Помню один случай, о котором узнал я из разговоров в Ставке. Дело было так: прибыл лётчик-истребитель в Кремль, в Верховный Совет, получать свою награду - звезду Героя Советского Союза. Звезду он получил, отметил, конечно, с товарищами это событие и уже ночью шёл в приподнятом настроении домой. Вдруг он услышал женский крик. Поспешив на помощь, лётчик увидел девушку и возле неё мужчину. Заливаясь слезами, девушка объяснила, что к ней пристает неизвестный гражданин. Окончилось дело трагически: лётчик застрелил неизвестного. Москва была на военном положении. Появился патруль, лётчика задержали и доставили в комендатуру. Убитый оказался ответственным работником танковой промышленности. Дело было доложено Сталину. Разобравшись во всех деталях, Верховный главнокомандующий спросил, что, по советским законам, можно сделать для лётчика. Ему сказали: можно только взять его на поруки до суда. Сталин написал заявление в Президиум Верховного Совета с просьбой отдать лётчика на поруки. Просьбу удовлетворили, лётчика освободили, и ему было сказано, что его взял на поруки товарищ Сталин. Лётчик вернулся в свою часть, геройски сражался и погиб в воздушном бою.
Однажды один из охранников Сталина встретил друга, и они отметили это событие коньяком. Потом не нашли ничего лучше, чем "отлакировать" пивом. После чего охранник простился с другом и сел в трамвай. А там его развезло. Бдительные пассажиры, увидев хмельного гражданина с торчащей из-под пиджака кобурой, вызвали милицию. И охранник получил предписание от Берии явиться куда следует. На ближайшем дежурстве он рассказал всю историю Молотову. Тот выслушал, расспросил подробности, прочитал предписание, достал ручку и начертал на нём: "Строгий выговор. В. Молотов". И вправду - после этого охранника уже никуда не вызывали. Но история на этом не закончилась. Прошло несколько дней - на дорожке дачи вождя, где дежурил провинившийся охранник, появился Сталин. Медленно прошёл, и, ни к кому конкретно не обращаясь, сказал: "Пей, да дело разумей!" Дошёл до края дорожки, вернулся и снова поравнялся с чекистом. "Какой же дурак запивает коньяк пивом!" - сказал Сталин и посмотрел на охранника. Мне почему-то кажется, что больше этот чекист напитки не смешивал и стал в питье очень умеренным…
А вот уже и сам авиаконструктор Яковлев решает попросить у Сталина освободить своего знакомого, в чьей невиновности он не сомневается.
- Товарищ Сталин, вот уже больше месяца, как арестован наш замнаркома по двигателям Баландин. Мы не знаем, за что он сидит, но не представляем себе, чтобы он был врагом. Он нужен в наркомате - руководство двигателестроением очень ослаблено. Просим вас рассмотреть это дело.
- Да, сидит уже дней сорок, а никаких показаний не дает. Может быть, за ним и нет ничего… Очень возможно… И так бывает… - ответил Сталин.
На другой день Василий Петрович Баландин, осунувшийся, остриженный наголо, занял свой кабинет в наркомате и продолжал работу, как будто с ним ничего не случилось. А сам Сталин без всяких расспросов со стороны Яковлева сказал ему… Нет - не ему. Через мемуары Яковлева он сказал это всем нам:
- Да, вот так и бывает. Толковый человек, хорошо работает, ему завидуют, под него подкапываются. А если он к тому же человек смелый, говорит то, что думает, - вызывает недовольство и привлекает к себе внимание подозрительных чекистов, которые сами дела не знают, но охотно пользуются всякими слухами и сплетнями… Ежов мерзавец! Разложившийся человек. Звонишь к нему в наркомат - говорят: уехал в ЦК. Звонишь в ЦК - говорят: уехал на работу. Посылаешь к нему на дом - оказывается, лежит на кровати мертвецки пьяный. Многих невинных погубил. Мы его за это расстреляли.
Тем, кому десятилетиями вдалбливают в голову, что во всём плохом, что произошло в стране, виноват Сталин, а всё хорошее произошло вопреки его воле (в крайнем случае - само собой), будет удивительно прочитать и этот фрагмент мемуаров маршала Голованова.
Все вопросы были решены, но я не уходил.
- Вы что-то хотите у меня спросить?
- Товарищ Сталин, за что сидит Туполев?..
Вопрос был неожиданным. Воцарилось довольно длительное молчание. Сталин, видимо, размышлял.
- Говорят, что он не то английский, не то американский шпион…
Тон ответа был необычен, не было в нём ни твёрдости, ни уверенности.
- Неужели вы этому верите, товарищ Сталин?! - вырвалось у меня.
- А ты веришь?! - переходя на "ты" и приблизившись ко мне вплотную, спросил он.
- Нет, не верю, - решительно ответил я.
- И я не верю! - вдруг ответил Сталин.
Такого ответа я не ожидал и стоял в глубочайшем изумлении.
- Всего хорошего, - подняв руку, сказал Сталин. Это значило, что на сегодня разговор со мной окончен.
Закончив разговор с Головановым, Сталин не оставил этот вопрос о Туполеве. Туполев вышел на свободу. А вот как развивались события дальше. Ведь "десталинизаторы" обычно используют один и тот же приём - сказать лишь часть правды (а иногда это хуже, чем заведомая ложь). Одним из сталинских соратников был Лазарь Моисеевич Каганович. Это известная личность. Куда менее известен его старший брат - Михаил Моисеевич. Член партии с 1905 года, М.М. Каганович был первым наркомом авиационной промышленности СССР. Так вот, вину за арест Туполева и другие "дела" авиаконструкторов Сталин возложил не на НКВД, а на Кагановича-старшего. Его сняли с поста наркома, объявили выговор от ЦК ВКП(б). Но он ещё долгое время работал на ответственных постах в промышленности. А после начала войны его обвинили во вредительстве - видимо, всплыли новые факты и документы. После чего вопрос о Михаиле Кагановиче рассматривался на Политбюро. Характерно, что Каганович-младший брата не защищал, хотя, как мы видим, невиновных можно и должно было перед Сталиным защищать. Была создана комиссия по проверке виновности Кагановича во главе с членом Политбюро Анастасом Микояном. Обвиняемый Каганович пришёл на её заседание, выслушал обвинения, не опровергая их. Потом он спросил Микояна, есть ли в его кабинете туалет, прошёл туда. И там застрелился.
Сталинские методы руководства - это не насилие, не голая пропаганда, не угрозы. Когда было нужно - он обращался к совести людей.
…В июле 1941 года заводы, эвакуированные из захваченных немцами районов, только начинали прибывать на новые площадки. А их продукция была нужна сразу. Причём другая, не та, что они собирали на старом месте. На двух заводах в Поволжье должны были собирать штурмовики Ил-2. Начали собирать из тех деталей, что привезли с собой, собрали три самолета. Почему так мало? Оказалось, что серийное производство штурмовиков развертывалось медленно, так как заводы по инерции продолжали выпускать ранее освоенный истребитель МиГ-3, хотя правительство запретило его дальнейший выпуск. Что сделал Сталин? Расстрелял? Угрожал расправой? Может, объявил врагами народа тех, кто так поступил? Нет. Государственный комитет обороны прислал директорам авиазаводов - Шенкману и Третьякову - телеграмму, в которой говорилось:
Вы подвели нашу страну и нашу Красную Армию тчк Вы не изволите до сих пор выпускать Ил-2 тчк Самолёты Ил-2 нужны нашей Красной Армии теперь как воздух зпт как хлеб тчк Шенкман даёт по одному Ил-2 в день зпт а Третьяков даёт МиГ-3 по одной зпт по две штуки тчк Это насмешка над страной зпт над Красной Армией тчк Нам нужны не МиГи зпт а Ил-2 тчк Если 18 завод думает отбрехнуться от страны зпт давая по одному Ил-2 в день зпт то жестоко ошибается и понесет за это кару тчк Прошу вас не выводить правительство из терпения и требую зпт чтобы выпускали побольше Илов тчк Предупреждаю последний раз тчк нр П553 - СТАЛИН
Конструктор Ильюшин рассказывал о чуде, свершившемся на заводе после этой телеграммы. Коллектив завода не только освоил совершенно новый для него тип машины, но и добился перевыполнения первоначального плана выпуска штурмовиков Ил-2.
Вот ещё одна история. Происходит вопиющее - маршал Голованов… опаздывает на совещание к Сталину. Прилетел в Москву с опозданием. Что случилось? Оказывается, лётчик личного самолёта Голованова по фамилии Вагапов отправился накануне на свадьбу к своему товарищу. Что произошло дальше, понятно - напился. Разыскали лётчика Вагапова только утром. Другой самолёт посылать не решились - экипаж ведь не знал аэродрома, где нужно было производить посадку. Так доложил командиру начальник штаба АДД. Представьте себя на месте Голованова - опоздать на доклад к Сталину! Впервые за всю войну.
При моём появлении Сталин, как обычно, посмотрел на часы, стоявшие в углу, вынул свои и, показав их мне, задал один-единственный вопрос:
- Что случилось?
Видимо, зная мою точность и пунктуальность во всех делах, он и сам был удивлён моим опозданием, считая, что произошло что-то необычное. Коротко доложил я ему о происшедшем, ещё не зная, как он на это будет реагировать… Немного походив, Верховный спросил:
- Что же вы думаете делать со своим шеф-пилотом?
Такого вопроса, прямо сказать, я не ожидал. Доложил о принятом мной решении и уже отданных на сей счёт указаниях.
- А вы давно с ним летаете?
- С Халхин-Гола, товарищ Сталин, - ответил я.
- И часто он у вас проделывает подобные вещи?
- В том-то и дело, товарищ Сталин, что за все годы совместной работы это - первый случай. Я никогда и мысли не допускал, что с ним может быть что-либо подобное.
- Вы с ним уже говорили?
- Нет, товарищ Сталин, не говорил. Какой же тут может быть разговор?!
- А вы не поторопились со своим решением? Как-никак, не первую войну вместе…
Высказанное Сталиным озадачило меня. Подумав немного, я ответил:
- Это верно, товарищ Сталин, однако порядок есть порядок и никому не позволено его нарушать, да тем более, как это сделал Вагапов.
Да и наказание-то ему невелико, учитывая его проступок.
- Ну что же, вам виднее, - заключил Верховный и перешёл к вопросам, по которым я был вызван.
Однако этим дело не кончилось, время от времени Сталин спрашивал, где находится сейчас Вагапов, который через несколько месяцев был возвращён всё же на свою старую должность…
Вот скажите, ну какое дело было Верховному главнокомандующему Сталину до лётчика Вагапова? А ведь спрашивал, а ведь мягко так, ненавязчиво помог Голованову принять правильное решение. И ведь свои мемуары маршал Голованов издал уже при Брежневе, когда ему хвалить Сталина и сочинять небылицы не было никакого резона. Кстати, книга маршала при его жизни так и не вышла - было лишь опубликовано несколько глав в журнале. Почему? Потому что ему "где надо" стали указывать, что не мог Сталин так говорить. И говорили это человеку, который всё слышал своими ушами! Тому, кто всю войну подчинялся лично Сталину и работал с ним рука об руку…
А вот что рассказывал Иван Александрович Бенедиктов, в течение почти двух десятилетий занимавший ключевые посты в руководстве сельским хозяйством страны. Страшным летом 1941 года он руководил эвакуацией техники и продовольствия. Это произошло в 1937 году. Зайдя утром в кабинет, Бенедиктов обнаружил на столе повестку - срочный вызов в НКВД. Пришёл. Интеллигентный, довольно симпатичный на вид следователь, вежливо поздоровавшись, предложил сесть.
- Что вы можете сказать о сотрудниках наркомата Петрове и Григорьеве?
- Отличные специалисты и честные, преданные делу партии, товарищу Сталину коммунисты, - не задумываясь, ответил Бенедиктов. Речь ведь шла о двух его самых близких друзьях, с которыми, как говорится, не один пуд соли был съеден. Тут следователь предложил ознакомиться с документом. На нескольких листах бумаги - заявление о "вредительской деятельности в наркомате Бенедиктова И.А., которую он осуществлял в течение нескольких лет по заданию германской разведки". Подписи тех самых "друзей" - Петрова и Григорьева. Факты, изложенные в документе, действительно имели место: закупки в Германии непригодной для наших условий сельскохозяйственной техники, ошибочные распоряжения и директивы, игнорирование справедливых жалоб с мест. И даже отдельные высказывания, которые делались в шутку в узком кругу. И вот всё это теперь оформлено в виде заявления, и под ним подписи людей, которых Бенедиктов считал самыми близкими друзьями, которым доверял целиком и полностью!
