"… - Я, видишь ли, - анархист…
Тихон Ильич вскинул бровями.
- Не бойся. Политикой я не занимаюсь. А думать никому не закажешь. И вреда тебе тут никакого. Буду хозяйствовать исправно, но, прямо говорю, - драть шкур не буду.
- Да и времена не те, - вздохнул Тихон Ильич.
- Ну, времена-то все те же. Можно еще, - драть-то".
Русский писатель всегда искренен. Вообще Бог русской литературы - правда. А искренность предполагает и заставляет говорить что думаешь, о самом любимом, в том числе: о семье ли, о родителях, возлюбленных, о родине, родном народе. В этом - учителя и Примеры - опять Пушкин, Гоголь, Грибоедов, "дедушка" Крылов, Тургенев, Гончаров, уж не говоря о Чаадаеве, Чернышевском, Герцене, Аксакове, Лескове. Бунин писал ту Русь, которую видел, понимал, открывал то, что лежало на душе.
Писатели, как подросшие и оперившиеся дети, вечно спорили, роптали, делались непокорны устойчивым семейным порядкам. "Отцы и дети"! - кричали обществу; "Обломовщина"! "Мертвые души"!.. "Горе от ума"! "Униженные и оскорбленные"!.. "Бесы"! "Господа Головлевы"!.. "Тарелкины"!
Хотел или не хотел Бунин, но "Деревней" стал в ряд обличителей. Нет, конечно, совсем не желая того, не идя следом за тем же Горьким. Просто он так видел жизнь, так понимал ее и человека в ней. И выходило - правда.
В чем же секрет этой прославленной повести? Все, все ее читали, обсуждали, говорили, писали о ней, - самую большую славу принесла она Бунину - дореволюционному. Впрочем, Горький, например, никогда не прерывавший своей внутренней связи с Буниным, любя его и восхищаясь, даже в советское время, в 1931 году собирался переиздать ее: "Ничего, что он - барин, белогвардеец, дореволюционную деревню изобразил жестоко и правильно".
Пожалуй, в этом "жестоко" и надо искать секрет. Жестокая, злая, свирепая повесть, такая же, как и герой, Тихон Красов, новый тип хозяина, из бывших крепостных, кулака, кровопийцы и мироеда. Нет, нет, впрочем, оставим сразу эти отжившие, отшумевшие словечки. У Бунина, как всегда, все сложнее и проще, - и хотя много сказано злого даже про революцию, про самый русский народ, дорвавшийся до бунта, до пожара хозяйской Дурновки, - но не тот это пожар, не тот народ, который сто лет любила и воспевала вся русская литература, - о где ты, детский, пушкинский, идеальный кузнец Архип из "Дубровского", что приказных в избе запер и сжег, а за кошкой, бегавшей по горящему сараю, полез на крышу!..
Может показаться, Бунин сгущает краски: столь нищ, грязен, уныл клопиный быт деревни, - даже в глазах, в восприятии все видевшего, не среди оранжерейных роз прожившего Тихона Кузьмича. Настроение у Тихона - никуда, злое, агонизирующее, и Бунин беспощаден: ясно, как самому ему невыносимы более этот быт, низкие страсти, вся эта жизнь.
Горький написал Бунину в декабре 1910-го серьезные слова о "Деревне": "Конец "Деревни" я прочитал - с волнением и радостью за Вас, с великой радостью, ибо Вы написали первостепенную вещь. Это - несомненно для меня: так глубоко, так исторически деревню никто не брал. Можно бы говорить о Льве Николаевиче, но "Утро помещика" и прочее - это другая эпоха, и это эпизоды из жизни Толстого. "Мужики", "В овраге" - тоже эпизоды - простите! - из жизни ипохондрика. Я не вижу, с кем можно сравнить Вашу вещь, тронут ею - очень сильно. Дорог мне этот скромно скрытый, заглушенный стон о родной земле, дорога благородная скорбь, мучительный страх за нее - и все это - ново. Так еще не писали".
Бунин очень вырос и изменился в эти годы своих первых "настоящих" рассказов. Сами рассказы, как это бывает с писателями, влияли на автора, оттачивали и взгляд, и мысль, и само перо.
ГОРЬКИЙ
Вот строки из итальянского дневника Веры Николаевны: "Хотя мы платили в "Погано" за полный пансион, но редко там питались. Почти каждое утро получали записочку от Горьких, что нас просят к завтраку, а затем придумывалась все новая и новая прогулка. На возвратном пути нас опять не отпускали, так как нужно было закончить спор, послушать рассказ или обсудить "животрепещущий вопрос""…
"…17 марта. Именины Горького, танцы, тарантелла, мандолина, стихи…"
"…Ян всегда был в ударе. Нужно сказать, Горький возбуждал его сильно, на многое они смотрели по-разному, но все же главное любили по-настоящему…"
Это главное - несомненно литература, художество.
