Чудо воскрешения
Вернемся в атмосферу горьковской дачи в Горках в период с 8 по 18 июня 1936-го. В воспоминаниях секретаря Крючкова есть странная запись: "Умер А. М. - 8-го".
Об этом же вспоминает и законная жена писателя Екатерина Павловна Пешкова: "8/VI. 6 часов вечера. Состояние А. М. настолько ухудшилось, что врачи, потерявшие надежду, предупредили нас, что близкий конец неизбежен и их дальнейшее вмешательство бесполезно (курсив мой. - П. Б.)". И - о том же: "Врачи, считая дальнейшее присутствие свое бесполезным (курсив мой. - П. Б.), один за другим тихонько вышли".
Е. П. Пешкова далее: "А. М. - в кресле с закрытыми глазами, с поникшей головой, опираясь то на одну, то на другую руку, прижатую к виску, и опираясь локтем на ручку кресла. Пульс еле заметный, неровный, дыханье слабело, лицо и уши, и конечности рук посинели. Через некоторое время, как вошли мы, началась икота, беспокойные движенья руками, которыми он точно что-то отодвигал или снимал что-то…"
"Мы" - это самые близкие Горькому члены "семьи": Екатерина Павловна Пешкова, Мария Игнатьевна Будберг, приехавшая из Лондона, Надежда Алексеевна Пешкова (невестка Горького по прозвищу Тимоша), Липа Черткова, Пе-пе-крю и Ракицкий (прозвище Соловей, художник, живший в доме Горького еще со времен революции). Для всех собравшихся несомненно, что глава "семьи" умирает.
М. И. Будберг: "Руки и уши его почернели. Умирал. И умирая, слабо двигал рукой, как прощаются при расставании".
Страшный, но и волнующий момент! Когда Екатерина Павловна подошла к умиравшему, села возле его ног и спросила: "Не нужно ли тебе чего-нибудь?" - на нее посмотрели с неодобрением. "Всем казалось, что это молчание нельзя нарушать" (из воспоминаний самой Е. П. Пешковой).
Две главные в жизни Горького женщины (третья - его бывшая гражданская жена Мария Федоровна Андреева - отсутствует), законная жена и любимая женщина, в наговоренных воспоминаниях не могут "поделить" покойного.
Будберг утверждает, что Горький простился в первую очередь с ней. "Он обнял М. И. и сказал: "Я всю жизнь думал о том, как бы мне изукрасить этот момент. Удалось ли мне это?" - "Удалось", - ответила М. И. - "Ну и хорошо!"". И буквально через несколько строк про "черные" уши и руки.
А Пешкова говорит, что это ее вопрос - "Не нужно ли тебе чего-нибудь?", который так не понравился всем присутствующим, - вернул умиравшего к жизни. "После продолжительной паузы А. М. открыл глаза, выражение которых было отсутствующим и далеким, медленно обвел всех взглядом, останавливая его подолгу на каждом из нас, и с трудом, глухо, но раздельно, каким-то странно чужим голосом произнес: "Я был так далеко, оттуда так трудно возвращаться"".
Вопрос "вернул" его? Или укол камфары, который сделала Липа, вспомнив, что подобным же образом когда-то спасла Горького в Сорренто? "Я пошла к Левину (врач Горького, затем казненный. - П. Б.) и сказала: "Разрешите мне впрыснуть камфару 20 кубиков, раз все равно положение безнадежное". - Без их разрешения я боялась. Левин посовещался с врачами, сказал: "Делайте что хотите". Я впрыснула ему камфару. Он открыл глаза и улыбнулся: "Чего это вы тут собрались? Хоронить меня собрались, что ли?""
Олимпиада Черткова тоже не может "поделить" покойного с Пешковой и Будберг. Понятно, что ее положение в "семье" не сравнимо с их правами. Не она, а Пешкова - законная жена. И не ей, а Будберг посвящен "Клим Самгин".
Тем не менее Липа и себе пытается оговорить "местечко". Оказывается, последней женщиной, с которой А. М. простился "по-мужски", была она. "16-го мне сказали доктора, что начался отек легких. Я приложила ухо к его груди - послушать - правда ли? Вдруг как он меня обнимет крепко, крепко, как здоровый, и поцеловал. Так мы с ним и простились. Больше в сознание не приходил".
