Но при необходимости такой информации давался ход. Еще в разгар массовых репрессий она была удачно опробована правящим режимом как орудие политической борьбы. Как следовало, например, из вступившего в силу в феврале 1938 года совместного постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР, "ряд арестованных заговорщиков (Рудзутак, Розенгольц, Антипов, Межлаук, Карахан, Ягода и др.) понастроили себе грандиозные дачи-дворцы в 15–20 и больше комнат, где они роскошествовали и тратили народные деньги, демонстрируя этим свое полное бытовое разложение и перерождение".
Поскольку и по окончании массовых репрессий официально приветствовавшейся линией поведения руководителей оставался эгалитаризм, Мехлис информировал Сталина о вскрытых отклонениях от нее. Так, генеральному секретарю ЦК были доложены факты финансовых злоупотреблений в Наркомате мясной и молочной промышленности СССР, которые творились с благословения наркома В. В. Воробьева; незаконной оплаты питания наркома морского флота Дукельского из средств соцкультфонда наркомата (нарком ГК даже произвел на него денежный начет в размере 3288 рублей); недостойного поведения заместителя наркома лесной промышленности Т. Ф. Трудова и первого заместителя наркома М. И. Салтыкова (первый бесплатно изготовил для себя на подчиненном предприятии комплект мебели, а второй покровительствовал любителям комфорта за казенный счет).
Не без участия Мехлиса на XVIII Всесоюзной партконференции (февраль 1941 года) оказались переведенными из членов ЦК в кандидаты шесть человек, а еще 15 человек были исключены из кандидатов. Лаконичная формулировка - "не обеспечили выполнение своих обязанностей" - в ряде случаев прямо опиралась на материалы, предоставленные высшему руководству партии вездесущим наркомом госконтроля.
Автор не склонен преуменьшать объективную полезность для общества усилий госконтролеров по вскрытию фактов казнокрадства высших чиновников, особенно вопиющих, учитывая, что народ жил в целом скудно и трудно. Нельзя, однако, не обратить внимания на то, что наказания, которые понесли высшие управленцы, уличенные в уголовных преступлениях, были уж очень скромными. Особенно на фоне массового и жестокого применения к рядовым гражданам "закона о колосках" от 7 августа 1932 года и других актов, каравших за расхищение социалистической собственности. И дело здесь не в скудости полномочий наркома госконтроля. Лично ему лишь позволялось пугать казнокрадов. Как поступить с тем или иным проштрафившимся наркомом или партийным секретарем, Сталин, будучи основным потребителем шедшей от Мехлиса информации, решал сам.
Так или иначе, Лев Захарович вносил свой посильный, хотя, возможно, многими и не видимый вклад в окончательное утверждение сталинского единовластия, снижению роли некогда главного политического органа в стране - Политбюро ЦК ВКП(б). "Перелив" реальной власти из Политбюро в Совнарком, начатый репрессиями против членов высшего руководства в 1937–1938 годах, отмеченный на рубеже 30–40-х годов дезорганизацией прежнего порядка работы Политбюро, сокращением количества рассмотренных им вопросов и принятых решений, завершился несколькими принципиальными политическими ходами Сталина в предвоенные месяцы.
И все они напрямую затрагивали Мехлиса. По принятому 21 марта 1941 года совместному постановлению ЦК ВКП(б) и СНК СССР Лев Захарович стал одним из заместителей председателя Совнаркома (по совместительству) и в этом качестве существенно расширил свои полномочия. Каждый зампред получал кураторство над двумя-тремя наркоматами и мог теперь единолично, хотя и в рамках установленных планов, решать все оперативные вопросы по подведомственным наркоматам. Причем все решения заместителей председателя СНК издавались как распоряжения правительства.
В соответствии со вторым, принятым в тот же день совместным постановлением, было создано Бюро Совнаркома - новый орган власти, не предусмотренный Конституцией и тем не менее облеченный всеми правами Совнаркома СССР, поскольку его решения издавались как постановления СНК. Вначале в Бюро вошел ограниченный круг людей, но уже 7 мая все 15 заместителей председателя СНК, а следовательно, и Мехлис, стали его членами.
Учитывая, что за несколько дней до этого, 4 мая 1941 года, председателем СНК был утвержден Сталин, можно определенно сказать: оформление процесса концентрации партийной и государственной власти в нашей стране в одних руках завершилось.