И еще: "Последнее наше пребывание на Капри было тихое, мы продолжали почти ежедневно бывать у Горьких. Иногда втроем - писатели и я - гуляли. Они часто говорили о Толстом, иногда не соглашаясь, хотя оба считали его великим, но такой глубокой и беззаветной любви, как у Ивана Алексеевича, я у Горького не чувствовала…"
Русскому писателю - при всей многомиллионоликости родного народа и величия родимой географии - предопределено всю жизнь чувствовать свое отчаянно-отчетливое одиночество. Потребность в человеке близком, слушающем и понимающем покрывали в изрядной степени любимые женщины, - пирамиду увенчала и вершину заняла в конце концов Вера Муромцева. Роль близкого друга, наставника, почти отца выпала на долю Юлия Алексеевича, - хорошо иметь такого старшего брата: умного, образованного, по-на-стоящему близкого, любящего, помогающего. Идеалом, эталоном литературным оставался, пусть далекий физически, - всегда самый близкий в душе Толстой. Но хорошо еще иметь сотоварища, соратника, сподвижника по профессии, по поколению, - писатели обычно так и входят в литературу своим кланом, своей когортой. Отчего не сойтись было Бунину ближе с Куприным, Короленко, Андреевым, даже Потапенко? Что произошло с Горьким, - казалось бы, наиболее близстоящим, возраставшим в ту же пору, принятым и одобряемым любимым Чеховым? Дружба с самим Чеховым носила все же оттенок отношений учитель - ученик, старший - младший, знаменитый - начинающий, хотя душевно и идейно все складывалось хорошо, а по бытовому, житейскому даже попросту, едва не родственно: можно было пожить и поработать в Белой Даче в отсутствие хозяина, как это случилось однажды зимой.
Всегда страстно влюбленный в настоящую литературу коллекционер талантов Горький прямо-таки с ума сходил по Бунину, - какие письма писал, какие слова говорил! Отличал его как самого лучшего из современных писателей, восторгался и стихами и прозой особенно. Почти подобострастно, до самоуничижения возносил его до небес перед другими. Печатал в своих сборниках "Знание", помогал. Бунин писал: ""Знание" сильно повысило писательские гонорары. Мы получали в "Сборниках Знания" кто по 300, кто по 400, а кто и по 500 рублей с листа, он (Горький) - 1000 рублей: большие деньги он всегда любил".
А вот в воспоминаниях Владислава Ходасевича о Горьком есть такая забавная страница: "…Дука - домашнее прозвище Горького… В эпоху первой эмиграции, когда Горький жил не в Сорренто, а на Капри, его тогдашняя жена М. Ф. Андреева старалась создать легенду вокруг него. Домашней прислуге, лодочникам, рыбакам, бродячим музыкантам, мелким торговцам и тому подобной публике она рассказала, что она - русская герцогиня, дукесса, которую свирепый царь изгнал из России за то, что она вышла замуж за простого рабочего - Максима Горького. Эта легенда до крайности очаровала романтическое воображение каприйской и неаполитанской улицы, тем более что Андреева разбрасывала чаевые с чисто герцогской щедростью. Таким образом, местная популярность Горького не имела ничего общего с представлением о нем как о писателе, буревестнике, певце пролетариата. В сущности, она была даже для него компроментантна, потому что им восхищались, как ловким парнем, который сумел устроиться при богачке, да еще герцогине, да еще красавице. Все это рассказывал мне Максим, который терпеть не мог свою мачеху. Думаю, что отсюда же возникло и прозвище Дука, то есть, герцог".
Они были слишком разные. Во всем. Бунин - всегда эстет, аристократ, дворянин, не скрывавший, а подчеркивавший принадлежность к своему классу, древнему роду. Он чуть свысока и даже почти брезгливо говорил о мнимо-простонародном происхождении и корнях Горького, а тот восхищался его дворянством, повторял, что Бунин - последний представитель дворянской литературы, давшей всех "главных", от Пушкина до Толстого. Горький носил свою рабочую блузу с кожаным ремешком, грубые сапоги, заправленные в них штаны, широкую шляпу, пускал слюну в мундштук, гася папиросу, - этот наряд переняли у него Скиталец и Андреев, и однажды, в фойе Художественного театра, встретив всех троих, так одинаково одетых, Бунин не удержался пошутить: "Вы что, охотники?.."
