Мехлис с комфортом расположился на курорте, кстати, столь популярном у дореволюционной российской знати. Прохаживаясь по тенистым аллеям Карлсбада, истоптанным князьями и графами, вспоминал ли он свои давние застенчивые сентенции о "барской обстановке" в Серебряном Бору и "Марьино", в которой впервые оказался четверть века назад? Теперь он прочно ощущал себя в среде избранных.
Правило: элиту самостоятельно не трогать
Хорошо понимая, кому он всем обязан, Лев Захарович исправно служил "сталинской секирой" (напомним выражение Симонова), трудился, как и в былые годы, много, можно сказать, беззаветно. Настолько, что даже сам однажды не выдержал, посетовал на слабую помощь подчиненных: "Незачем создавать центр и писать Мехлису, Мехлису, Мехлису… не считаясь с тем, что я от зари до зари работаю и имею 15–20 минут в сутки на перерыв". При таком отношении к делу он, казалось, мог рассчитывать на полное расположение вождя. Тем неожиданней - насколько можно судить по документам - оказался для него резонанс проведенной весной - летом 1948 года государственной комплексной ревизии финансово-хозяйственной деятельности Совета министров Азербайджанской ССР.
С самого начала она была задумана с размахом, хотя потом, задним числом, министр госконтроля и пытался обвинить подчиненных в том, что они, якобы вопреки его установке, вышли за строго предписанные рамки "провести ревизию тихо, провести скромно, не создавать шумихи, ни прямо, ни косвенно не допускать проверки партработников и партийных органов".
Обширная и, надо сказать, весьма тщательная подготовка к государственной ревизии опровергает упреки Мехлиса. Разумеется, проверки дел в партийных органах сводный план не предусматривал. Но все, что относилось к компетенции органов госконтроля, содержал. И, утвержденный министром, ориентировал вовсе не на то, чтобы ревизию "провести тихо, провести скромно". Наоборот, требование "скромности", некоей локальности было бы по меньшей мере странным, поскольку данная государственная ревизия осуществлялась в соответствии с прямым постановлением Совета Министров СССР.
Правительственное поручение уже на следующий день рассмотрела коллегия МГК. Она определила сроки ревизии - с 23 мая по 20 июня, назначила лиц, на которых было возложено ее проведение во главе с заместителем министра С. Г. Емельяновым, утвердила основные вопросы. Их подробный перечень едва уложился в 25 страниц плана и охватывал: бюджет республики и строительный комплекс, здравоохранение и социальное обеспечение, торговлю и кооперацию, снабжение и сбыт. Особо было намечено проверить управлением делами Совмина Азербайджана, разобраться с многочисленными жалобами трудящихся. Были сформированы десять бригад, с руководителями которых накануне выезда в Баку Емельянов провел подробный инструктаж. Каждая из бригад в свою очередь получила утвержденную руководством программу действий. Так что ни о какой импульсивности действий, придании уже в ходе ревизии некоего излишнего размаха, к тому же по инициативе самих ревизоров, речи быть не может.
Да и сам Мехлис на первых порах не видел никаких оснований для беспокойства. Емельянов постоянно связывался с Москвой, докладывал о завершенных той или иной бригадой ревизиях и проверках. И, судя по резолюциям министра, он воспринимал эти доклады как должно. Так, на докладе "О массовых приписках тракторных работ в Али-Байрамлинской МТС АзССР", 18 июня он сделал помету: "Тов. Емельянову. Полагаю, что вопрос следует решить в Совмине республики по вашему представлению. Директора МТС и агронома следует привлечь к судебной ответственности. То же быв[шего] главбуха". Следуя указанию начальника, Емельянов представил акт ревизии МТС председателю Совета министров республики Т. И. Кулиеву, в соответствии с которым правительство Азербайджана наказало виновных в приписках, о чем Мехлис был тут же проинформирован.
