Однако и в XVII, и в XVIII столетиях зоны хлебопашества в Сибири непрерывно расширялись, особенно в южном направлении - в лесостепь. Поэтому именно земельный простор еще долгие годы являлся отличительной чертой хозяйственного быта русских переселенцев. Он же в первую очередь определил и господствовавшую длительное время за Уралом систему полеводства.
В условиях слабой заселенности края и обилия в нем "пороз-жих" мест в Сибири при отдельных удачных попытках внедрить привычное для Европейской России трехполье (на казенной пашне и в монастырских хозяйствах) до конца XVII в. преобладала переложная система земледелия. В течение 8 - 10 лет земля выпахивалась, а затем лет на 20–30 ее оставляли в "залежь", и в обработку пускался новый участок. Как сообщалось в отправляемых в Москву "отписках", "выпашные худые земли сибирские пашенные люди мечут, а займуют под пашни себе новые земли, где кто обыщет".
В Восточной Сибири, особенно в Ленско-Илимском бассейне, где гораздо чаще, чем в Западной, применялись расчистка и выжигание леса под пашню и земля ценилась больше, в XVII в. стала складываться и паровая система в виде двухполья (одно поле было под паром, на другом сеяли зерновые). Она давала возможность путем чередования полей ежегодно засевать уже не треть, как при переложной системе, а половину земельной площади.
Русские люди стремились перенести с собой за Урал весь набор известных им сельскохозяйственных культур. В целом это удалось, но из-за разнообразия природных условий в различных районах Сибири зерновые там оказались представлены неравномерно. Из озимых культур главной и единственной была рожь (как. впрочем, и в Европейской России). Из яровых посевов на "государевых десятинных пашнях" возделывали практически один овес. На своих собственных полях русские обычно также отводили первое место среди яровых овсу, но выращивали и пшеницу, ячмень, гречиху, полбу, горох, просо. При этом в Западной Сибири площади под яровые и озимые были, как правило, равны, а в Восточной вследствие более сурового климата чаще преобладали озимые посевы. Исключение составляло хлебопашество в районе Якутска: там за короткое засушливое лето вызревал лишь ячмень и озимые культуры не сеялись.
Кроме полевого земледелия, за Уралом, разумеется, возникало и приусадебное, причем распространилось оно гораздо шире полевого, так как овощи выращивали и в городах, и в местах, непригодных для хлебопашества. В XVII в. в огородах сибиряков росли лук, чеснок, морковь, редька, огурцы, свекла, брюква, но особенно часто - капуста и репа. Они и гораздо позднее, до появления картофеля, были у русских основной овощной пищей, запасаемой на весь год. Местами огороды так и называли - "капустники".
При усадьбах же выращивали и коноплю, требовавшую хорошо удобренной почвы и служившую в то время основным сырьем для получения растительного масла, а также для изготовления веревок и грубых тканей. В конце XVII в. появились в Сибири и первые посевы льна.
Особенностью сибирского хлебопашества являлось то, что удобрение полей навозом за Уралом почти не применялось, так как вначале не давало ожидаемого результата. В Москву сообщали, что в Сибири, "где на выпашную землю навоз и вывезут, и на той земле хлеб родится плох, побивает травою". Тем не менее урожайность зерновых была там хотя и неустойчивой, но в целом более высокой, чем в центральных районах Европейской России. В Сибири в XVII в. в "погожий" год собирали по 100 и более пудов озимой ржи с десятины. Это, кстати, средняя урожайность в нашей стране и в 80-е гг. XX в. (16 центнеров с га).
Некоторые дореволюционные ученые считали системы сибирского земледелия примитивными, неразвитыми, стоявшими на более низком, чем в европейской части страны, уровне. Исследования последних лет свидетельствуют о неправомерности таких сравнений. Каждая система земледелия определяется прежде всего условиями, в которые поставлен земледелец. Приемы полеводства, выработанные в XVII в. за Уралом русским хлебопашцем на основе богатого опыта, оказались в сибирских условиях долгое время наиболее целесообразными и оправданными. Как отметил известный советский историк В. А. Александров, "северорусское крестьянство пришло в Сибирь с прекрасным знанием трехполья. Между тем уже первые поколения переселенцев убедились в трудности его внедрения в местных условиях… Сибирская пашня не требовала немедленного удобрения навозом… Русские земледельцы заметили, что на унавоженных пашнях хлеб родится плохой и зарастает сорняками, а устойчивые урожаи основная культура того времени - рожь - давала только при озимом… посеве. Кроме того, сибирские поля были сильно засорены сорняками, с которыми можно было бороться, применяя только залежную систему".
