Причины этой уживчивости многие видят в особенностях русского национального характера. По мнению некоторых исследователей, одной из его отличительных черт является "отсутствие высокомерного презрения и вражды к населению колонизуемых стран" и "житейская уступчивость". Еще в дореволюционной литературе отмечалось, что "духом нетерпимости по отношению к инородцам русские переселенцы в Сибири никогда не были проникнуты", что "они смотрят на вогула, самоеда, остяка и татарина прежде всего как на человека и только с этой стороны определяют к ним свои жизненные отношения".
Способность русских "находить почву для сближения с другими народами" поражала и иностранных наблюдателей, обращавших внимание на отсутствие у русского человека чувства высокомерного превосходства по отношению к населению колонизуемых территорий, столь обычно свойственного западноевропейским переселенцам.
"Когда русский мужик с волжских равнин располагается среди финских племен или татар Оби и Енисея, они не принимают его за завоевателя, но как единокровного брата, вернувшегося на землю отцов… В этом секрет силы России на востоке", - писал, например, француз Ланойе в 1879 г.
Джордж Керзон, будущий министр иностранных дел Великобритании, проехав по среднеазиатским владениям России в конце XIX в., отмечал, что "Россия бесспорно обладает замечательным даром добиваться верности и даже дружбы тех, кого она подчинила силой… Русский братается в полном смысле слова. Он совершенно свободен от того преднамеренного вида превосходства и мрачного высокомерия, который в большей степени воспламеняет злобу, чем сама жестокость".
Американский сенатор Бэверидж, проследовавший в 1901 г. через всю Сибирь, также увидел главную причину прочности позиций России на Востоке в том, что она присутствует там "в виде русского крестьянина", т. е. "самого русского народа", отличающегося, по мнению сенатора, тем от других наций, что он не проявляет "никакого оскорбительного способа обращения с расами, с которыми превосходно уживается". Бэверидж подметил у русского солдата "свойственную всем русским" "поразительную характерность" - способность "дружиться с народом", которого "победил".
Историки отмечали и "отсутствие резкого социального различия между местным объясаченным населением и угнетенным русским", и отсутствие между ними "той резкой пропасти, которая отделяет… человека европейской культуры от дикаря". Для нас, однако, важны не столько причины дружественных отношений русского и коренного населения Сибири, сколько их следствия.
Правящие круги России уже в XVII в. выражали беспокойство по поводу тесного общения переселенцев с сибирскими "иноземцами", якобы дурно отражавшегося на нравах русских людей. В Москве, например, стало известно, что в тех западносибирских городах, где издавна сложились татарские слободы, "всяких чинов жилецкие люди живут в татарских юртах… с татарами вместе… пьют и едят из одних сосудов". Церковные власти и царскую администрацию особенно беспокоили веротерпимость и религиозное безразличие русских: в пост они "упивались" у татар кумысом, брали некрещеных татарок в жены и т. д. Царь приказал "разводить русских и татар, чтобы они вместе не пили, не ели и не жили". Однако из воеводских донесений следовало, что и расселявшиеся по уездам крестьяне постоянно ходят в гости к "иноземцам", а те посещают русские деревни и стали "всякому русскому обычаю навычны". Сообщалось также, что коренные жители указывают переселенцам соляные ключи и руды, предупреждают о вражеских нападениях. У торговых людей также были среди аборигенов "старые други и знакомцы", предоставлявшие ночлег и помогавшие перевозить грузы в обход "государевых застав". Татарские и вогульские бедняки в XVII в. работали "для корму" не только у богатых соплеменников, но и у русских.
В Восточной Сибири у переселенцев быстро наладились деловые отношения с якутами. Отправляясь в поход, служилые люди часто отдавали свой скот на содержание "подгородным" (жившим поблизости от города) якутам, брали у них куяки. Известны случаи, когда русские беглецы находили убежище у якутов.
Естественно, что уже в то время у некоторых русских с сибирскими "иноземцами" складывались отношения крепкой и подлинной дружбы. Сведения о них, конечно же, скудны и в официальных документах если и встречаются, то случайно. Но, видимо, именно проявлением таких дружеских чувств может быть объяснен трогательный эпизод, рассказанный Владимиром Атласовым в 1700 г. в якутской "приказной избе". Изменившие русским во время камчатского похода юкагиры напали ночью на четырех спящих казаков, но один из них - Яков Волокита - остался в живых. Его прикрыл своим телом родственник напавших - Еремка Тугуланов: он "на Яшку Волокиту пал и убить не дал".
Отбившиеся по бедности от соплеменников или потерявшие скот "иноземцы" вовлекались в хозяйственную жизнь переселенцев особенно глубоко и разносторонне. Нередко лишь в работе у русских по найму они находили выход из тяжелого положения.