В Бюро СНК СССР Льва Захаровича окружали исключительно члены Политбюро, лишь он сам и Булганин не входили в состав высшего партийного руководства. Тем самым он оказался признанным участником процесса, который настойчиво проводился Сталиным - оттеснения от властных рычагов старых, еще с 20-х годов соратников Молотова, Кагановича, Микояна, Ворошилова выдвиженцами периода "большой чистки": в Политбюро - Ждановым, Хрущевым, Маленковым, Берией, Щербаковым, в СНК - Вознесенским, Булганиным, Берией, Мехлисом.
Косвенной, хотя и весьма выразительной оценкой усилий последнего на посту наркома государственного контроля СССР стало его назначение (по совместительству) председателем государственной штатной комиссии Совнаркома СССР в соответствии с постановлением СНК от 5 июня 1941 года. Основная задача комиссии заключалась в разработке и осуществлении мероприятий по усовершенствованию госаппарата, включавших: разработку общегосударственной номенклатуры должностей и должностных окладов, рассмотрение структуры и утверждение штатов республиканских наркоматов и управлений, упразднение искусственно созданных звеньев государственного и хозяйственного аппаратов, устранение дублирования и параллелизма в их работе.
Есть основание полагать, что Сталин, подпись которого стоит под указанным постановлением, был удовлетворен усилиями Мехлиса на посту наркома ГК, одобрял его настойчивость, готовность карать невзирая на лица и постепенно расширял ему поле деятельности. Вождь убедился, что его давний выдвиженец неплохо справляется с задачей держать наркомов и других хозяйственных руководителей в напряжении, не давать формироваться вокруг них устойчивым командам, препятствовать превращению наркоматов в монстров, обладающих огромным экономическим потенциалом и потому становящихся более независимыми от правительства и его нового председателя.
Решению этой задачи способствовал непрерывно шедший всю вторую половину 30-х годов процесс разукрупнения наркоматов. К началу Великой Отечественной войны НКГК СССР осуществлял свои функции в отношении уже 46 наркоматов и ведомств. Лично Мехлис как нарком курировал деятельность главных контролеров в двух из них - обороны и Военно-Морского Флота, не передоверяя их заместителям. Он словно предчувствовал, что именно там, в военном ведомстве, ему придется провести ближайшие четыре с половиной года.
Последний предвоенный день начался у Льва Захаровича совершенно неожиданно. В пакете, аллюром "три креста" доставленном фельдъегерем из Кремля, нарком госконтроля обнаружил постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о своем назначении начальником Главного управления политической пропаганды РККА. При этом прежняя должность за ним сохранялась.
Правда, из-за занятости Мехлиса делами по военному ведомству обязанности наркома госконтроля фактически выполнял его заместитель В. Ф. Попов. За всю войну (да и то лишь тогда, когда работал в Москве) Лев Захарович подписал считаное число приказов в качестве руководителя наркомата.
К моменту начала войны ему довелось возглавлять НКГК неполный год. Но на функционирование новой госструктуры он оказал едва ли не решающее влияние. В стиле его деятельности преломилось стремление сталинского руководства к тотальному контролю как универсальному средству управления. Только если раньше Мехлис контролировал сферу общественного сознания, то теперь во всю силу давил на административные рычаги, обеспечивая рост эффективности общественного производства и режим экономии. И делал это с присущими ему энергией и напористостью.
Глава 6. У руля Главного Политуправления РККА
Все подчинить отпору врагу
Возвращение Мехлиса на должность, которую он оставил менее чем за год до этого - начальника Главного управления политической пропаганды РККА, было не случайным. Армейский комиссар 1-го ранга Запорожец, сменивший Льва Захаровича в сентябре 1940 года, явно уступал своему предшественнику. При всех крупных недостатках Мехлис был публичным политиком, личностью масштабной, авторитетной в высших партийных и государственных кругах. Безусловную преданность вождю он сочетал с инициативой, напором, обладал пробивным характером, умением, невзирая на цену, добиваться поставленной цели, бескомпромиссной требовательностью на грани жестокости, а то и за ее пределами. Пришедший же на должность начальника ГУПП с поста члена военного совета Московского военного округа Запорожец так и остался военным чиновником среднего калибра, бледным, незаметным, одним из многих. Сталин явно разочаровался в нем. Не случайно по ходу начавшейся войны Александр Иванович все время шел "на снижение" и закончил ее генерал-лейтенантом, членом военного совета армии, а затем тылового военного округа.