В Сибири переселенцы вынуждены были многое делать "не против русского обычая", в том числе и заготовлять сено. Оказалось, в частности, что "на которых лугах сено косят, и на тех местах на другое лето трава бывает худа или не растет" и на следующий год приходится косить "на иных лугах или в дубровах". При всем этом травостой в Сибири был в основном хорошим, и это создавало благоприятные условия для скотоводства. Сибиряки не только в деревне, но и в городе держали лошадей, крупный и мелкий рогатый скот, свиней, кур. Конечно, не все имели полный набор домашних животных. Коров держали чуть ли не повсеместно, а из другой живности в документах XVII в. чаще всего упоминаются овцы.
Весной и летом скот находился на подножном корму, но пастухов в сельской местности обычно не было. Там "скотные выпуски" обносились "городьбой", а иногда, наоборот, огораживая поля, оставляли животным для свободной пастьбы все остальное пространство. Отметим, что и по обеспеченности скотом русское население Сибири в целом оказывалось в более выгодном, по сравнению с центральными районами страны, положении. Например, в Енисейском уезде в середине XVII в. "прожиточными" считались лишь те крестьяне, которые имели не менее четырех лошадей, а таких, судя по переписи 1645–1646 гг., там было большинство.
ИТОГИ ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКОГО ОСВОЕНИЯ СИБИРИ В XVII В
К середине XVII столетия по стране уже широко распространился слух о том, что Сибирь является привольным краем для людей не только "торговых и промышленных", но и "пашенных". В ближайших к Сибири областях Европейской России крестьяне особенно внимательно слушали рассказы о плодородии и изобилии сибирских земель. И вот во второй половине XVII в. происходит резкое увеличение притока вольных переселенцев за Урал и их массовое оседание именно "на пашню". Ускорил этот процесс и церковный раскол: в Сибири стали находить убежище многие ревнители "старой веры".
Среди отправлявшихся "на житьё" в Сибирь возрастает количество семейных, а также таких беглецов, которые, устроившись в "новой государевой вотчине", возвращались на родину уже законным порядком и вывозили в Сибирь свои семьи. Поток жалоб на самовольный уход крестьян заставил правительство в 1670 г. издать указ, предписывавший не принимать новых переселенцев, а беглецов высылать обратно. В Приуралье на дорогах учреждаются дополнительные заставы, в самой же Сибири пытаются проводить "сыски" беглых крестьян и холопов. Но все эти меры почти не дали результата. Их осуществле-, нию мешали и бездонные просторы Сибири, и заинтересованность местных властей в новых переселенцах. Крестьяне уходили за Урал группами в десятки человек, обходя с помощью татар и вогулов караульные посты, и совершенно терялись в сибирских просторах. Как следствие этого, в последней трети XVII в. и произошло резкое увеличение численности крестьянского населения края.
Для зауральских территорий 60 - 70-е гг. XVII в. оказались вообще весьма заметным рубежом. Видимо, как раз с этого времени русское население Сибири стало в гораздо большей мере, чем ранее, увеличиваться за счет естественного прироста, а не притока извне, и это красноречивее всего свидетельствовало о значительном улучшении условий жизни переселенцев.
В обеспечении сибирских городов и острогов продовольствием, правда, оставалось немало трудностей и во второй половине XVII в. Из них главной была задача внутреннего перераспределения выращенного в Сибири хлеба, необходимость снабжать им районы, оставшиеся из-за неблагоприятных природных условий или постоянной военной опасности "малопашенными" и "беспашенными". Это создавало ряд сложностей даже на территории самого развитого земледельческого района - Верхотурско-Тобольского. В поступавших оттуда донесениях воевод часто говорилось о приезде "всяких чинов людей" для покупки хлеба "про свою нужу". Московское правительство было в то время озабочено проблемой снабжения Восточной Сибири, поэтому в западносибирские "пашенные" города шли предписания всячески контролировать и ограничивать хлебную торговлю.
Вместе с тем центральные власти продолжали прилагать немалые усилия к укреплению выдвинувшихся далеко на восток "форпостов земледельческой колонизации", пытаясь уменьшить разрыв между земледельческим и промысловым освоением Сибири.
Это, однако, удавалось с трудом. "Трагедия русской колонизации, - отмечал крупный советский исследователь В. В. Покшишевский, - заключалась в географическом отставании земледельческого "тыла" от далеко ушедшего на восток "авангарда". Расстояние от главной сибирской житницы - Верхотурско-Тобольского района - до Якутска или Нерчинска было намного больше, чем от поморских городов до Иртыша или Оби, путь же был труднее. А собственные очаги земледелия в Восточной Сибири еще длительное время не могли полностью обеспечить ее хлебом.
И все же успехи земледельческой колонизация Сибири к концу XVII в. выглядят впечатляюще, а трудности внутреннего перераспределения "хлебных припасов" уже не идут в сравнение с продовольственными проблемами начала столетия.
