Стал собирать материал. И чем больше узнавал, чем больше встречался с первыми увечными солдатами из Афганистана, тем острее понимал, как мне не хватает знаний об Афганистане. Во что бы то ни стало мне требовалось все увидеть собственными глазами, естественно, не в качестве военного, а в качестве журналиста. К кому только не обращался, с кем только не встречался, однако моя настырность дала плоды. Вскоре по рекомендации знакомых Михаила Петровича и знакомых моих знакомых, а также и моих откровенных намеков на личное знакомство с самим Андроповым мне удалось заинтересовать одного сотрудника КГБ, который после более чем часового разговора решил пойти мне навстречу, но при одном условии: в Афганистан я поеду под другой фамилией.
Несколько дней ушло на оформление документов, и вскоре этот сотрудник вызвал меня к себе, вручил документы вместе с предписанием оказывать всяческое содействие "независимому журналисту Ивану Петровичу Сидорову". Срок командировки: шесть месяцев. А еще через пару дней я уже летел в Афганистан на самолете военно-транспортной авиации. Сначала Кабул, потом Урузган, а затем на бронетранспортере меня привезли в часть, расположенную в нескольких десятках километров от Урузгана. Внимательно изучив мои документы, замполит части, усталый седоватый полковник, поморщился и попытался отговорить меня, обещая все интересующие меня сведения переслать в Москву, но я - ни в какую: хочу все увидеть собственными глазами.
- Что ж, воля ваша, товарищ журналист! Только вам лучше переодеться в камуфляж, - вздохнул он и пояснил: - Чтобы не выделяться среди военных. - После чего принялся долго и нудно рассказывать о том, как мне следует себя вести в различных ситуациях.
Думая, что это просто "правила техники безопасности", я заставлял себя слушать внимательно, но когда собрался кое-что записать, замполит категорически заявил:
- Никаких записей и никаких съемок, товарищ журналист! Старайтесь все запоминать и держать все "свои записи" в голове!
- Почему, товарищ полковник? - удивился я.
- А если вас убьют или, еще ХУЖЕ, в плен попадете? - неожиданно услышал я.
Эти страшные слова, сказанные простым будничным тоном, значили гораздо больше, чем если бы он поведал мне об ужасах войны. Именно тогда я и понял, что здесь не улица Горького, а место, где действительно идет война, а он знакомит меня не с правилами техники безопасности, а учит, как выжить на этой войне.
Мое открытие подтвердилось буквально через несколько дней. Взамен раненного шальной пулей хирурга в часть прислали из московского военного госпиталя майора медицинской службы. Это был добродушный улыбчивый мужчина лет сорока. Этакий веселый добрячок, никогда не нюхавший пороха и так и не успевший осознать, куда он попал. В первую же ночь майор отправился один справить нужду. А туалет находился в самом углу периметра колючего забора части…
Несчастного хирурга обнаружили ранним утром: его лицо было страшно изуродовано, живот разрезан, а кишки вырваны и брошены рядом. Судя по кляпу и сохранившейся страшной гримасе на лице, над ним, живым, измывались…
На все просьбы к командиру части - взять меня хотя бы на одну боевую вылазку или в дозор - ответ был один:
- Ни в коем случае!
От вынужденного безделья мне хотелось бросаться на стенку своей комнатушки. И только редкие приглашения на "рюмку чая", где постепенно развязывались языки, хоть как-то скрашивали мое одиночество. Около двух недель находясь в части, я еще ни разу, точнее сказать, почти ни разу не оказался за ее забором. Как-то один из помощников командира части, с которым я постарался сблизиться, шепнул, что из Москвы приехал некто в штатском и долго разговаривал с руководством части. А через день собирается куда-то лететь с инспекцией.