С одобрением встретил министр и другие сообщения о принятых мерах по крупным нарушениям государственной дисциплины в совхозах и винзаводах Азсовхозтреста, фактам перерасхода заработной платы и порочной практики планирования в Министерстве вкусовой промышленности республики и другие.
Однако чем более глубокими и масштабными становились проверки по конкретным вопросам, тем явственнее вырисовывалась картина массовых злоупотреблений и преступлений со стороны управленцев всех уровней. Конечно же, не стремление "подорвать авторитет" партийного руководства, в чем потом обвинили контролеров, двигало ими: сам ход ревизии затягивал, заставлял, затронув верхушку "айсберга", копать глубже и глубже. Они, можно сказать, стали жертвами собственной добросовестности.
Тем более что развернуться было где. Представители госконтроля выявили многочисленные факты незаконного снабжения продуктами через комиссионные магазины обитателей правительственных дач, обеспечения руководителей промышленными товарами по специальным ордерам. Они обнаружили, что под вывеской госдачи существует личная дача председателя Совмина Кулиева, под которую у местного колхоза было отчуждено 8 гектаров земли, - роскошный двухэтажный дворец с огромным подсобным хозяйством. Руководителям поменьше за первыми лицами, естественно, было не угнаться. Хотя, как установили ревизоры из Москвы, себя они тоже не обижали. К примеру, сметная стоимость дачи управляющего трестом "Азнефтехснаб" А. З. Зиманова составила более 20 тысяч рублей.
Всевластие и роскошный образ жизни местной элиты, процветавшее взяточничество и кумовство настолько возмущали население, что за несколько дней на прием к Емельянову записалось до 2 тысяч человек, было зарегистрировано почти 1 тысяча письменных жалоб.
Здесь-то местные руководители, охотно выносившие постановления о наказании виновных в приписках нескольких десятков гектаров пахоты или разбазаривании сотни-другой литров топлива, почувствовали опасность уже для себя и забили тревогу. Партийная элита пустила в ход откровенную демагогию: первый секретарь ЦК КП(б) Азербайджана М.-Д. А. Багиров прислал телеграмму Сталину с жалобой на то, что ревизоры "дискредитируют" руководство республики.
Судя по всему, Мир-Джафар Аббасович подозревал, что ревизия - это результат кремлевских интриг со стороны тех, кто хотел бы его "подсидеть". Заместитель заведующего Международным отделом ЦК КПСС в 70–80-е годы К. Н. Брутенц, работавший в 1948 году в Бакинском горкоме, вспоминал о слухах такого рода, а также о том, что московская комиссия накопила достаточно фактов, "способных поставить нашего первого в затруднительное положение".
Но Багирову удалось скомпрометировать Емельянова. Тот поехал на несколько дней в Кисловодск "проветриться", думая, что там будет вне досягаемости первого секретаря ЦК компартии Азербайджана. Но у Мир-Джафара, бывшего в 20–30-х годах председателем Азербайджанского ГПУ и наркомом внутренних дел, в органах безопасности везде были дружки. Они и сфабриковали порочащие Емельянова фотографии, которые были направлены Сталину. "И комиссия вместе с ее выводами почила в бозе".
В 1956 году Багиров, объявленный сообщником Берии, по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР будет расстрелян. Но тогда, в 48-м, азербайджанские руководители нашли в Москве полную поддержку. Решением Политбюро ЦК ВКП(б) была создана специальная комиссия во главе с Маленковым. В принятых 30 июля и 26 августа 1948 года по итогам ее работы постановлениях ЦК партии указывалось на нарушение "большевистского принципа подбора кадров", в результате чего в аппарате МГК СССР "оказалась группа работников, в политическом и деловом отношении непригодных для работы в госконтроле", "извращение понятия независимости контролеров в работе", зазнайство, отрыв от местных партийных и советских органов. Непосредственных участников ревизии в Азербайджане, в первую очередь заместителя министра Емельянова, ЦК обвинил в тенденциозности, преднамеренном недоверии к руководителям республики, применении "политически вредных" методов. Емельянов постановлением Совмина СССР был снят с должности (ему вообще запретили впредь работать в органах госконтроля), от обязанностей заместителя министра был также освобожден М. И. Старостин.