Из 20 сибирских уездов лишь 3 - Березовский, Сургутский и Мангазейский - оставались "непашенными", остальные же имели возделанные поля и прочную основу для развития сельского хозяйства. Возникшие на их территории сельские поселения в большинстве своем дожили до XX в.
Показателем успехов сибирского земледелия являлось и состояние тесно связанной с ним мукомольной промышленности: с течением времени она все более совершенствовалась и укрупнялась. Известно, что вначале мельниц в Сибири не хватало. Это сильно осложняло жизнь переселенцев. Например, в Енисейском уезде в 1628 г. четыре мельницы уже не могли обеспечить потребности жителей в помоле, а раз у них не было муки, то не было и возможности печь хлеб. Как сообщалось из Енисейска, "многие служилые люди и пашенные крестьяне рожь варят кутьёю и едят". Однако к концу XVII в. в "пашенных" уездах Сибири работали уже сотни водяных мельниц (ветряных были единицы), среди которых все больше сокращалось количество простейших ("мутовок") и умножалось число "колесчатых" - более сложных по устройству и более производительных.
Западноевропейские путешественники, проезжавшие в конце XVII в. по Сибири, во многих ее районах чувствовали себя как в земледельческой стране, отмечая изобилие и доступность разных видов продовольствия. Так, российский посланник в Китай голландец Избрант Идее, осмотрев в июне 1692 г. земли к юго-западу от Тюмени, записал: "Это путешествие… доставило мне величайшее наслаждение, так как по пути встречались прекраснейшие луга, леса, реки, озера и самые плодородные и прекрасно обработанные поля, какие только можно себе представить, все хорошо заселенные русскими; здесь можно было достать всякие припасы по сходной цене". Дешевизну зерна и мяса, не говоря уже о рыбе, он отметил и находясь в Тобольске. Следуя далее, Идее указал, что в Енисейском уезде не только "множество деревень", но и "много… зерна, мяса, рогатого скота и домашней птицы". Под Нерчинском, по описанию Идеса, у жителей "имеется хорошая и удобная для обработки земля, где они сеют и сажают зерновых и овощей столько, сколько им требуется".
Сибирский ученый-самородок, историк, картограф и архитектор Семен Ремезов в конце XVII в. отзывался о родной Сибири с гордостью и любовью: "Воздух над нами весел и в мерности здрав и человеческому житию потребен… Земля хлебородна, овощна и скотна, опричь меду и винограду ни в чем скудно".
Такие оценки и мнения складывались отнюдь не под воздействием случайного стечения благоприятных обстоятельств. Историки подсчитали, например, что если в первой четверти XVII в. общая посевная площадь составляла в Сибири около 30 тыс. десятин, то к началу XVIII в. она равнялась 100–120 тыс. десятин, а общий сбор с нее зерна определяется для Этого времени в 3 919 320 пудов.
Так в течение одного столетия по сути, дела бесхлебная Сибирь превратилась в край, обеспечивавший себя собственным хлебом.
В 1685 г. были отменены обязательные поставки за Урал продовольствия из Европейской России, и это следует признать крупнейшим достижением русских земледельцев. Показательно также, что к концу XVII в. хлебопашцы составляли в Сибири большинство русского населения. Из 25 тыс. русских семей земледелием там занимались около 15,5 тыс., причем собственно крестьяне, составляя почти половину переселенцев (11 тыс. семей), уже сравнялись по численности с первоначально самой представительной в Сибири группой русского населения - служилыми людьми. Они, правда, сохранили численный перевес на большей части сибирской территории, но это были ее наименее заселенные, наименее освоенные районы.
НОВАЯ "ГОСУДАРЕВА ВОТЧИНА" СИБИРЬ
В экономически развитых уездах воеводская администрация встречала все меньше трудностей с организацией пашни: жизнь сибирского крестьянина становилась все более привлекательной для пришлого люда. Такой ее делали не только земельный простор и хорошие урожаи, но и другие, не менее важные обстоятельства. В Сибири не получило распространения помещичье землевладение, в ней не было крепостного права. Почти вся территория от Урала до Тихого океана стала, как и черносошное Поморье, "государевой вотчиной". Означало ли это, что на сибирских землях не существовало феодальной эксплуатации? Разумеется, нет. Но тот вариант феодальных отношений, который сложился в XVII в. в Сибири, был гораздо предпочтительнее для крестьян, чем крепостнические порядки центральных районов страны.