Я сразу сообразил, что "некто в штатском" скорее всего сотрудник КГБ, и стал кругами ходить у начальственного домика, изображая на лице полное безразличие. Как же я был удивлен, увидев того самого Полковника КГБ, который делал мне документы. Уже двинулся к нему, но, перехватив его еле заметный предупреждающий жест, удержался и понял почему: следом за ним вышли еще двое офицеров. Мне очень хотелось поговорить с Полковником, но как это сделать? Он сам пришел мне на помощь:
- А это кто? - спросил Полковник, кивнув в мою сторону. - Что-то не вижу нашивок…
Замполит что-то тихо ответил, потом повернулся ко мне и представил:
- Журналист из Москвы, Иван Сидоров!
- А меня зовут Федор Федорович! - Он тоже назвался другим именем. - Земляк, значит, - улыбнулся полковник. - Вечером, если хотите, поговорим!
- Спасибо, с большим удовольствием! - воскликнул я.
Полковник не обманул и около девяти часов вечера вошел ко мне в комнатку с потертым портфелем в руке.
- Ну, как, удается собирать материал? - участливо спросил он, доставая из портфеля бутылку армянского коньяка, лимон и банку крабов.
- Как же, соберешь здесь материал… - уныло протянул я и сообщил, что еще ни разу не выходил за территорию части.
Я немного лукавил. Где-то за неделю до его приезда, воспользовавшись тем, что командование части отсутствовало, "наехал", потрясая документами, на дежурного офицера, и тот, поколебавшись, согласился отпустить меня с патрульной группой, посчитав, вероятно, что в дневное время, да еще на "спокойном участке", мне ничего не грозит.
В патруле из пяти человек, возглавляемом угрюмым старшим сержантом (угрюмым, похоже, оттого, что ему навязали какого-то штатского, за которым только и следи), я шел в самой середине, стараясь не быть помехой и выполнять любые приказания быстро и четко. Пару часов все было спокойно. Мы прошли несколько километров под палящим солнцем, радуясь, когда оказывались в тени скал. Дойдя до определенной высоты, остановились понаблюдать за дорогой, серпантином вилявшей среди гор. Все казалось пустынным и скучным. Неожиданно я заметил небольшую легковую машину, довольно медленно двигавшуюся по дороге.
- Господи, хоть одна живая душа! - обрадовался я.
Но обратил внимание, как старший сержант нахмурился и сосредоточенно бросил ребятам:
- Сержант Ильин со мной, остальным занять выгодную позицию и быть наготове: действовать по обстановке! - повернулся ко мне и чуть грубовато сказал: - А тебе, журналист, сидеть тихо и не высовываться! Понял?
- Есть не высовываться! - усмехнулся я, не понимая, чем так встревожен старший сержант, но решил пошире раскрыть глаза и уши.
Старший сержант и сержант Ильин быстро и уверенно спустились к дороге, до которой было метров тридцать. На том участке, куда они спустились, дорога резко поворачивала, и увидеть их можно было, только подъехав вплотную. Старший сержант укрылся за огромным камнем, а Ильин вышел на дорогу, держа автомат наготове. Появилась машина. Сержант поднял руку, и водитель стал снижать скорость. Когда до сержанта оставалось метра три, машина вдруг резко газанула, и если бы не реакция Ильина, отскочившего в сторону, быть ему под машиной.
Старший сержант дал длинную очередь, и автомобиль, резко свернув в сторону горы, проехал несколько метров по склону, заглох и медленно скатился обратно на дорогу. Ругаясь на чем свет стоит, сержант приказал всем выйти из машины, подкрепляя слова стуком приклада автомата по капоту. В машине было трое: за рулем парень лет тридцати, он был убит. Придерживая левой рукой правую руку, с трудом вылезла из машины довольно молодая женщина-афганка: она была ранена в плечо. С ненавистью глядя на сержанта, подняла левую руку
- правая висела плетью. С заднего сиденья вылез старик афганец. Одной рукой он придерживал другую: видно, его тоже задело.
В тот момент у меня даже промелькнуло, что это афган-ская семья.
- Осмотри машину! - приказал старший сержант.
Сержант открыл багажник: забит продовольствием, осмотрев салон, нашел в бардачке толстую пачку долларов.
- Только продовольствие и деньги, товарищ командир! - доложил он.
- Клумба! Клумба! Я Колючка! Я Колючка! Прием! - достав рацию, начал вызывать старший сержант.