Некоторые из сибирских аборигенов уже в XVII в. изъявляли желание перейти в "православную христианскую веру".
Став "новокрещёнами", они отрывались от племенного быта и чаще всего определялись в служилые люди или крестьяне, получая во всем равные с русскими права.
Бывало так, что русские деревни располагались рядом с селениями "иноземцев". Со временем кое-где стали возникать даже смешанные (русско-вогульские, русско-тунгусские, русско-бурятские и др.) поселения, и было положено начало слиянию с пришельцами части аборигенов, перенимавших новый образ жизни. Но полное развитие этот процесс ассимиляции получил в ряде районов Сибири лишь в XVIII–XIX столетиях.
В ранний период освоения края довольно широкое распространение получили смешанные браки - как официальные (с крещеными "иноземками"), так и порицавшиеся церковью неофициальные (наиболее частые на первых порах). Правда, женщин из коренного населения брали в основном лишь те русские, которые поселялись в охотничье-промысловой зоне. В районах земледельческой колонизации такие браки были более редким явлением: не имевшие навыков ведения крестьянского хозяйства аборигенки не могли там стать для переселенцев хорошими женами.
На Индигирке, Колыме, в Иркутском крае, Забайкалье и некоторых других местах вследствие смешения с сибирскими народами сильно менялся и внешний облик, и язык, и быт осевших там русских. Позднее, в XVIII–XIX вв., часть переселенцев была даже ассимилирована коренными жителями (главным образом якутами), причем не только из-за смешанных браков: материальная и духовная культура аборигенов также оказывала сильное влияние на образ жизни русских людей.
Очутившись в Сибири, переселенцы, например, быстро оценили преимущества некоторых видов одежды коренных жителей, хорошо приспособленной к местным природным условиям, стали перенимать у "иноземцев" способы приготовления пищи, способы передвижения и т. д. Тесное общение с представителями сибирских народов оставляло следы и на нравах русских людей. Как отмечал С. В. Бахрушин, "в области духовной культуры соседство с туземцами наложило глубокий отпечаток на русских новосёлов". "Достоянием русского населения Сибири" в XVII в. становятся, в частности, "мрачные верования" аборигенов, "создавшиеся на почве суровой сибирской природы" и невольно захватывавшие "своей жуткой реальностью русского человека, заброшенного в далекую глушь северной тайги". Известно, например, писал далее Бахрушин, что к услугам сибирских шаманов временами прибегали "лица, принадлежащие к высшим разрядам служилых людей, даже к администрации".
При всем этом, однако, необходимо подчеркнуть, что господствующее положение в культуре русского населения Сибири XVII в. по-прежнему занимали общерусские ее черты и что в целом во взаимодействии культур влияние русских на аборигенов было неизмеримо сильнее. Под воздействием переселенцев быстро менялся быт и характер трудовой деятельности коренных жителей края.
Там, где возникали русские поселения, у "иноземцев" стали распространяться рубленые избы со всем комплексом хозяйственных построек, более совершенные орудия труда, одежда русского образцу, новые приемы приготовления пищи, обработки животного сырья (мехов, кожи) и т. д. Уже в XVIII столетии в ряде районов Сибири наблюдатели отмечали, что по быту отдельные группы аборигенов мало чем отличаются от обитающих по соседству русских и живут тем опрятнее и крепче, чем ближе к ним находятся.
Разумеется, не все последствия бытовых контактов были благоприятны для обитавших в Сибири народов. Так, вместе с пришельцами за Уралом появились и неизвестные ранее болезни (особенно сильные опустошения производила оспа). Несмотря на все запретительные меры, коренные жители Сибири пристрастились к водке и табаку. Происходило неуклонное оскудение промысловых угодий, дававших средства к существованию многим сибирским племенам. Сильнее всего отрицательные последствия колонизации отражались на наиболее отсталых в культурном и экономическом отношении народах, но не эти, в общем-то, неизбежные в условиях того времени обстоятельства определяли главное содержание колонизационного процесса, и не их следует выдвигать на первый план при изучении взаимоотношений русских с народами Сибири.
Сами аборигены раньше всего оценили выгоду торговли с переселенцами. Она в XVII в. прошла большой путь от эпизодической и примитивной "немой торговли", когда стороны бросали друг другу товары, не выпуская оружия из рук, до постоянного и хорошо организованного торгового обмена.
Налаженные торговые связи переселенцев с коренными жителями нельзя, конечно, представлять в упрощенно-приукрашенном виде: в ходе различного рода сделок аборигены нередко попадали в долговую кабалу. Нельзя, однако, не учитывать и того, что русские товары часто просто спасали отдельные ясачные роды и семьи от вымирания.