Бунин любил одеваться наимодно, наикрасиво, - всегда твердые воротнички, галстук лучшего качества. Любил носить белое, шляпы, канотье, красивые кепи. При этом Бунин всегда был беден, а под старость просто нищ, еле сводя концы с концами, а "пролетарский" писатель, издававшийся по всему миру, а в советское время имевший необыкновенные тиражи, жил постоянно богато и благополучно. Горький, примыкавший к революционно-демократическому движению, постепенно сошелся с социал-демократами, стал "буревестником" революции, а затем сблизился с Лениным, с большевиками. Бунин всегда сторонился даже народничества, не любил никакой революционности, а революцию просто отринул, а затем и проклял, оставив из-за нее любимую свою Россию. Горький никогда не знал и не любил мужика, деревню, говорил о них в годы революции тоже горькие и суровые слова. Бунин, выросший в деревне, писавший о единстве, о нерасторжимости мужиков и "бар", плакавший об уходящей, умиравшей на его глазах патриархальной Руси, написал об этом самые пронзительные свои рассказы, свою "Деревню", которой так восхищался Горький. Горький заклеймил власть "народных комиссаров" в своих "Несвоевременных мыслях", не раз уезжал, покидал Россию, в конце концов разошелся с Лениным, - но - вечный мастер компромисса, - вернулся и задружился уже со Сталиным, отдал дань Ленину, написав о нем свою знаменитую и талантливую книгу. Бунин навсегда расстался с Советской Россией в 1920 году, жил, как все эмигранты, тосковал и страдал, но никогда не поддался на уговоры о возвращении. Горький ревностно оберегал свою славу и положение ведущего, великого, ему невозможно было отказаться от той лести и славословий, которыми окружали его в СССР, - пришлось даже держать близко в доме, своим человеком знаменитого Крючкова, подосланного наркомом Ежовым. Бунин знал себе цену и не очень удивился даже Нобелевской премии.
Они оба преданно любили русскую литературу, были птенцами одного гнезда. И оба ревниво боролись с декадансом, со всеми "измами". Но если Горький, например, следуя воспитанной в самом себе доброте к талантам, сказал свое напутствие и одобрение молодому Маяковскому, то Бунин, как никто другой, обозвал Маяковского чуть не самыми последними словами.
Бунин приезжал к Горькому на Капри, подолгу гостил там, работал, три зимы подряд они провели с Верой Николаевной у Горького. Каждый день и каждый вечер писатели мирно беседовали, выпивали, обсуждали проблемы литературные и, надо полагать, политические тоже.
Уже немало было прожито, пройдено вместе: Чехов и Ялта, Москва, редакции, книги, посылаемые, как правило, друг другу с приятными посвящениями, переписка, - они изрядное число писем написали один другому, Японская война, 9 января и первая революция 1905 года, "Среды" Телешова, где собирались все ведущие в те годы писатели и где оба читали свои новые сочинения, и стихи, и рассказы. Московские и петербургские гостиницы и рестораны, Московский Художественный театр, общая дружба со всеми известными писателями, актерами, художниками. Горький сделался популярным драматургом, почти вровень с Чеховым, женился на мхатовке Марии Федоровне Желябужской-Андреевой. Бунин театра не любил, даже чеховских пьес не любил.
Гениальная энергия и фанатизм В. Ленина заморочили миллионы мозгов, - писателю Горькому в том числе. Писатель Горький был человек восторженный и истово мечтательный: желание видеть людей лучше, чище, богаче помешало ему помнить, что люди не меняются и нельзя придумать того, чего нет. Пока суд да дело, он с мещанской хитроватостью спешил сам пожить хорошо, - в чем преуспевал. Но доверчивость - слишком мягкое тесто для большевистского штыка. Был Горький нужен - носили на руках, нимбы рисовали вокруг чела, стал капризничать и мешать - отодвинули, по всей вероятности, просто убили.
Бунина нельзя было обольстить марксизмом, надудеть в уши басен о светлом будущем, о служении народу, человечеству и прочей фальши, - он оказался крепче и жестче: веру в себя не переменил на чужую религию.
Они оба были одинаково значительными, необычайными индивидуальностями, крупнейшими талантами, русскими весомо-причудливыми самородками. Упаси Бог возвышать одного за счет другого! Сегодня, в конце XX века, когда пишутся эти страницы, возникла и существует некая ревизия Горького. Это, к сожалению, в нашей манере: сваливши один гнилой дуб, начать валить огулом чуть не весь лес, все могучие дерева подряд. А то и сжечь, смести с лица земли, - будто и не было никогда ничего!