Многое смущает в воспоминаниях Чертковой (напомним: записаны девять лет спустя). Но в то, что Горького вернуло к жизни именно впрыскивание камфары, а не вопрос Пешковой, поверить легко. Крючков вспоминает, что и доктора сперва думали сделать то же. Но Кончаловский сказал: "В таких случаях мы больных не мучаем понапрасну". То есть он понимал, что ударная доза камфары способна на время оживить Горького. Но только на короткое время. И зачем напрасно его мучить? Очень разумное решение.
Медсестра решила иначе.
Улыбался ли он и бодро шутил, как утверждает Липа, или говорил "странно чужим голосом", но Горький ожил.
Его вернули с того света. Подарили еще девять дней бытия.
Позже Екатерина Пешкова назовет это "чудом возврата к жизни".
Трагический кордебалет
Да простит читатель автора за чрезмерные на первый взгляд медицинские подробности, но они необходимы. После первого укола пришедшему в сознание Горькому делают второе впрыскивание. Он не сразу на него соглашается.
Пешкова: "Когда Липа об этом сказала, А. М. отрицательно покачал головой и произнес очень твердо: "Не надо, надо кончать"".
Крючков вспоминает, что "впрыскивания были болезненны" и что хотя Горький "не жаловался", но иногда просил его "отпустить" и "показывал на потолок и двери, как бы желая вырваться из комнаты".
Будберг: "Он колебался, затем сказал: "Вот здесь нас четверо умных - поправился - неглупых людей (М. И., Липа, Левин, Крючков). Давайте проголосуем: надо или не надо?""
Крючков и Пешкова тоже вспоминают об этом странном голосовании. (Правда, вместо Левина у них фигурирует Сперанский.) Заодно Пешкова объясняет, почему Горький спрашивал это только у четверых. Она, Тимоша и Ракицкий отошли к камину.
Конечно, голосуют "за".
И мизансцена сразу меняется. Появляются новые действующие лица. Оказывается, они ждали в гостиной. К воскресшему Горькому входят Сталин, Молотов и Ворошилов. И начинается действо, с которым нельзя сравнить последние дни и часы ни одного из русских писателей.
Значит, членам Политбюро сообщили, что Горький умирает. Они спешат проститься. М. И. Будберг: "Члены Политбюро, которым сообщили, что Г. умирает (курсив мой. - П. Б.), войдя в комнату и, ожидая найти умирающего, были удивлены его бодрым видом".
Но прежде об этом узнал шеф НКВД Генрих Григорьевич Ягода, который прибыл раньше Сталина. Вождю эта прыткость не понравилась. Олимпиада: "В столовой Сталин увидел Генриха. - "А этот зачем здесь болтается? Чтобы его здесь не было. Ты мне за все отвечаешь головой", - сказал он Крючкову. Генриха он не любил".
А между тем Ягода был почти "свой" в доме писателя. Недаром Липа всесильного руководителя карательных органов, от одной "сладкой" фамилии которого трепетала вся страна, называет по-свойски: Генрих. Вот что внушает ужас и неприятие. Вот что хочется оттолкнуть от себя руками, как делал это умиравший Горький, по воспоминаниям Екатерины Павловны Пешковой, не случайно ведь отметившей "беспокойные движенья руками, которыми он точно что-то отодвигал или снимал что-то" (по отношению к умирающим это называется "обираться").
Сталин ведет себя в доме по-хозяйски. Шуганул Генриха, припугнул Пе-пе-крю. В воспоминаниях последнего этот момент не пропущен. "Сталин удивился, что много народу: "Кто за это отвечает?" - "Я отвечаю", - сказал П.П. - "Зачем стольку народу? Вы знаете, что мы можем с вами сделать?" - "Знаю". - "Почему такое похоронное настроение, от такого настроения - здоровый может умереть!""
Собственно, сколько же было "народу"? Врачи и многочисленная прислуга - не в счет. Возле Горького его "семья". И всё.