На этот счет имеются документально подтверждаемые сведения. Известно, например, что в 1641 г. в устье реки Муки в острожек к русским пришли пять тунгусов и в обмен на соболей "прошали" муки - "голодни де, ходили де на зверовье и зверей не добыли". В одной из челобитных тунгусы сообщали: "А которые де соболишки в ясак… не годны… и мы де на те соболишка для своих нуж с ясачными сборщики на муку ржаную и на котлы и на топоры и на кожи и на железо прутовое торгуем, для того что де тех товаров у нас иноземцев в нашей земле нет и купить негде; а только де нам тех товаров не купить, и нам де великих государей ясаку промышлять не на чем и помереть де нам голодною смертию".
В Западной Сибири коренные жители также неоднократно заявляли, что не могут обойтись без русских товаров, особенно хлеба и тканей. В одной из челобитных ясачных людей Верхо-турского уезда 1681 г. говорилось, что русские "преж сего нам… верили в долг… хлеба и платья и всяких припасов давали, и теми запасы нас… на звериные и рыбные ловли поднимали".
Некоторые представители западносибирских народов, прежде всего татары, так втягивались в торговлю с русскими, что уже в XVII в. превратились в скупщиков-посредников при продаже как восточных, так и русских товаров.
В целом к концу XVII в. аборигены все чаще предпочитали вместо собственного производства орудий труда и охоты покупать более качественные и дешевые изделия русских мастеров. По мнению специально исследовавшего этот вопрос якутского историка Ф. Г. Сафронова, торговля в Сибири имела "цивилизующее значение для коренного населения".
Наконец, одним из важнейших последствий и проявлений протекавших за Уралом в XVII в. событий явился переход живших охотой, рыболовством и кочевым скотоводством групп коренного населения к земледелию. Процесс этот, разумеется, тоже нельзя представлять упрощенно: как к земледелию в целом, так и к высокоразвитому хлебопашеству сибирские народы нередко приходили через разорение своего традиционного хозяйства. Дело в том, что охотничье-промысловое и кочевое хозяйства требуют гораздо больших площадей, чем земледельческое. В районах же широкого сельскохозяйственного освоения сибирские аборигены лишились части угодий из-за расселения русских, а также совпавшего с ним по времени натиска кочевых племен с юга. Кроме того, происходило оскудение лесных промыслов, дававших важный источник существования. Коренные жители волей-неволей вынуждены были приспосабливаться к новым условиям. Перестраивая свою жизнь, они и стали перенимать способы ведения хозяйства у переселенцев.
Очень важные и значительные перемены по той же причине происходили и у тех народов, которые задолго до прихода русских были знакомы с земледелием. Из подспорья к рыболовству, охоте или скотоводству оно превращалось в главное и основное занятие.
Коренное население Сибири, как и русское, со временем стало заниматься хлебопашеством всюду, где тому не препятствовала природная среда или военная опасность. Показательно, что в последней четверти XVII в. появились пашни даже у якутов, живших по соседству с русскими крестьянами в весьма суровых климатических условиях: несколько десятков якутов обратились к земледелию в окрестностях Амгинской слободы, Олёкминского острожка и Якутска, получив от администрации наравне с "новоприборными" русскими крестьянами "подмогу" и льготы.
Постепенно расширялся круг известных сибирским народам сельскохозяйственных культур, увеличивались размеры запашки. Многие аборигены Сибири уже в XVII в. производили хлеб на продажу, начали перенимать у русских приемы не только земледелия, но и животноводства: осваивали технику сенокошения, стойловое содержание скота и т. д. Общим следствием этого было значительное повышение жизненного уровня многих сибирских племен и народов.
ОБОРОНА "СИБИРСКОЙ УКРАИНЫ"
Представление о развитии хозяйства русского и коренного населения Сибири в XVII в. не будет полным, если не рассмотреть все условия жизни в главных районах земледельческой колонизации края. Сложность обстановки состояла в том, что наиболее благоприятная для сельскохозяйственного производства лесостепная зона оказалась рубежом, где феодальное Российское государство столкнулось с сильными объединениями кочевых феодалов.
На юге Западной Сибири русское и ясачное население с самого начала XVII в. жило под постоянной угрозой вторжения калмыков, продвинувшихся далеко на север от ранее занимаемых кочевий и часто объединявшихся с татарами- "кучумови-чами". Большой урон наносили также набеги ногайских, а позднее башкирских и казахских "воинских людей". На Верхнем Енисее крайне напряженную обстановку создавал натиск бурятских и особенно киргизских "князцов", опиравшихся на монгольских алтын-ханов и джунгар. В этом районе, как уже отмечалось, именно енисейские киргизы оказались наиболее ожесточенным противником "белого царя", усмотрев в нем соперника в эксплуатации тюркоязычных племен лесостепи, и на протяжении XVII в. наносили огромный ущерб как русскому, так и аборигенному населению южной Сибири.