Помнят Горького-буревестника и не вспоминают (не знают!) Горького-автора "Несвоевременных мыслей" в газете "Новая жизнь", закрытой в конце концов большевиками. А стоит помнить и знать!..
Например. "Новая жизнь", № 53, 28 (15) марта 1918 г.:
"Все чаще разные люди пишут мне: "Мы не верим в народ". "Я потерял веру в народ". "Я не могу верить в народ, не верю партиям и вождям".
Все это искренние вопли людей, ошеломленных тяжкими ударами фантастической и мрачной русской жизни, это крики сердца людей, которые хотят любить и верить.
Но - да простят мне уважаемые корреспонденты! - их голоса не кажутся мне голосами людей, желающих знать и работать. Это вздыхает тот самый русский народ, в способность которого к духовному возрождению, к творческой работе отказываются верить мои корреспонденты. Уважаемые мои корреспонденты должны признать, что они плоть того самого народа, который всегда, а ныне особенно убедительно, обнаруживал - и обнаруживает - полное отсутствие веры в самого себя. Это народ, вся жизнь которого строилась на "авось" и на мечтах о помощи откуда-то извне, со стороны - от Бога и Николая-угодника, от "иностранных королей и государей", от какого-то "барина", который откуда-то "приедет" и "нас рассудит". Даже теперь, когда народ является физическим "хозяином жизни", он, все-таки, продолжает надеяться на "барина"; для одной части ею этот барин - "европейский пролетариат", для другой - немец, устроитель железного порядка; некоторым кажется, что их спасет Япония, и ни у кого нет веры в свои собственные силы.
Вера - это всегда хорошо для удобства души, для спокойствия ее, она несколько ослепляет человека, позволяя ему не замечать мучительных противоречий жизни, - естественно, что все мы стремимся поскорее уверовать во что-нибудь, в какого-нибудь "барина", способного "рассудить" и устроить добрый порядок внутри и вне нас. Мы очень легко веруем: народники расписали нам деревенского мужика, точно пряник, и мы охотно поверили - хорош у нас мужик, настоящий китаец, куда до него европейскому мужику.
Было очень удобно верить в исключительные качества души наших Каратаевых - не просто мужики, всечеловеки! Глеб Успенский "Властью земли" нанес этой вере серьезный удар, но верующие не заметили его. Чехов, столь нежно любимый нами, показал нам "Мужиков" в освещении еще более мрачном, - его поругали за неверие в народ. Иван Бунин мужественно сгустил темные краски - Бунину сказали, что он помещик и ослеплен классовой враждой к мужику. И, конечно, не заметили, что писатели-крестьяне - Ив. Вольный, Семен Подьячев и др. - изображают мужика мрачнее Чехова, Бунина…
У нас верят не потому, что знают и любят, а именно - для спокойствия души, - это вера созерцателей, бесплодная и бессильная, она - "мертва есть". Верой, единственно способной горы сдвигать, мы не обладаем. Теперь, когда наш народ свободно развернул перед миром все богатства своей психики, воспитанной веками дикой тьмы, отвратительного рабства, звериной жестокости, мы начинаем кричать: - Не верим в народ!
Уместно спросить Неверов:
- А во что же и почему вы раньше верили? Ведь все то, что теперь отталкивает вас от народа, было в нем и при Степане Разине, и Емельяне Пугачеве, в годы картофельных бунтов и холерных, в годы еврейских погромов и во время реакции 907–8 гг. Во что верили вы?
Хороший честный мастер, прежде чем сделать ту или иную вещь, изучает, знает материал, с которым он хочет работать.
Наши социальных дел мастера затеяли построение храма новой жизни, имея, может быть, довольно точное представление о материальных условиях бытия народа, но совершенно не обладая знанием духовной среды, духовных свойств материала.
Нам необходимо учиться и особенно нужно выучиться любви к труду, пониманию его спасительности.
Вера - это очень приятно, но необходимо знание. Политика - неизбежна, как дурная погода, но, чтобы облагородить политику, необходима культурная работа, и давно пора внести в область злых политических эмоций - эмоции доброты и добра. Верить нужно в самого себя, в свою способность к творческой работе, остальное приложится.
"Мы в мир пришли, чтобы не соглашаться", чтобы спорить с мерзостями жизни и преодолеть их.
Верить - это удобно, но гораздо лучше иметь хорошо развитое чувство собственного достоинства и не стонать по поводу того, в чем все мы одинаково виноваты".
Умел и Алексей Максимович быть сердит и сказануть!..