Е. П. Пешкова: "Через некоторое время (после первого впрыскивания камфары. - П. Б.) Ал. М. поднял голову, снова открыл глаза, причем выражение лица его необычайно изменилось. Оно просветлело, стало таким, как бывало в лучшие минуты его жизни. Он опять подолгу посмотрел на каждого и сказал: "Как хорошо, что всё свои, всё свои люди…""
Это напоминает смерть Тургенева в Буживале близ Парижа, в окружении семьи Виардо. Тоже - "свои". Близкие, дорогие люди. Умиравший Тургенев впал в полузабытье и вообразил себя русским крестьянином. Напутствовал родственников Виардо по-русски: "Живите мирно!" "Любите друг друга!" Потом сказал последнее: "Прощайте, мои милые, мои белесоватые!"
Так бы и Горькому умереть. "Прощайте, мои милые…" Может, он, как Егор Булычов, и "не на своей улице жил". Но любил он многих. И его любили. Да, путаная жизнь! С переездами. И не так, как Гоголь, в коляске, с сундучком, а с "семьей", с врачами. Из Сорренто - в Москву. Из Москвы - в Сорренто. И еще Горки. И еще Тессели. Потом Сталин запер в СССР. "В Крыму климат не хуже". И Сорренто, чудесный итальянский городок на берегу Неаполитанского залива, где море "смеется" под солнцем, остался в дымке воспоминаний.
Вспоминает Илья Шкапа: "Окружили… обложили… ни взад, ни вперед! Непривычно сие!" Это сказал Горький осенью 1935 года в кабинете дома на Малой Никитской, готовясь к отъезду в Крым.
Но вот последний час. Все-таки свои вокруг. Пешкова, мать двоих его детей. Обоих уже нет (младшая Катя умерла в младенчестве). Будберг. Он любил ее ревниво, мучительно. Особенно в последнее время, когда она не жила в его доме постоянно, как в Петрограде, в квартире на Кронверкском проспекте, а бывала наездами. Будберг (он знал это, конечно) они "делили" с Гербертом Уэллсом. Крючков. В последнее время он прятал от него письма и вообще разную "лишнюю" информацию. То есть как раз был одним из тех, кто его окружил и обложил. И все равно "свой", еще с петроградских времен. Липа. Тимоша. Соловей-Ракицкий. Так бы и умереть.
Зачем ему делали второй "удар" камфары? Ведь просил же не делать.
Но "Хозяин" едет! И свои становятся "кордебалетом".
Будберг: "В это время вошел, выходивший перед тем, П. П. Крючков и сказал: "Только что звонили по телефону - Сталин справляется, можно ли ему и Молотову к Вам приехать?" Улыбка промелькнула на лице А. М., он ответил: "Пусть едут, если еще успеют"".
Улыбка или усмешка?
Будберг: "Потом вошел А. Д. Сперанский со словами: "Ну вот, А. М., Сталин и Молотов уже выехали, а кажется, и Ворошилов с ними. Теперь уже я настаиваю (курсив мой. - П. Б.) на уколе камфары, так как без этого у вас не хватит сил для разговора с ними"".
Только что доктора сказали жене, что "дальнейшее вмешательство бесполезно". Только что они (посовещавшись, и Сперанский не мог оставаться в стороне) согласились не мучить больного "понапрасну". И вот - "уже я настаиваю".
После этого жутковатое голосование, которое предложил Горький, выглядит совсем по-другому. Позвольте… Не разыгрывал ли Старик перед всеми трагикомедию?
Старик - прозвище Горького среди молодых советских писателей. В "семье" его называли ласково-насмешливо: Дука. "Старик" - одна из лучших пьес Горького. В ней хитрый и коварный старец, похожий на главного персонажа повести Достоевского "Село Степанчиково и его обитатели" Фому Опискина, пытается обмануть обитателей имения. Есть Старик и в одном из лучших рассказов Горького двадцатых годов - "Отшельник", где герой проповедует всеобщую любовь и жалость к людям. Вообще, образ Старика, то злого, то доброго, но неизменно знающего о людях нечто такое, чего они сами в себе не понимают, начиная с Луки в "На дне", прошел через все его творчество.
