Одним из главных условий соглашения между Горьким и Сталиным был беспрепятственный выезд в Европу и возможность жить в Сорренто зиму и осень. В 1930 году Горький даже не приезжал в СССР по состоянию здоровья. В 1931 году он "как бы" вернулся окончательно, но на том же условии. Сталин соблюдал условие до 1934 года, пока окончательно не понял, что использовать Горького в полной мере ему не удается. С другой стороны, Горький понял политику Сталина в отношении себя и "оппозиции". Отношения между ними натянулись. И тогда Горького "заперли" в СССР. Фактически посадили под домашний арест.
Конец Горького
О последних годах жизни Горького, о его роли в культуре и внутренней политике в СССР и, наконец, о его отношениях со Сталиным написано немало. Мы не найдем ни одной серьезной книги о Сталине, где так или иначе не присутствовало бы имя Горького. И наоборот: говорить о конце Горького вне его отношений со Сталиным невозможно.
Кончина Горького породила устойчивый слух о том, что он умер не естественной смертью, а был отравлен по приказу Сталина. Версий "отравлений" существовало множество: от некой бонбоньерки с конфетами, которую Сталин презентовал писателю и которая стала причиной его смерти, до последней на сегодняшний день версии, утверждающей, что Горького по заданию Сталина отравила возлюбленная писателя Мария Игнатьевна Будберг.
Версию с отравлением Горького одним из первых ввел в обиход революционер-эмигрант Б. И. Николаевский. Затем эта версия претерпевала различные изменения, но суть ее оставалась неизменной: Горький был опасен для Сталина, и Сталин поспешил его "убрать". Загадочные смерти Фрунзе, Кирова, Орджоникидзе, самоубийство жены Сталина Надежды Аллилуевой и вся атмосфера начала сталинского правления как будто говорят в пользу этой версии.
Но именно здесь следует быть предельно осторожным. Обстоятельства смерти любого великого русского писателя всегда представляются важнее обстоятельств его рождения, хотя бы в силу того, что "пасхальное" начало в православной культуре доминирует над "рождественским", о чем замечательно написал пушкинист В. С. Непомнящий. Случай с Горьким - не исключение.
Горький мог писать о России гневно и несправедливо, но он сам, как верно отметил после его смерти Шаляпин, имел один главный исток - "Волгу и ее стоны". Горький при всех сложных хитросплетениях его разума всегда был глубоко русским человеком и великим русским писателем. Отсюда и особое отношение к его смерти.
То, что Сталин убил Горького, по сей день остается только слухами и не более того. Версия с конфетами не выдерживает никакой критики. Горький не любил сладкое, зато обожал угощать сладким гостей, санитаров и, наконец, своих горячо любимых внучек. Таким образом, отравить конфетами можно было кого угодно из окружения Горького, кроме него самого. Только идиот мог задумать подобное убийство.
В версии убийства Горького Марией Будберг, которую выдвигает горьковед В. И. Баранов, есть что-то почти шекспировское. Если Горького действительно отравила женщина, которую он любил едва ли не больше всех в своей жизни, которой посвятил свое "закатное" произведение "Жизнь Клима Самгина", то есть, от чего вздрогнуть! Но здесь видны как минимум две существенные нестыковки. Да, Будберг была одной из немногих, кто оставался с Горьким наедине перед его смертью. Да, она была заинтересована в том, чтобы доходы от посмертных зарубежных изданий Горького поступали ей. Собственно, этого она и добилась, неотлучно дежуря возле Горького. Но о том, что Горький выплевывал какую-то таблетку, которую давала ему Будберг (что приводится в качестве доказательства ее вины), мы знаем из воспоминаний самой же Будберг, продиктованных А. Н. Тихонову через несколько дней после смерти Горького. Какой смысл наемной убийце рассказывать о том, как она убивала Горького? И по письмам Марии Будберг к Горькому, и по книге о ней Нины Берберовой "Железная женщина" можно судить о незаурядном уме этой удивительной спутницы Горького. Это первая нестыковка.
Вторая заключается в том, что сразу после "убийства" Горького Марию Будберг выпустили из Москвы в Лондон. И Ягода, и Сталин прекрасно знали, что Будберг с давних времен связана с английской и другими разведками и что ее вторым возлюбленным является писатель Герберт Уэллс, чья книга "Россия во мгле" не устраивала сталинский режим. Будберг была женщиной умной, но, увы, своенравной и непредсказуемой в своем поведении. Если она действительно устранила Горького, то выпустить ее из СССР мог опять же только идиот.
Явных доказательств убийства Горького, как и его сына Максима, не существует. Вместе с тем даже тираны имеют право на презумпцию невиновности. В конце концов у Сталина достаточно своих преступлений, чтобы приписывать ему еще одно, и к тому же - совершенно недоказуемое.