Первый день в новой должности, оказавшийся последним мирным днем для страны, Мехлис провел в Наркомате обороны, принимая дела. Был спланирован его срочный выезд вместе с наркомом обороны Тимошенко в Западный особый военный округ, но на глазах сгущавшаяся грозовая атмосфера на границе заставила отказаться от задуманного. В ночь на 22 июня он был вызван к Сталину для участия, судя по записям в журнале посетителей кремлевского кабинета вождя, в совещании высших политических и военных руководителей, закончившимся в 23 часа по московскому времени.
Лев Захарович был также в числе тех немногих деятелей (кроме него - Тимошенко, Жуков, Молотов, Берия), которых Сталин в 5 часов 45 минут 22 июня собрал на первое после известия о нападении фашистской Германии совещание. Здесь была выработана директива наркома обороны № 2, которая предписывала войскам Красной Армии "обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу", а также приняты важнейшие решения, положившие начало превращению страны в единый военный лагерь.
…В сентябре 1940 года Мехлис уходил со своей должности в атмосфере суровых уроков войны с Финляндией. С учетом их в Красной Армии развернулась лихорадочная перестройка. И чем дальше, тем больше она шла под знаком того, что, как ясно дал понять Сталин на приеме выпускников военных академий 5 мая 1941 года, война с фашистской Германией в будущем неизбежна и следует проводить наступательную политику.
Этот тезис находил отражение и в пропагандистских установках войскам. 25 мая начальник ГУПП Запорожец представил члену Главного военного совета секретарю ЦК ВКП(б) Маленкову проект директивы "Очередные задачи партийно-политической работы в Красной Армии" с просьбой обсудить ее на заседании ГВС. В ней предлагалось "от мирного содержания и тона перейти к разъяснению лозунга о наступательной военной политике советского народа и Красной Армии. Воспитывать личный состав в духе воинственности и наступательного порыва, в сознании неизбежности столкновения Советского Союза с капиталистическим миром…" И хотя на заседании ГВС 4 июня оказавшийся неважным пророком Маленков высказал авторам проекта претензии: "Документ примитивно изложен, как будто бы завтра мы будем воевать", он, с другой стороны, согласился с высказанным здесь же мнением Жданова, что поворот делается все же не в политике, а в пропаганде и что "политика наступления была у нас и раньше".
Оперативно доработанный в соответствии со сделанными в ходе обсуждения на Главном военном совете замечаниями проект уже 9 июня вновь попал к Маленкову, а 20-го был передан Сталину. По-новому озаглавленный - "О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время", документ нес все ту же печать "наступательности". При этом, верно говоря о необходимости развенчать представление о немецкой армии, как якобы непобедимой, проект директивы одновременно содержал явно противоречившие истине утверждения о том, что "значительная часть германской армии устала от войны", а "превращение Германии в поработителя народов, тяжелые экономические условия… порождают недовольство народных масс".
Вождь так и не успел утвердить этот документ. Тем не менее многие содержавшиеся в нем положения отражали умонастроения армейских политработников, пропагандировались в войсках и даже после начала войны некоторое время довлели над умами личного состава, порождая иллюзии о быстром разгроме Германии на ее собственной территории, о готовых вот-вот вспыхнуть в тылу фашистских войск восстаниях немецкого пролетариата. Рассеивать подобные иллюзии, перестраивать партийно-политическую работу с учетом кардинально изменившейся в результате начала войны обстановки и должен был Мехлис вместе с аппаратом ГУПП и огромным отрядом политработников действующей армии. 10 июля по постановлению Государственного Комитета Обороны он занял также пост заместителя наркома обороны СССР.
Назначение нового начальника Главного управления политической пропаганды было произведено без огласки и столь поспешно, что, по свидетельству бывшего начальника 7-го отдела ГУПП (по работе среди войск и населения противника) генерал-майора в отставке Бурцева, даже многие руководители среднего звена в аппарате главного управления узнали о нем только на следующий день, с началом войны.