Не издевался ли Горький над пошлым апофеозом казенщины, в который превращалась его кончина?
"ПРОТОКОЛ
заседания комиссии Пленума ЦК ВКП(б) по делу Бухарина и Рыкова
27 февраля 1937 года
Присутствовали:
Тов. МИКОЯН - председатель.
Члены комиссии: т. т. Андреев, Сталин, Молотов, Каганович Л. М., Ворошилов, Калинин, Ежов, Шкирятов, Крупская, Косиор, Ярославский, Жданов, Хрущев, Ульянова, Мануильский, Литвинов, Якир, Кабаков, Берия, Мирзоян, Эйхе, Багиров, Икрамов, Варейкис, Буденный, Яковлев Я., Чубарь, Косарев, Постышев, Петровский, Николаева, Шверник, Угаров, Антипов, Гамарник.
Слушали:
Т. Ежова - об исключении Бухарина и Рыкова из состава кандидатов ЦК ВКП(б) и членов ВКП(б) и предании их суду Военного Трибунала с применением высшей меры наказания - расстрела.
Членами комиссии были внесены следующие предложения: (вся фраза в машинописи зачеркнута. - П. Б.)
2. (такая нумерация в черновике документа. - П. Б.) т. Постышев - исключить из состава кандидатов ЦК ВКП(б) и членов ВКП(б) и предать суду, без применения расстрела.
3. т. Будённый - исключить из состава кандидатов ЦК ВКП(б) и членов ВКП(б) и предать суду с применением расстрела.
4. т. Сталин - исключить из состава кандидатов ЦК ВКП(б) и членов ВКП(б), суду не предавать, а выслать (последнее слово зачеркнуто. - П. Б.).
5. т. Мануильский - исключить из состава кандидатов ЦК ВКП(б) и членов ВКП(б), предать суду и расстрелять.
5. (очевидно, случайный повтор номера. - П. Б.) т. Шкирятов - исключить из состава ЦК ВКП(б) и членов ВКП(б), предать суду, без применения расстрела.
6. т. Антипов - то же.
7. т. Хрущев - то же.
8. т. Николаева - то же.
9. т. Ульянова - за предложение т. Сталина.
10. т. Шверник - исключить из состава кандидатов ЦК ВКП(б) и членов ВКП(б), предать суду и расстрелять.
11. т. Косиор - исключить из состава кандидатов ЦК ВКП(б) и членов ВКП(б), предать суду, без применения расстрела.
12. т. Петровский - исключить из состава ЦК ВКП(б) и членов ВКП(б), предать суду, без применения расстрела.
13. т. Литвинов - то же.
14. т. Крупская - за предложение т. Сталина.
15. Косарев (буква "т". - товарищ - пропущена. - П. Б.) исключить из состава кандидатов ЦК ВКП(б) и членов ВКП(б), предать суду и расстрелять.
16. т. Якир - то же.
17. т. Варейкис - за предложение т. Сталина.
18. т. Молотов - за предложение т. Сталина.
19. т. Ворошилов - за предложение т. Сталина.
Постановили:
1) Исключить из состава кандидатов ЦК ВКП(б) и членов ВКП(б) Бухарина и Рыкова; суду их не предавать, а направить дело Бухарина и Рыкова в НКВД.
2) Поручить комиссии в составе т. т. Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича, Микояна и Ежова выработать на основе принятого решения проект мотивированной резолюции".
Это решение было принято через полгода после смерти Горького. "Хозяин", выходит, был из всех самый "милосердный". Но спустя еще год с небольшим Бухарина и Рыкова расстреляли. А с ними Крючкова, Левина и Ягоду. Врач Плетнев получил 25 лет, но в 1941 году в лагере тоже был расстрелян.
Дело врачей
П. П. Крючков: "Если бы не лечили, а оставили в покое, может быть, и выздоровел бы". Доктора виноваты?
Известно, что Сталин не любил врачей. Если Ленин не признавал врачей-"большевиков", предпочитая швейцарских профессоров, то Сталин вообще их не любил.
