои стихи Анна Ахматова. Вячеслав Иванов предложил устроить суд над ними. Он пожелал, чтобы Блок был прокурором, а он, Иванов, адвокатом. Блок отказался! Тогда он предложил Блоку защищать Ахматову, он же будет обвинителем. Блок опять отказался!
Находим у Елизаветы Юрьевны: