В предисловии к первому изданию было сказано однозначно: "Целый ряд писателей, желающих быть марксистами, предприняли у нас в текущем году настоящий поход против философии марксизма. Сюда относятся прежде всего "Очерки по (? Надо было сказать: против) философии марксизма", СПб., 1908, сборник статей Базарова, Богданова, Луначарского, Бермана, Гельфонда, Юшкевича, Суворова; затем книги: Юшкевича - "Материализм и критический реализм", Бермана - "Диалектика в свете современной теории познания", Валентинова - "Философские построения марксизма". <…>
Что касается меня, то я тоже - "ищущий" в философии. Именно: в настоящих заметках я поставил себе задачей разыскать, на чем свихнулись люди, преподносящие под видом марксизма нечто невероятно сбивчивое, путанное и реакционное".
Это стиль не философской полемики, а партийной выволочки.
Получив книгу Ленина, изданную в Москве в 1909 году издательством "Зерно", Горький был в ярости!
"Получил книгу Ленина, - писал он Богданову, - начал читать и - с тоской бросил ее к черту. Что за нахальство! Не говоря о том, что даже мне, профану, его философические экскурсии напоминают, как ни странно - Шарапова и Ярморкина, с их изумительным знанием всего на свете - наиболее тяжкое впечатление производит тон книги - хулиганский тон!
И так, таким голосом говорят с пролетариатом, и так воспитывают людей "нового типа", "творцов новой культуры". Когда заявление "я марксист!" звучит как "я - рюрикович!" - не верю я в социализм марксиста, не верю! И слышу в этом крике о правоверии своем - ноты того же отчаяния погибели, кое столь громко в "Вехах" и подобных надгробных рыданиях.
Все эти люди, взывающие городу и миру: "я марксист", "я пролетарий", - немедля вслед за сим садящиеся на головы ближних, харкая им в лицо, - противны мне, как всякие баре; каждый из них является для меня "мизантропом, развлекающим свою фантазию", как их поименовал Лесков. Человек - дрянь, если в нем не бьется живое сознание связи своей с людьми, если он готов пожертвовать товарищеским чувством - самолюбию своему.
Ленин в книге своей - таков. Его спор "об истине" ведется не ради торжества ее, а лишь для того, чтоб доказать: "я марксист! Самый лучший марксист это я!"
Как хороший практик - он ужаснейший консерватор. "Истина незыблема" - это для всех практиков необходимое положение, и если им сказать, что, мол, относительна всякая истина - они взбесятся, ибо не могут не чувствовать колебание почвы под ногами. Но беситься можно и добросовестно - Ленину это не удалось. В его книге - разъяренный публицист, а философа - нет: он стоит передо мной как резко очерченный индивидуалист, охраняющий прежде всего те привычки мыслить, кои наладили его "я" известным образом и - теперь будет и уже, и хуже. Вообще - бесчисленное количество грустных мыслей вызывает его работа - неряшливая, неумелая, бесталанная.
Рекомендую А<лександру> Алекс<андровичу> (Богданову. - П. Б.) эпиграф к статье по поводу книги Ленина:
"- Что это он как говорит?
- Библии начитался.
- Ишь его, дурака, угораздило".
("Однодум" Лескова)".
К этой характеристике почти нечего добавить, кроме того, что нужно все-таки сделать поправку на адресата. Письмо писалось для Богданова, против которого была направлена книга Ленина.
Эти слова - приговор еретика, вынесенный сектанту. Это взрыв возмущения человека "ищущего" против догматика, рыцаря истины против насильника ее. Но поразительно! - это не мешало Горькому любить Ленина.
"Люблю его - глубоко, искренно, а не понимаю, почему взбесился человек, какие ереси (курсив мой. - П. Б.) узрел?" - писал он снова Богданову. И ему же: "Мне кажется, что Ленин впадает в декаданс и влечет за собой не только разных юнцов, но и людей серьезных". И ему же: "Товарищ Л<енин> уважает кулак - мы, осенью, получим возможность поднести к его носу кулачище, невиданный им. Он, в конце концов, слишком партийный человек для того, чтобы не понять, какая скверная роль впереди у него".
Это была уже прямая угроза, которая говорит о том, что Ленин не напрасно боялся Горького. В том же письме Богданову Горький заявляет: "Наша задача - философская и психическая реорганизация партии, мы, как я это вижу, в силах задачу сию выполнить - к выполнению ее и должна быть направлена вся масса нашей энергии". Вот так!
В истории конфликта Ленин - Горький - Богданов политическую победу одержал Ленин. Каприйская рабочая школа раскололась и закрылась. С 1910 года личные отношения Горького с Богдановым-Малиновским были порваны по причинам не вполне понятным.
С Лениным Горький поддерживал отношения и вел переписку вплоть до своего отъезда из России в 1921 году. Но это не было дружбой. Скорее, союзом крупных исторических фигур, коими они себя, конечно, осознавали. Любил ли Ленин Горького, сказать трудно, если не считать любовью банальные письменные заботы о здоровье и советы лечиться у лучших швейцарских врачей ("Пробовать на себе изобретения большевика - это ужасно!"). Но Горький Ленина - любил. "С гневом", как признался Горький Ромену Роллану, но любил. Так же, как любил Толстого, Шаляпина, других русских людей. С изумлением каким-то любил. Словно не понимая: откуда они берутся такие?
Евангелие от Максима
Повесть "Мать" - одно из самых слабых в художественном отношении и самых загадочных, с точки зрения духовной судьбы, произведений Горького. Таким образом, сотворив из "Матери" своего рода культовую для "социалистического реализма" вещь, коммунистические идеологи совершили двойную ошибку. И в художественном, и в смысловом планах "Мать" является произведением невнятным даже для взрослого читателя, не говоря о школьниках, которым навязывалась эта повесть в советских учебных программах.
Сам Горький прекрасно знал цену этой повести и не слишком высоко ее ставил. Тем не менее, если "вынуть" "Мать" из творчества Горького, обнажится серьезная пустота, и многое в судьбе Горького станет непонятным. Дело в том, что "Мать" - это единственная (и провалившаяся) попытка написать новое евангелие, евангелие для пролетариата.
Дореволюционная критика догадалась об этом сразу, да и мудрено было не догадаться. Ведь "Мать" писалась Горьким в расчете на пусть и образованных, но все же простых рабочих. Для них, крещенных, воспитанных в православной вере, с детства ходивших в местную церковь какой-нибудь из рабочих слобод и уже потому знавших евангельский текст, была специально создана эта повесть. Для советских школьников, церковь не посещавших и Евангелия не читавших (за это строжайше наказывали юных пионеров и комсомольцев, а еще больше могли наказать их родителей), "Мать" превращалась в своего рода tabula rasa, "чистый лист", на котором советская идеология выводила какие-то собственные письмена, не имевшие к смыслу этой вещи почти никакого отношения.
Только "погрузив" "Мать" в евангельский контекст, можно понять, зачем Павел Власов однажды приносит в дом картину с христианским сюжетом. "Однажды он принес и повесил на стенку картину - трое людей, разговаривая, шли куда-то легко и бодро.
- Это воскресший Христос идет в Эммаус! - объяснил Павел.
Матери понравилась картина, но она подумала:
"Христа почитаешь, а в церковь не ходишь…""
Кто эти трое людей? Дореволюционный читатель не нуждался в дополнительных объяснениях. Сюжет "Христос на пути в Эммаус" использовался многими художниками и был известен всякому образованному рабочему. Кроме Христа на картине двое его учеников, один из них по имени Клеопа. Христос уже распят, и жители Иерусалима уже знают о чудесном исчезновении Его тела из гроба и о явлении возле гроба Ангела, который возвестил о Его Воскресении. Явившись своим ученикам в виде простого путника, Христос сделал так, чтобы они не узнали Его. Он стал расспрашивать их о случившемся в Иерусалиме. Ученики удивлены, ибо об исчезновении тела Христа говорит весь город. Они рассказывают Иисусу его собственную историю. Из их рассказа Христос понимает, что даже ученики Его так и не верят до конца в Божественность Его происхождения и в чудо Воскресения.
"Тогда Он сказал им: о, несмысленные и медлительные сердцем, чтобы веровать всему, что предсказывали пророки! Не так ли надлежало пострадать Христу и войти в славу Свою? И, начав от Моисея, из всех пророков изъяснил им сказанное о Нем во всем Писании".
В Эммаусе, селении, находившемся в шестидесяти "стадиях" (древняя мера длины) от Иерусалима, Христос остался с учениками на ночлег. Там, преломив хлеб и благословив учеников, Он открылся им и тотчас стал невидимым. После этого ученики отправились к одиннадцати апостолам и рассказали им о чуде. Когда они рассказывали это, Христос вновь явился им, но они, "смутившись и испугавшись, подумали, что видят духа".
"Но Он сказал им: что смущаетесь, и для чего такие мысли входят в сердца ваши? Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои; это Я Сам; осяжите Меня и рассмотрите; ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня".
Поев с учениками печеной рыбы и сотового меда, Христос снова напомнил им тайну Своего происхождения и объяснил смысл всей истории человеческой. После этого они отправились в Вифанию, где Христос стал отдаляться от учеников и возноситься на небо. Так рассказывает об "эммаусском" сюжете евангелист Лука.
Для "Матери" Горького этот сюжет не просто один из главных. Это ключ, без которого повесть "не открывается".
Павел Власов приносит картину именно в то время, когда началось его духовное перерождение из простого рабочего в революционера. Но это же, с точки зрения Горького, означало и перерождение из человека неверовавшего в верующего. Только религией Павла становится "новое христианство" - социализм. Это христианство истинное, не искаженное церковной догматикой и не поставленное с помощью церкви на службу "хозяевам жизни".
С матерью Павла, главной героиней повести Пелагеей Ниловной, происходит перерождение иного рода. В отличие от сына, отшатнувшегося от веры и переставшего ходить в церковь, Ниловна глубоко верующий и церковный человек. На протяжении повести Ниловна "прозревает". Но меняет она не веру, а взгляд на христианство. Фактически она как бы переходит из одной "конфессии" в другую, из православия в "новое христианство", или социализм. За это время сын ее становится не просто коммунистом, но партийным лидером, одним из "апостолов" новой веры. Недаром имя у Власова апостольское - Павел.
Апостол Павел был наследственный римский гражданин, который зарабатывал изготовлением палаток. При этом он был евреем (его настоящее имя Савл, данное в честь царя Саула), был воспитан в строгой фарисейской традиции и преследовал христиан. Он даже участвовал в убийстве диакона Стефана, забитого камнями. Направляясь в Дамаск, чтобы участвовать в широком преследовании бежавших туда христиан, Павел имел видение света, павшего с небес и ослепившего его. Он услышал голос Христа, который укорял его: "Савл, Савл! Что ты гонишь Меня?" После этого началось духовное перерождение Павла. Он принял христианство и стал великим христианским миссионером среди язычников, за что и удостоился (хотя не был личным учеником Христа) первоапостольского звания сразу после Петра и вместе с ним. Павел знаменит своими посланиями римлянам, коринфянам, галатам, ефесянам, филиппийцам, колоссянам, фессалоникийцам, евреям. Все они входят в Евангелие как канонические тексты наряду с Евангелиями от Матфея, Марка, Луки и Иоанна.
А чем занимается Павел Власов с товарищами? Сочинением, изготовлением и распространением революционных листовок. Это тоже послания, но уже от новых духовных лидеров, перехвативших апостольскую инициативу и решивших вернуть христианству его "первозданный" облик.
Когда Пелагея Ниловна понимает это, всё для нее становится на свои места. Чтобы быть вместе с "детьми" (так она называет Павла и его товарищей), ей не только не нужно отрекаться от Христа, но напротив - необходимо Его заново обрести, но уже вне церковных стен. В конце романа Пелагея арестована за распространение листовок. В это время ее сын находится в ссылке. Одно из двух: или Пелагея станет "прихожанкой" новой "церкви", которую вместе с другими сильными духовными лидерами создал ее сын (называется она "коммунистическая партия", еще точнее - РСДРП), или (что более вероятно ввиду ее преклонных лет) она останется сочувствующей "детям" и посильно помогающей им в распространении новой веры. Павел после ссылки (или побега из нее), скорее всего, из простого миссионера выбьется в "вожди". Мать будет его поддержкой. Кстати, мать Ленина до конца своих дней поддерживала Володю материально, незамедлительно посылая ему деньги, когда он нуждался.
Но гадать о том, что случится после ареста Ниловны, можно бесконечно. Горький задумывал повесть "Сын" как продолжение "Матери", но не написал ее. Это говорит о том, что "власовский" сюжет больше не давал пищи его художественному вдохновению. Прототипом Павла Власова был сормовский рабочий-революционер Петр Заломов, один из главных организаторов первомайской демонстрации в Арзамасе 1902 года. Предшественник Павла Власова в творчестве Горького - Нил из пьесы "Мещане", характер сильный, волевой, но малоинтересный. Продолжением "власовского" сюжета стал Петр Кутузов в "Жизни Клима Самгина" - уверенный в себе большевик, знающий ответы на все вопросы и потому особенно ненавистный Климу. "Эхом" Власова можно считать и Якова Лаптева, крестника Егора Булычова, в поздней пьесе Горького "Егор Булычов и другие". В этой гениальной пьесе, своего рода лирической исповеди старого Горького, Лаптев - фигура все-таки "проходная", в том числе и в буквальном смысле: он лишь временами "проходит" через булычовский дом, а свою бурную революционную деятельность развивает где-то в другом месте, о котором Горький лишь глухо намекает. Почему? Пьеса замышлялась в 1930 году, была написана в 1931-м и предназначена для постановки в советском театре им. Евгения Вахтангова. Никаких цензурных препятствий для того, чтобы изобразить революционную деятельность Лаптева или, по крайней мере, дать ему мощно, "во весь голос" высказаться в пьесе, для Горького не существовало.