Во-первых, он решительно не доверял врачам, поскольку патологически боялся быть залеченным до смерти. От простуды спасался народным средством: ложился под бурку и потел.
Во-вторых, медики (и это самая неприятная сторона их профессии) каждому человеку с возрастом сообщают о его здоровье и жизненных перспективах всё менее и менее утешительные вещи. И вот за это товарищ Сталин особенно их не любил.
Знаменитое "дело врачей" началось, собственно, с профессора В. Н. Виноградова, который во время своего последнего визита к Сталину в 1952 году обнаружил у него ухудшение здоровья. Сталин пришел в бешенство. А недовольство Сталина врачами стали активно прорабатывать в МГБ (Министерство госбезопасности), где один из следователей - Рюмин - решил сделать карьеру. Предвосхищая желание Сталина, органы готовили громкое "дело" о "медицинском заговоре".
Почему из докторов, которые лечили Горького, пострадали Л. Г. Левин, Д. Д. Плетнев и А. И. Виноградов, умерший в тюрьме еще до суда (не путать с упомянутым В. Н. Виноградовым, который в 1938 году входил в состав экспертной комиссии, помогавшей расправе с его коллегами, а затем стал личным врачом Сталина)? Почему не осудили видного терапевта, заслуженного деятеля науки, профессора Георгия Федоровича Ланга, "под непрерывным и тщательным врачебным наблюдением" которого пребывал якобы умерщвленный докторами писатель? Имя Г. Ф. Ланга, как и затем расстрелянного Л. Г. Левина, стоит в газете "Правда" от 6 июня 1936 года под первым сообщением о болезни Горького. Но если профессор Ланг "непрерывно и тщательно", как утверждает "Правда", наблюдал за состоянием Горького, то он фактически наблюдал за тем, как Л. Г. Левин безжалостно "убивал" писателя "неправильным лечением", в чем Левин признался на суде.
Любой читающий газеты рабочий, колхозник, служащий, не говоря уже о враче, мог, сопоставив официальные сообщения в "Правде" с материалами открытого судебного процесса над "правыми троцкистами", задать себе этот вопрос. Может, и задавали?
Почему не арестовали А. Д. Сперанского, ученого-патофизиолога из Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ)? Ему Горький особенно доверял, потому он пользовался среди врачей, лечивших писателя, некоторым приоритетом. Однажды, вспоминает П. П. Крючков, вспыльчивый Сперанский чуть не избил Левина за то, что тот сообщил П. П. Крючкову о "новокаиновой блокаде" (входивший в моду метод лечения воспалительных процессов), которую Сперанский "тайно" собирался сделать Горькому и даже выписал для этого специальные шприцы.
На суде новокаиновая блокада фигурировала как чудодейственное средство от пневмонии, которое "злоумышленники" - Левин, Плетнев и Виноградов - не позволили применить еще к больному сыну Горького Максиму, тем самым, по приказу Ягоды, будто бы ускорив его смерть.
Даже у человека, не просвещенного в медицине, просто внимательного к фактам, мог возникнуть вопрос. Ведь это тот самый Сперанский, который 20 июня 1936 года, через два дня после кончины Горького, напечатал в "Правде" историю его болезни, где писал, что "двенадцать ночей ему пришлось быть при Горьком неотлучно (курсив мой. - П. Б.)". Значит, он неотлучно наблюдал за тем, как его пациента безжалостно "убивают" Левин и Плетнев? В том числе вводя больному чрезмерные дозы камфары.
"Вышинский. Уточните дозировку тех средств, которые применялись в отношении Алексея Максимовича Горького.
Левин. В отношении Алексея Максимовича установка была такая: применять ряд средств, которые были в общем показаны, против которых не могло возникнуть никакого сомнения и подозрения, которые можно применять для усиления сердечной деятельности. К числу таких средств относились: камфара, кофеин, кардиозол, дигален. Эти средства для группы сердечных болезней мы имеем право применять. Но в отношении его эти средства применялись в огромных дозировках. Так, например, он получал до 40 шприцев камфары".
Сперанский дожил до 1961 года, в 1939-м стал академиком, в 1943-м лауреатом Государственной премии.