- Колючка! Колючка! Клумба слушает! Прием! - отозвался голос из рации.
- Встретил трех знакомых в коробушке… Один уснул, двое плохо себя чувствуют… Прием!
- Колючка! Клумба слушает! Знакомых проводить с почетом!.. Прием!
- Клумба, вас понял: проводить с почетом! Прием!
- Ждем! Отбой!..
- Слышал, сержант?
- Слышал! - зло ответил тот и повернулся к афганцам. - В машину, быстро! - крикнул он, указывая автоматом.
Молодая афганка вдруг принялась плевать в его сторону.
- В машину… твою мать! - рявкнул сержант, передергивая затвор автомата.
Глядя с ненавистью, старик полез спиной на свое сиденье, афганка тоже подчинилась.
- Может, отпустим, товарищ командир? - неуверенно проговорил вдруг Ильин, поворачиваясь к старшему сержанту.
И буквально в тот же миг старший сержант дал короткую очередь в сторону Ильина. Тот испуганно дернулся и мгновенно побелел как снег, а из задней дверцы машины на пыльную дорогу вывалился старик афганец: в его руках был израильский "узи", из которого он так и не успел выстрелить.
- Вот сука! - выкрикнул сержант и со злостью пнул безжизненное тело старика. - В спину мне хотел, падаль!
Старший сержант как ни в чем не бывало подошел к машине, посмотрел на убитого водителя, потом на афганку: очередь задела и ее, прошив грудь, вздохнул тяжело:
- Помоги, сержант! - попросил он, уперевшись в переднюю дверцу машины.
Машина полетела в пропасть, а через минуту прогремел внушительный взрыв.
- Видно, там не только продовольствие было… - спокойно заметил старший сержант.
Этот случай заставил меня всерьез задуматься. Мои спутники, провоевав чуть более полугода, уже постигли азбуку афганской войны. Позднее я узнал, что для старшего сержанта афганская война не была первой…
Этот случай, свидетелем которого я был, вошел в мой первый роман "Срок для Бешеного"…
Мы выпили с Полковником, поговорили о Москве. Снова выпили, и я напросился к нему в компанию на завтра. Уговаривать пришлось долго, пока не прикончили и вторую бутылку, которую он специально привез для своего коллеги.
- Ладно, Бог с тобой: возьму, но учти: ослушаешься - сам пристрелю! - вполне серьезно заметил он.
Рано утром на двадцать третий день моего пребывания в Афгане я забрался в боевой вертолет. Кроме Полковника и меня, там были пилот и бортинженер, по совместительству и стрелок. Благополучно взлетели и примерно через час оказались в горах Кандагара. Ничто не предвещало трагедии: мы о чем-то разговаривали, помнится, даже шутили. Неожиданно послышались какие-то удары по корпусу вертолета, и я не сразу сообразил, что по нам стреляют из пулемета. Вертолет дернулся: видно, зацепило пилота, я встал, чтобы помочь ему, и, вероятно, это спасло мне жизнь. Через мгновение увидел, как лицом вниз упал бортинженер, а меня, словно ломом, ударило в живот. Помнится, даже подумал: чего это Полковник дерется, и… потерял сознание.
Пришел в себя на земле. Как мы сели? Пилот неподвижно лежал у подбитого вертолета рядом с убитым бортинженером.
- Клумба! Клумба! Я Тюльпан! Я Тюльпан! Прием! - услышал я голос Полковника.
- Тюльпан! Тюльпан! Я Клумба! Я Клумба! Прием!