Лев Захарович, работая в Наркомате госконтроля СССР, не был прямо связан с армией. Тем не менее, по единодушному свидетельству людей, видевших его в обстановке первых дней Великой Отечественной, это не помешало ему надежно находиться в плену известных установок - "не поддаваться на провокации", никаких мероприятий по приведению войск в боевую готовность "без особого распоряжения" не проводить.
Вот что вспоминал бывший в начале войны начальником Главного управления ПВО страны главный маршал артиллерии H.H. Воронов. Он встретил Мехлиса в кабинете Тимошенко на рассвете 22 июня сразу после получения докладов о налетах вражеской авиации на советские города. Когда начальник главка доложил все имевшиеся в его распоряжении данные о действиях авиации противника, нарком, не высказав никаких замечаний по докладу, подал Воронову блокнот и предложил изложить донесение в письменном виде. И пока тот делал записи, за его спиной стоял Мехлис и следил, точно ли излагается устный доклад. "После того как я закончил, Мехлис предложил подписаться… - писал Воронов. - Меня поразило, что в столь серьезной обстановке народный комиссар (или хотя бы его заместитель, логично добавить. - Ю. Р.) не поставил никакой задачи войскам ПВО, не дал никаких указаний. Мне тогда показалось: ему не верилось, что война действительно началась…"
Странным, ненужным показалось Воронову и стремление краткий устный доклад обязательно зафиксировать для перестраховки на бумаге, будто в тот момент не было дела важнее, и фашистские бомбы падали не на наши города.
Если руководители Наркомата обороны и продолжали еще жить понятиями мирного времени, то грозные события в западных регионах страны очень скоро заставили считаться с собой. Мехлиса в том числе. Политработники приграничных округов, ставших в первый день фронтами, просили различных указаний, как действовать в принципиально новых условиях. Связь с ними постоянно прерывалась, а во многих случаях надолго исчезала. Повышенного внимания требовало также идеологическое обеспечение объявленной в стране мобилизации военнообязанных запаса. Вновь сформированные части и соединения, как губка, поглощали кадры политработников, нужда в которых и без того была острой. Словом, на повестку дня вышла огромная масса вопросов, которые следовало решать незамедлительно.
Преодолевать этот поток Мехлису помогали и редкая напористость, и железное здоровье, и многолетняя привычка к изнурительному труду, нередко по ночам, приобретенная еще в бытность помощником генерального секретаря ЦК ВКП(б) и редактором "Правды". Дома не бывал неделями. Рядом с кабинетом ему оборудовали комнату для отдыха. Часа два сна - и опять за рабочий стол. Приемная была буквально забита людьми, ожидавшими приема. По свидетельству очевидцев, слушал он собеседников мало, ограничивался в основном отдачей приказов и накачками.
Правда, армейского комиссара 1-го ранга редко можно было видеть в Москве больше нескольких дней подряд. Он постоянно выезжал на фронт (другой вопрос, насколько это приносило пользу), хватался за десятки дел, не зная депрессии. "Здоров. Сил хватит на всю войну, - писал он жене 1 октября 1941 года. - Работаю много, от зари до зари".
И впрямь, его энергии мог позавидовать любой. Увы, сплошь и рядом она питала дела далеко не добрые. С началом войны характерная для этого человека подозрительность и вовсе перестала иметь границы. Он все никак не мог взять в толк, что у войны свои законы - ни репрессиями, ни сверхбдительностью, ни партийными интригами ее не выиграешь. Обстановка требовала предельной выдержки, трезвых объективных оценок, готовности опереться на профессионалов. Но начальник ГлавПУ и ему подобные функционеры оставались в плену довоенных установок на выявление вредительства, на тройную подозрительность, глубокое недоверие к людям и рядовым, и облеченным большими полномочиями.
Вновь обратимся к воспоминаниям главного маршала артиллерии Воронова. В одну из июльских ночей по приказу командира Московского корпуса ПВО генерала Д. А. Журавлева на ближайших подступах к столице были обстреляны два неопознанных самолета, шедших с запада. Москва тогда впервые услышала грохот зениток. Потом, правда, выяснилось, что самолеты были советскими, самочинно, без всякого извещения командования ПВО отправленными с одного из фронтов.