Ответ на этот вопрос мы найдем в пьесе "Достигаев и другие", написанной в 1932 году как своеобразное продолжение "Булычова". "Достигаев", пожалуй, самая плохая пьеса Горького, написанная по слишком очевидному заказу из Кремля. Это пьеса о том, как неустрашимый гэпэушник Лаптев арестовывает "осиное гнездо" "вредителей", возникшее в доме Булычова после его смерти. Через дом своего крестного Лаптев в этот раз не "проходит". Он входит в него как один из хозяев новой жизни, которым, увы, решил творчески "поклониться" Горький. К чести Горького это его единственное законченное художественное творение в данной области.
Наиболее мощной попыткой "склонить" Горького-художника, а не только публициста, стало недвусмысленное предложение Сталина написать о нем книгу или хотя бы очерк, вроде воспоминаний о Ленине. И Горький даже взялся было за эту работу в конце 1931 года, стал изучать специально подготовленные для него материалы о вожде. Но дело ограничилось кратким описанием истории Грузии, на этом чернила Горького, так сказать, "иссякли". На дальнейшие попытки приставленных к Горькому литературных и издательских чиновников уговорить писателя взяться за книгу о Сталине Горький делал "глухое ухо". Эту "миссию" выполнил французский писатель-коммунист Анри Барбюс, создавший о Сталине оглушительно бездарную книгу с очевидными подтасовками фактов. Оказывается, Сталин не только "исправлял" все ошибки Троцкого в Гражданской войне, но и Октябрьский переворот был его заслугой! В книге угодливо описывался аскетизм Сталина, жившего в маленькой квартире в Кремле, и, конечно, не было ни слова о том, чего Анри Барбюс не мог не знать: какие раблезианские пиры закатывали для Сталина и его окружения на даче Горького в Горках.
Горький-художник "дрогнул", но выстоял. Тем не менее эхо "Матери" проносится по всей его последующей жизни. Нельзя, хотя бы раз заставив свое перо служить сектантским целям, затем до конца "отмыть" его. Это возможно только через глубокое раскаяние, а Горький каяться не умел, да и не желал. Таков был тип его духовной личности.
Для нас совершенно очевидно, что на протяжении жизни Горький последовательно разочаровывался во "власовском" сюжете. Иного и быть не могло. Горький был подлинный художник и не мог не чувствовать собственной фальши, как Шаляпин не мог не услышать фальшивую ноту в своем голосе. "Мать" была первым опытом партийного заказа, который в 1906–1907 годах, когда писалась эта вещь, отчасти совпадал с мироощущением самого Горького. Он захотел (и заставил себя) уверовать в РСДРП и конкретно в большевиков как "апостолов" новой веры и созидателей новой церкви. Эта новая церковь должна была проповедовать не смирение перед жизнью, но активное вторжение в нее. И все это для конечной победы "коллективного разума".
В повести "Исповедь", написанной после "Матери" и без всякого внешнего заказа, Горький показывает, на какие чудеса способен "коллектив". Незримая энергия, исходящая из толпы богомольцев, излечивает обезноженную девушку. Странствуя по Руси, Пешков мог наблюдать подобные случаи в действительности, хотя бы и в Рыжовском монастыре, где он встретился с Иоанном Кронштадтским. Но если толпа способна на такие чудеса, то какие волшебства может творить организованное и сознающее свою мощь человечество? Вот примерный абрис новой веры Горького, "богостроительства", зачатки которого мы найдем в ранней пьесе "На дне", где Сатин проповедует "коллективного" Человека.
Однако насколько искренен был Горький в собственной вере? Как художник он чувствовал, что "Мать" не удалась, а в "Исповеди" самое слабое место - это описание рабочей слободки, где обитают рабочие-"богостроители".
Горький уже знал, что "найти" Бога нельзя. Но можно ли Его "построить"? Скорее всего, внутренне он сомневался в этом, как сомневался во всем в этом мире.
И тогда Горький решился на трюк с "иллюзией".
Это была самая страшная и роковая ошибка на его духовном пути!
Господа! Если к правде святой
Мир дороги найти не сумеет,
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!
Эти стихи Бомарше в переводе В. С. Курочкина, шатаясь и держась руками за косяки, декламирует пьяный Актер в "На дне" незадолго до того, как повеситься. По сути, это и стало "самоубийственной" религией Горького, а первым сигналом этого была повесть "Мать". Изображая революционеров "апостолами", то есть святыми, Горький лукавил и знал об этом. Но может быть… как-нибудь… и выйдет так, что рабочие, прочитав евангелие от Максима, в самом деле станут новыми святыми и подвижниками? Ведь вера чудеса творит!