Как же правильнее охарактеризовать сложившуюся за Уралом систему общественных отношений? Поскольку монастырское и частное феодальное землевладение не получило на восточной окраине существенного развития и эксплуататором трудящихся там стало прежде всего государство, в котором господствовал класс феодалов, советские историки пришли к выводу о складывании в Сибири системы государственного феодализма. Особенностью положения сибирского крестьянина было его прикрепление не к земле, а к тяглу, т. е. всей совокупности налогов и повинностей. Крестьянин мог сдать свое тягло другим переселенцам, меняя при этом местожительство и даже социальное положение (переходить в посад, в служилые люди). Беглыми крестьяне считались лишь в том случае, если оставляли свое тягло "впусте", но таких фактов нам известно сравнительно немного. Сдача тягла в условиях постоянного притока новых переселенцев не вызывала серьезных затруднений, а переселение крестьян с места на место было обычным явлением при залежно-переложном землепользовании, предполагавшем частое забрасывание "выпаханных" участков и поиск новых.
Центральная власть рассматривала себя как собственника сибирских земель и за пользование ими требовала от населения уплаты налогов и выполнения повинностей, другими словами - отработочной, натуральной или денежной ренты. Обусловив землепользование тяглом, власти утверждали, что в Московском государстве никто "безоброчно и безданно никакими землями… не владеет", однако на деле редко вмешивались в поземельные отношения на сибирской "украйне" и последовательно требовали лишь исправного несения повинностей. Поэтому хотя Сибирь и являлась "государевой вотчиной", свое верховное право на сибирскую землю царское правительство только временами подтверждало какими-нибудь указами и распоряжениями (об изъятии у отдельных лиц земельных участков, о переносе некоторых селений в другие места и т. д.). Обычно же землевладение крестьян и прочих категорий сибирского населения граничило с правом частной собственности.
В целом установившийся за Уралом режим феодальной эксплуатации носил смягченный, по сравнению с основной территорией страны, характер и сближал Сибирь с черносошным Севером Российского государства. К складыванию такого положения привел целый ряд причин. Отдаленность Сибири и ее размеры, слабая заселенность и особые природные условия края - все это определило важнейшие особенности развития.
Как мы уже выяснили, Зауралье заселялось главным образом выходцами с не знавшего крепостного права русского Севера. Правящие круги России, с одной стороны, не могли не считаться с привычным большинству переселенцев порядком землепользования, а^ с другой стороны, будучи кровно заинтересованными в быстром заселении зауральских земель, прекрасно понимали, что помещичья, крепостная Сибирь вообще не привлечет к себе переселенцев. Кроме того, заботясь об укреплении государства, правительство совершенно сознательно стремилось превратить богатую пушниной Сибирь в источник доходов прежде всего для казны, так остро нуждавшейся в пополнении. Поэтому власти и сдерживали за Уралом развитие помещичьего и монастырского хозяйства.
В первую очередь интересами истощавшейся царской казны определялась и проводимая центральной властью политика в отношении коренного населения Сибири. С. В. Бахрушин еще в 1922 г. отметил, что царское правительство было заинтересовано в сохранении ясачных людей "не только от истребления, но и от притеснений, так как ценило в них плательщиков ясака и нередко жертвовало ради них интересами русских колонистов". Сибирской администрации предписывалось на коренных жителей воздействовать "ласкою", а не "жесточью". Без разрешения из Тобольска или Москвы местные власти были лишены права применять смертную казнь по отношению к ним. Правительство неохотно разрешало прибегать к оружию даже в случае восстаний ясачных людей. Конечно, взаимоотношения московской администрации со своими подданными не следует представлять в розовом свете. Как писал тот же С. В. Бахрушин, "на практике… мудрые правила правительственной политики далеко не всегда осуществлялись", воеводы и всякого рода "приказные люди" допускали "вопиющие насилия", однако при всем этом "заботливое, хотя и не бескорыстное отношение центрального правительства к инородцам заслуживает быть отмеченным".
"Остается историческим парадоксом, - заметил через полвека после опубликования этих слов А. А. Преображенский, - что "цивилизованные" западноевропейские державы того времени уже вовсю вели истребительные войны, очищая от "дикарей" целые континенты, загоняя в резервации уцелевших туземных жителей. А варварски-азиатский российский царизм в отсталой стране к присоединенным народам старался не применять насильственных методов".
Напрашиваются здесь сопоставления и с национальной политикой некоторых азиатских соседей России. Советский историк Ш. Б. Чимитдоржиев в книге "Россия и Монголия" сообщает о настроении находившихся в подчинении Китая монголов уже в XIX в. Они полагали, что "в России буряты - одноплеменники монголов… живут в страну" не терпя никаких стеснений, пользуясь равноправием во всех отношениях". "Такая идеализация жизни населения окраин царской России, - подчеркивает исследователь, - могла свидетельствовать лишь о том, в каком неимоверно тяжелом положении находились монголы - подданные Цинской империи".