Глава десятая ДЕВЯТЬ ДНЕЙ ПОСЛЕ СМЕРТИ
Булычов. Стой! Как по-твоему - умру я? Глафира. Не может этого быть. Булычов. Почему?
Глафира. Не верю.
Булычов. Не веришь? Нет, брат, дело мое - плохо! Очень плохо, я знаю!
Глафира. Не верю.
Булычов. Упряма.М. Горький. Егор Булычов и другие
История болезни
Официальная дата смерти М. Горького (Алексея Максимовича Пешкова): 18 июня 1936 года.
"Пешков-Горький
Алексей
Максимович.
Умер 18/VI-36 г"
Так написано синим карандашом, наискось, на истории болезни Горького.
Заключительная хроника болезни фиксирует состояние умиравшего до самого последнего момента жизни:
"18. VI. 1936. 11 час. утра. Глубокое коматозное состояние; бред почти прекратился, двигательное возбуждение также несколько уменьшилось.
Клокочущее дыхание.
Пульс очень мал, но считывается, в данный момент - 120. Конечности теплые.
11 час. 5 мин. Пульс падает, считался с трудом. Коматозное состояние, не реагирует на уколы. По-прежнему громкое трахеальное дыхание.
11 час. 10 мин. Пульс стал быстро исчезать. В 11 час. 10 мин. - пульс не прощупывается. Дыхание остановилось.
Конечности еще теплые.
Тоны сердца не выслушиваются. Дыхания нет (проба на зеркало). Смерть наступила при явлениях паралича сердца и дыхания".
И - последнее:
"Заключение к протоколу вскрытия А. М. Горького:
Смерть А. М. Горького последовала в связи с острым воспалительным процессом в нижней доли легкого, повлекшим за собой острое расширение и паралич сердца.
Тяжелому течению и роковому исходу болезни весьма способствовали обширные хронические изменения обоих легких - бронхоэкстазы (расширение бронхов), склероз, эмфизема, - а также полное заращение плевральных полостей и неподвижность грудной клетки вследствие окаменения реберных хрящей.
Эти хронические изменения легких, плевр и грудной клетки создавали сами по себе еще до заболевания воспалением легких большие затруднения дыхательному акту, ставшими особенно тяжелыми и труднопереносимыми в условиях острой инфекции.
Вскрытие в присутствии всех семи лиц, подписавших заключение о смерти А. М. Горького (крупные медицинские чиновники, виднейшие доктора и ученые, а именно: нарком здравоохранения Каминский, начальник Лечсанупра Кремля Ходоровский, заслуженные деятели науки Ланг, Плетнев, Кончаловский, Сперанский и доктор медицинских наук Левин. - П. Б.), произвел профессор И. В. Давидовский".
По воспоминаниям медицинской сестры Олимпиады Дмитриевны Чертковой, постоянно дежурившей возле тяжело умиравшего писателя, вскрытие проводили прямо в спальне Горького, на столе. Врачи ужасно торопились.
"Когда он умер, - вспоминал секретарь и поверенный Горького Петр Петрович Крючков, - отношение к нему со стороны докторов переменилось. Он стал для них просто трупом. Обращались с ним ужасно. Санитар стал его переодевать и переворачивал с боку на бок, как бревно. Началось вскрытие…" Когда Крючков вошел в спальню, то увидел "распластанное, окровавленное тело, в котором копошились врачи. Потом стали мыть внутренности. Зашили разрез кое-как простой бечевкой, грубой серой бечевкой. Мозг - положили в ведро…".
Это ведро, предназначенное для Института мозга, секретарь Крючков сам отнес в машину. Он вспоминал, что делать это было "неприятно".
Отношение горьковского секретаря (вскоре осужденного и казненного за будто бы убийство Горького и сына его Максима Пешкова) к обычным, вполне естественным манипуляциям медиков с мертвым телом показывает, что вокруг умиравшего Горького бушевали какие-то темные страсти, плелись и сами собой заплетались таинственные интриги.
Ни один из великих русских писателей не умирал в такой закрытой и в то же время открытой для вмешательства посторонних людей атмосфере. Даже не зная всех обстоятельств смерти Горького (а все они никогда не станут известны, так как уже скончались, не оставив мемуаров, непосредственные свидетели этой драматической истории), испытываешь содрогание от ужаса перед тем, во что могут превратить политические интриганы второй главный после рождения момент жизни человеческой - умирание, уход из земного бытия. Справедливости ради надо сказать, что Горький сам запутал себя в эти интриги и сам позволил чужим, враждебным его писательской, артистической природе силам вмешаться не только в его жизнь, но и смерть. Трагедия Горького очень во многом была подготовлена им самим, нам же остается изумляться мужеству человека, который не испугался стать центральной личностью своей эпохи, не "спрятался" от ее противоречий и умирал достойно, как настоящий мужчина и великий человек, "застегнутый на все пуговицы".
"Чтобы я пошла смотреть, как его будут потрошить?!"
Олимпиада Черткова, по-женски любившая Горького, считавшая себя любимой им ("Начал я жить с акушеркой и кончаю жить с акушеркой", - по ее воспоминаниям, будто бы шутил он с ней наедине) и утверждавшая (по-видимому, не без оснований), что она является прототипом Глафиры, любовницы Булычова в пьесе "Егор Булычов и другие", отказалась присутствовать при вскрытии дорогого человека. "Чтобы я пошла смотреть, как его будут потрошить?!"
Этот пронзительный вскрик боли и любви к сильному и по-своему красивому даже в старости мужчине, который несколько минут назад был жив, и вот его, беспомощного, пластают хладнокровные анатомы, - невозможно сымитировать. Тем более что записывались воспоминания Олимпиады Дмитриевны (Липы, Липочки, как ее называли в семье Горького) А. Н. Тихоновым в той же самой спальне, на том же самом столе в бывшей казенной даче писателя в Горках-10.
Причем записывались спустя девять лет (почему так поздно?) после кончины Горького. Порой самые простые чувства потрясают куда сильнее самых драматических страстей. И спустя девять лет воспоминания Липы дышат жалостью и нежностью земной женщины, уже немолодой - когда Горький умирал, ей было за пятьдесят. Она говорит о смерти не "всемирно известного писателя", кто когда-то воспел Человека как бога, как Титана, а несчастного, измученного страданиями человека.
"А. М. любил иногда поворчать, особенно утром:
- Почему штора плохо висит? Почему пыль плохо вытерта? Кофе холодный…"
Горький в последние дни и часы своей бурной, путаной и полной противоречий жизни чувствовал простую человеческую заботу Липочки и высоко ее ценил. Он называл ее "Липка - хорошая погода", утверждая, что "стоит Олимпиаде войти в комнату, как засветит солнце".
В ночь, когда умирал Горький, разразилась страшная гроза. И об этом тоже "Липка - хорошая погода" вспомнила спустя девять лет так, словно это происходило вчера… Пожалуй, только из ее воспоминаний можно прочувствовать предсмертное состояние Горького.
Олимпиада Дмитриевна Черткова: "За день перед смертью он в беспамятстве вдруг начал материться. Матерится и матерится. Вслух. Я - ни жива, ни мертва. Думаю: "Господи, только бы другие не услыхали!""
За кого она так волновалась? За "железную" Марию Игнатьевну Будберг, которую не любила, так как ревновала Горького к ней? За Екатерину Павловну Пешкову, видавшую своего законного мужа в разных состояниях и, наверное, слыхавшую от него всякое? Так за кого же? За внучек! За Марфу и Дарью! Чтобы, не дай Бог, девочки не услышали ругани дедушки, не запомнили его таким.
"Однажды я сказала А. М.: "Сделайте мне одолжение, и я вам тоже сделаю приятное". - "А что ты мне сделаешь приятное, чертовка?" - "Потом увидите". А вы скушайте, как бывало прежде, два яйца, выпейте кофе, а я приведу к вам девочек (Марфу и Дарью. - П. Б.). Доктора девочек к нему не пускали, чтоб его не волновать, но я решила - все равно, раз ему плохо, пусть, по крайней мере, у девочек останется на всю жизнь хорошее воспоминание о дедушке".
Внучек привели. Он с ними "хорошо поговорил", "простился". Волнующая сцена. Особенно если вспомнить, что невольной причиной последней болезни деда стали внучки, заразив его гриппом, когда он приехал из Крыма.
Сам виноват?
Встречавшие Горького на вокзале 27 мая 1936 года сразу заметили его плохое состояние. В поезде не спал. Задыхался. О болезни Марфы и Дарьи, живших тогда в особняке на Малой Никитской, Горького, разумеется, предупредили. Тем не менее - вот своенравный старик! - "к ним тайком прорвался". На следующий день поехали в Горки. Там чистый лесной воздух, необходимый больным легким, а в Москве шумно, пыльно.
И вообще "декадентский" особняк Рябушинского (тема особенно ярых и сладостных издевательств эмигрантской прессы, не забывавшей напоминать о "пролетарском писателе", жирующем в "роскошном дворце" купца-миллионера) Горький недолюбливал. Бывал в нем не очень охотно и главным образом по официальным причинам. Резиденция.
По дороге потребовал завернуть на кладбище Новодевичьего монастыря. Горький еще не видел памятника сыну Максиму работы Веры Мухиной. Олимпиада - как чувствовала! - стала возражать. Она не могла не обратить внимания, что от дома к машине Горький прошествовал как-то очень вяло. "У машины задержался, - вспоминает комендант дома на Малой Никитской И. М. Кошенков, - с трудом поднял голову, поглядел на солнце, вздохнул тяжело, после большой паузы протяжно сказал: "Все печёт"".
Тем не менее - на Новодевичье! Осмотрев могилу сына, пожелал взглянуть на памятник покончившей с собой жены Сталина Надежды Аллилуевой. Тем временем вдруг поднялся холодный ветер. Тут и секретарь Крючков стал возражать:
- После посмотрим.
- Черт с вами, поедемте!
Вечером И. М. Кошенкову позвонили из Горок и попросили прислать кислородную подушку. А 1 июня доктора констатировали грипп и воспаление легких при температуре 38 градусов.
Смерть и судьба
Роковое "стечение обстоятельств"? Наверное. Бедные девочки не виноваты, что заразили дедушку гриппом. Майская погода не виновата, что такая капризная, изменчивая. То печёт, то дует. Сын не виноват, что нелепо погиб, крепко выпив и заснув по холодной майской же погоде возле Москвы-реки. Сгорел Максим Пешков от крупозной пневмонии за несколько дней.
В холерный 1872 год, находясь с отцом и матерью в Астрахани, маленький Алеша Пешков заразился холерой и заразил ею отца, умного и талантливого мастера-краснодерев-ца, назначенного конторщиком в пароходстве Колчина. Алеша выжил, а Максим Савватиевич - умер. Мать, Варвара Васильевна, обожала супруга и этого невольного "убийства" Алеше не простила. Непостижимо, но Варвара не любила своего сына. Бросила его у своих родителей, как ненужного человека, которого "глаза б не видели!".
Позже Горький назовет одну из своих повестей "Жизнь ненужного человека".
Уже тогда судьба нашептывала Алеше: "Смирись! Смирись! Жизнью правит рок!"
Не смирился. Даже умирающий, он стоит (вернее, сидит, потому что лежать трудно - задыхается) перед смертью, над которой не очень удачно посмеялся в своей ранней поэме "Девушка и Смерть", без страха, прямо глядя в ее страшное лицо и с какой-то скукой ожидая ее как неприятный и неизбежный физиологический акт.
"Вообще же смерть, в сравнении с длительностью жизни во времени и с ее насыщенностью великолепнейшим трагизмом - момент ничтожный, к тому же лишенный всех признаков смысла. И если это страшно, то - страшно глупо. Речи на тему "вечного обновления" и т. д. не могут скрыть идиотизма так называемой природы. Было бы разумнее и экономичней создать людей вечными, как, надо полагать, вечна вселенная, тоже не нуждающаяся в частичном "разрушении и возрождении". О бессмертии или долголетнем бытии необходимо позаботиться воле и разуму людей. Совершенно уверен, что они этого достигнут, когда их способность познания претворится в инстинкт" - из письма Горького И. А. Груздеву.
С Богом ругается во сне. Олимпиада Черткова вспоминала:
"Однажды ночью он проснулся и говорит:
- А знаешь, я сейчас спорил с Господом Богом. Ух, как спорили… Хочешь - расскажу?"
Окажись на месте Липы другой человек, тотчас бросился бы за блокнотом и карандашом. "Алексей Максимович - да!"
"А мне неловко было его расспрашивать. Может подумать, что я перед смертью его расспрашиваю. В то, что он умрет, я никак не могла поверить, хотя и знала, что положение безнадежное".
А вот Петр Петрович Крючков вспоминал об этом совсем иначе: "Я не верил, что А. М. выздоровеет с самого начала болезни…"
П. П. Крючкову (Пе-пе-крю, как его называли в "семье" Горького, где обожали давать домочадцам забавные прозвища) поистине "горько" отольется эта уверенность. В 1938 году он был арестован за убийство Пешкова. Вернее, сразу двух Пешковых. До Горького жертвой Пе-пе-крю, по вердикту суда, пал Максим Алексеевич Пешков, сын писателя. Крючкова расстреляли вместе с другими "врагами народа" - Н. И. Бухариным, А. И. Рыковым, Г. Г. Ягодой и лечащим врачом Горького Л. Г. Левиным (всего 18 человек), причастными к "делу" так называемого "правотроцкистского блока".
В 1988 году Петра Петровича Крючкова реабилитировали вместе с остальными фигурантами этого процесса, почему-то за исключением бывшего шефа ОГПУ-НКВД Генриха Ягоды.