- Что вы можете сказать по поводу этого заявления? - спросил следователь.
- Все факты, изложенные здесь, имели место, можете даже их не проверять, - ответил Бенедиктов. - Но эти ошибки я совершал по незнанию, недостатку опыта. Рисковал в интересах дела, брал на себя ответственность там, где другие предпочитали сидеть сложа руки. Утверждения о сознательном вредительстве, о связях с германской разведкой - дикая ложь.
- Вы по-прежнему считаете Петрова и Григорьева честными коммунистами?
- Да, считаю и не могу понять, что вынудило их подписать эту фальшивку…
- Это хорошо, что вы не топите своих друзей, - сказал следователь после некоторого раздумья. - Так, увы, поступают далеко не все. Согласитесь, мы, чекисты, просто обязаны на все это прореагировать. Ещё раз подумайте, всё ли вы нам честно сказали.
После этого товарищ Бенедиктов отправился домой. Слёзы жены, растерянные чувства. А потом звонок, раздавшийся в рабочем кабинете, - утром следующего дня приглашали в ЦК партии. "Всё ясно, - подумал Бенедиктов, - исключат из партии, а потом суд". Жена проплакала всю ночь. А наутро собрала ему небольшой узелок с вещами, с которым рассказчик и направился в здание ЦК на Старой площади.
И вот заседание. Бенедиктов в прострации, ждёт, когда назовут его фамилию и начнут клеймить. Фамилию, наконец, назвал… Сталин. Который, к удивлению Бенедиктова, предлагает назначить его на пост наркома сельского хозяйства. Возражений нет.
Через несколько минут, когда все стали расходиться, ко мне подошёл Ворошилов: "Иван Александрович, вас просит к себе товарищ Сталин".
В просторной комнате заметил хорошо знакомые по портретам лица членов Политбюро Молотова, Кагановича, Андреева.
- А вот и наш новый нарком, - сказал Сталин, когда я подошёл к нему. - Ну как, согласны с принятым решением или есть возражения?
- Есть, товарищ Сталин, и целых три.
- А ну!
- Во-первых, я слишком молод, во-вторых, мало работаю в новой должности - опыта, знаний не хватает.
- Молодость - недостаток, который проходит. Жаль только, что быстро. Нам бы этого недостатка, да побольше, а, Молотов?
Тот как-то неопределенно хмыкнул, блеснув стеклами пенсне.
- Опыт и знания - дело наживное, - продолжал Сталин, - была бы охота учиться, а у вас её, как мне говорили, вполне хватает. Впрочем, не зазнавайтесь - шишек мы вам ещё много набьем. Настраивайтесь на то, что будет трудно, наркомат запущенный. Ну а в-третьих?
Тут я и рассказал Сталину про вызов в НКВД. Он нахмурился, помолчал, а потом, пристально посмотрев на меня, сказал:
- Отвечайте честно, как коммунист: есть ли какие-нибудь основания для всех этих обвинений?
- Никаких, кроме моей неопытности и неумения.
- Хорошо, идите, работайте. А мы с этим делом разберемся.
Гроза прошла мимо. И вот что по этому поводу позднее сказал сам Бенедиктов:
За многие годы работы я не раз убеждался, что формальные соображения или личные амбиции для него мало значили. Сталин обычно исходил из интересов дела и, если требовалось, не стеснялся изменять уже принятые решения, ничуть не заботясь о том, что об этом подумают или скажут. Мне просто сильно повезло, что дело о моём мнимом "вредительстве" попало под его личный контроль. По вопросам, касавшимся судеб обвинённых во вредительстве людей, Сталин в тогдашнем Политбюро слыл либералом. Как правило, он становился на сторону обвиняемых и добивался их оправдания, хотя, конечно, были и исключения. Обо всём этом очень хорошо написал в своих мемуарах бывший первый секретарь Сталинградского обкома партии Чуянов. Да и сам я несколько раз был свидетелем стычек Сталина с Кагановичем и Андреевым, считавшимися в этом вопросе "ястребами". Смысл сталинских реплик сводился к тому, что даже с врагами народа надо бороться на почве законности, не сходя с неё. Займись моим делом кто-нибудь другой в Политбюро, наветам завистников и подлецов мог бы быть дан ход…