Пограничные русские уезды постоянно подвергались опустошениям. Красноярские жители писали, что киргизы "по вся годы в работное и летнее время хлебного жнитва и сенокосу приходят под Красноярской войною, а в иные времена… посылают для отгону всякого скота немного своих улусных воровских людей… села и деревни жгут и всякой скот отгоняют и людей побивают…". Из года в год из южносибирских городов поступали известия, что степняки на пашнях, сенокосах и рыбных ловлях убилщ, ограбили и "в полон поймали" много ясачных людей, служилых и крестьян, хлеб "выжгли и коньми вытоптали", отогнали или перебили скот, "подступали накрепко" к острогам и т. д. Осаде не раз подвергались даже крупные сибирские города, особенно тяжело приходилось Красноярску, Кузнецку, Таре и Тюмени. Было сожжено множество деревень и немало хорошо укрепленных селений и опорных пунктов - Канский, Ачинский остроги, Мурзинская, Утяцкая, Камышев-ская слободы, Рождественский, Далматов монастыри и др. Во время набегов мирные жители, прежде всего женщины и дети, десятками и сотнями гибли или угонялись в рабство, ясачные люди "сбивались" с издавна принадлежавших им земель.
Причины, побуждавшие кочевников к набегам, коренились в особенностях их хозяйственного уклада. На них недавно еще раз обратили внимание И. Б. Греков и Ф. Ф. Шахмагонов: "Кочевое скотоводство вызывает истощение пастбищ. Истощение пастбищ ведет к борьбе за новые пастбища. Эта внутри-племенная борьба превращает кочевников в военное сословие, выдвигает военачальников и зовет к захватам земель соседних племен". Отметим также, что период наивысшей военной активности, приходившийся у всех народов, как правило, на начальную стадию формирования классового общества, у кочевников обычно сильно затягивался вследствие крайней застойности всего их быта. Слабые производительные силы кочевого общества не могли полностью обеспечить феодальную верхушку необходимыми ей предметами роскоши и вооружения. Падежи скота и неизбежная при росте населения нехватка пастбищ толкали к набегам и широкие массы кочевников. Не развитие производительных сил, а грабеж соседей представлялся правителям кочевых орд наиболее доступным выходом из продовольственных и материальных затруднений, поэтому если эти орды были "в силе", то война становилась неизменной спутницей кочевого быта.
В этом была трагедия прежде всего самих кочевых народов, обреченных при сохранении традиционного уклада своей жизни на многовековой застой и отсталость. Но еще больше горя приносили их правители другим народам.
Особенно охотно кочевые феодалы направляли удар на оседлое земледельческое население. Малоподвижное, распыленное по отдельным деревням или городкам, в отличие от кочевников в большинстве своем не состоявшее из воинов-профессионалов, оно было удобным объектом для набегов и грабежа. Как отметил в своей книге "Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси" известный советский историк и писатель В. В. Каргалов, "набеги на оседлые народы являлись для кочевников обычной нормой взаимоотношений с соседями… В этой борьбе случались периоды временного затишья, но никогда не было прочного, устойчивого мира".
В каждом отдельном случае для развязывания открытых военных действий против Российского государства у кочевых феодалов Сибири имелись свои поводы, предлоги и причины, но иногда для их выяснения необходимо проанализировать всю военно-политическую обстановку в Центральной Азии. В частности, объясняя непримиримость енисейских киргизов по отношению к России, С. В. Вахрушин писал: "Видя в военных набегах одно из средств обогащения, киргизские "князцы", вопреки интересам своего народа, стремились всеми мерами сохранить за собой право беспрепятственно совершать грабительские набеги на соседей… За спиной киргизских и тубин-ских князей стояли сперва могущественные монгольские алтын-ханы, позже джунгарские хунтайчжи. Руками киргизских и тубинских "князцов" те и другие выбирали "албан" с красноярских ясачных людей и их оружием вели борьбу против русских. Опираясь на киргизских "князьцов", монгольские феодалы создавали постоянное военное напряжение на границах с Россией и тем самым на целое столетие задержали продвижение русских в район верхнего Енисея… Входя в качестве вассалов в состав сильных кочевых государств Центральной Азии… киргизские князцы имели со стороны своих сеньоров постоянную и сильную поддержку. Поэтому борьба московских царей с киргизами являлась в сущности скрытою борьбою с монгольскими и джунгарскими феодалами за население тайги".