- Пошлите "вертушку" в квадрат…
Больше я ничего не услышал: снова потерял сознание. Следующий раз пришел в себя, когда рядом шумели винты другого вертолета и словно откуда-то с небес слышался голос Полковника:
- Посмотрите: он, кажется, еще жив… - И через мгновение кто-то подхватил меня на руки и понес, а я вновь потерялся…
Не буду описывать свое исцеление: ничего запоминающегося, замечу лишь, что хирург, сделавший мне операцию, сказал:
- Ты, парень, видно, в рубашке родился: чуть выше - и…
Двадцать три дня… Много это или мало?.. За эти дни я даже не успел толком запомнить свою фамилию и имя: Иван Петрович, Петр Михайлович, Сидоров, а может, Петров: важно ли это? Для меня - нет! Потом пытался разыскать Полковника, спасшего мне жизнь: не прикажи он проверить, жив ли я, остался бы на том плато в горах Кандагара, как остались тысячи наших парней, как остались тот пилот и тот бортинженер…
Мир праху их, сложивших голову на чужой земле!..
Двадцати трех дней "моего Афгана" мне наверняка хватит на всю оставшуюся жизнь. До сих пор иногда снятся светящиеся ненавистью глаза той афганки и изуродованное лицо хирурга. Как бы хотелось стереть эти кошмарные видения из своей памяти, но… Вполне возможно, что эти впечатления, полученные мною не только в Афгане, а также печально-трагический опыт тюрьмы придают мне силы, заставляют писать мои романы… Оставшись в живых, я словно в долгу перед тысячами захороненных в чужой земле, чьи могилы так и остались безымянными. Пусть мои романы, главным героем которых я сознательно сделал бывшего афганца, и станут МОЕЙ ПАМЯТЬЮ обо всех погибших в Афганистане и других горячих точках нашей планеты.
Работая над этой книгой, на презентации Ассоциации ветеранов всех локальных войн "Армада", я познакомился с Игуменом Киприаном, прозванном в Афганистане Пересветом. Это единственный в стране священник, имеющий личную печать войскового священника. За свое пребывание в Афганистане он лично отпел не одну тысячу наших военно-служащих. Господи, как же тяжело носить все имена в сердце своем…
Низкий поклон вам, батюшка Киприан Пересвет…
Вернувшись в Москву, я уже не мог довольствоваться теми сведениями, которыми обладал: мне их было мало. Стал встречаться не только с вернувшимися афганцами, но и с теми, кто имел хоть малейшее отношение к этой войне. И чем больше узнавал, тем острее понимал, что столкнулся с чем-то страшным, далеко пока мне не ясным. Крупицы получаемых сведений все чаще и чаще сталкивали с криминальными элементами. Что оставалось делать? Русская пословица гласит: "Назвался груздем - полезай в кузов".
Любая информация, освещающая мои поиски, - во благо. Прекрасно осознавал грозящие мне опасности, но я свое отбоялся, а потому пришел к убеждению: встречаться и говорить с любым, даже самым отпетым уголовником, если это поможет мне в поисках ПРАВДЫ!
В эти годы я встречался с самыми разнообразными людьми: калеки-афганцы и авторитеты криминального мира, "воры в законе" и даже бомжи. Первой реакцией большинства была откровенная если не враждебность, то неприязнь. Приходилось использовать все - обаяние, опыт, умение, чтобы разговор не оборвался. Поверив, что я действительно им сочувствую, а не гонюсь за сенсациями и не хочу принести им вреда, люди постепенно раскрывались. Я никогда не злоупотреблял их доверием даже во имя творчества. Ни один человек, поведавший мне свои тайны и откровения, не сможет предъявить мне претензий. Услышав некоторые их секреты, выданные под воздействием алкоголя, я не раз и не два спрашивал их уже в трезвом состоянии, о чем можно писать и говорить, а о чем нельзя…
Тем не менее, обрастая материалами для будущей книги, я никак не мог прийти к однозначному ответу, каким должен быть главный герой. В разные годы я увлекался такими разными писателями, как Роберт Стивенсон, Александр Дюма, Джек Лондон, Теодор Драйзер, Эрнест Хемингуэй, Конан Дойл, Эдгар По, Грэм Грин, Агата Кристи, позднее: Ивлин Во, Жорж Санд, Эмиль Золя, Ги де Мопассан, Михаил Булгаков, Иван Ефремов, конечно же, Борис Васильев. Придирчивый критик имеет право упрекнуть меня во всеядности, но так было, и это правда. Герои этих писателей воздействовали на мои самосознание, волю, характер и мировосприятие.
Мне нравилось читать про сильных героев, умеющих постоять не только за себя, но и защитить слабых, униженных и оскорбленных. Вероятно, поэтому так сильно любил читать про Илью Муромца, Добрыню Никитича, Иванушку-дурачка, всегда выходящего победителем. Главный вывод, усвоенный еще в нежном возрасте, - зло должно быть наказано во что бы то ни стало!
И более всего мне нравились книги, насыщенные активными действиями. Честно признаться, устаю от слов: мне всегда нравились дела, и мое самое любимое высказывание - "Суха теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет!". И конечно же, сам старался походить на любимых героев, воспитывая в себе волю, остроту ума и быстроту реакции. Мне не хватает терпения: хочется всего быстрее и побольше. Порой я так увлекаюсь, что меня заносит и остановиться очень трудно. Меня нельзя переделать: или принимать целиком, со всеми недостатками, или не принимать совсем…
Подспудно мне хотелось создать такого героя, каким я видел себя в своих мечтах. Наделить его не только неуемной силой, стремительным мышлением, несгибаемой волей, но и нежностью, ранимой душой. Он должен быть безоговорочно предан друзьям и беспощаден к врагам. А честность и справедливость для него - что умение дышать. Постепенно сложился его внутренний мир, характер, но никак не складывался его внешний облик. А для меня как режиссера это было очень важно. Мне необходимо было "увидеть" своего героя. Сразу же отказался от внешнего облика "Рембо" - героя американских боевиков! Почему-то он напомнил мне русских былинных богатырей, и это вызвало некоторое раздражение. Попытался разобраться почему. Вскоре пришел к выводу, ранние восхищения былинными богатырями, которые "одним махом семерых побивахом", не что иное, как детский инфантилизм. Вместо того чтобы закаляться физически, создавать себя, чтобы противостоять злу и насилию, сидишь и ждешь: придет некто сильный и все сделает за тебя!
Этот перевернуло меня. Возможно, поэтому ни один из наших литературных и киношных героев не становился надолго народным героем. Интуитивно я понимал, что нужен такой герой, глядя на которого прекрасный пол бы влюблялся, мужчины поверили бы в свои силы, а дети хотели бы стать такими, как он. Мой герой не должен поражать грудой мышц, внешне он должен быть таким, как все: привлекательным, но не красавцем, среднего роста. То есть таким, что вряд ли на нем остановится взгляд, но, познакомившись поближе, заглянув в его внутренний мир, ощутив непонятную энергию, безоговорочно принимаешь и радуешься, что не прошел мимо человека.
За последнее десятилетие наша армия настолько потеряла в глазах собственного народа, что едва ли не каждый призывник считает своим долгом "откосить" от армии, и мне показалось немаловажным изменить это положение, вернуть уважение к военной форме, поднять дух военного патриотизма. Поэтому мой герой безоговорочно стал не просто бывшим военным, но сохранившим преданность армии, боевым друзьям патриотом своей страны и своего народа.
Сейчас, когда вышло более десятка книг о Савелии Говоркове, уместно задать вопрос: получилось ли это? Ответа долго не было. И вот получаю письмо из Георгиевска Ставрополь-ского края. Предлагаю вашему вниманию отрывок из него:
"…Меня зовут Гуляев Алексей Николаевич. Мне 21 год. Ваш герой изменил меня, а также мои взгляды на жизнь. Я научился стоять за себя, изменилось мое отношение и к военной службе в армии. Раньше я не хотел идти служить (боялся дедовщины и боевых действий), но ваши книги изменили мое отношение к этому.
28 июня 1999 года я призываюсь на службу в армию. Большое спасибо ВАШИМ книгам! Они заставили меня не бояться армии, теперь я иду служить по собственному желанию. Благодаря Вашим книгам я БРОСИЛ КУРИТЬ, ЗАНЯЛСЯ СПОРТОМ И НАУЧИЛСЯ СТОЯТЬ ЗА СЕБЯ…"
* * * Если и были какие-то сомнения на этот счет, они отпали после этого письма, и я благодарен его автору…