Попало и Мехлису: ему инкриминировали неправильное реагирование на сигналы азербайджанских руководителей, введение в заблуждение ЦК ВКП(б). Выступая перед подчиненными с изложением решений ЦК, он вынужден был каяться в ошибках, "допущенных мною лично, как министром". Своего бывшего заместителя и других участников ревизии в Азербайджане он обвинил в игнорировании ЦК компартии республики, зазнайстве, склонности к "арапистым", умозрительным обвинениям, тенденциозности и даже в связях с "сомнительными женщинами". "По удалению из МГК СССР неподходящих для контрольной работы мы провели явно недостаточную работу", - закончил он угрожающе. И все это под рефрен заклинаний о необходимости развивать в ведомстве критику, а ревизии и проверки проводить "в духе партийности, принципиальности и правдивости", о том, что "интересы государства для контролерского состава превыше всего". Прискорбно, что министр демонстрировал "двойной" стандарт в понимании этих категорий.
Впрочем, здесь он следовал высшему руководству страны. Ведь за обвинениями в адрес государственных контролеррв, будто они взяли на себя несвойственную функцию по проверке партработников и партийных органов, крылось недовольство совсем иным - тем, что контролеры, пусть и невольно, привлекли общественное внимание к алчности и самому настоящему моральному разложению партийно-советско-хозяйственной верхушки Азербайджана. А это создавало прецедент, опасный для политической элиты всей страны.
За решениями ЦК ВКП(б) в полном соответствии с многолетней политической традицией последовали Документы советской власти - постановление Совета Министров СССР "Об уточнении прав Министерства Государственного контроля СССР и его представителей на местах" (26 августа 1948 года) и соответствующий указ Президиума Верховного Совета СССР. Права госконтролеров, закрепленные за ними с момента образования наркомата в 1940 году, существенно урезались. Отныне все результаты ревизий и проверок должны были предварительно докладываться в правительство. Отстранение от должности и привлечение виновных к судебной ответственности, ранее входившие в компетенцию министра госконтроля, могли теперь производиться только с разрешения СМ СССР, а на наложение дисциплинарных взысканий требовалось согласие одного из членов Бюро (заместителей председателя) Совета Министров. Было также запрещено производить ревизии министерств, главных управлений и комитетов при правительствах СССР и союзных республик, а также исполкомов областных, краевых советов в целом, допускалось ревизовать деятельность лишь их структурных подразделений.
Удар по самолюбию Мехлиса был, безусловно, болезненным. Но отреагировал он на решение высших инстанций беспрекословно и без промедления. Уже 2 августа коллегия МГК СССР заслушала его доклад о сути постановлений ЦК ВКП(б) (в августе, особенно во второй его половине, коллегия министерства проходила буквально через день). 3 августа с той же повесткой дня прошел партийнохозяйственный актив министерства. 23–27 августа в Москве состоялось совещание с министрами госконтроля союзных республик. В первую декаду сентября совещания состоялись на местах - непосредственно в министерствах госконтроля всех союзных республик.
Были основательно почищены кадры. С июля 1948 по январь 1949 года отчислили из центрального аппарата 47 человек, из состава МГК союзных республик - 99 человек.
Обращает на себя внимание противоречивость ряда требований Мехлиса к своим подчиненным. Так, самым категоричным образом он запретил включать в акты ревизий фамилии должностных лиц вышестоящих организаций, деятельность которых при этом прямо не проверялась. Официально это обосновывалось необходимостью уберечь руководящие кадры от "шельмования". На практике же проверки и ревизии выливались в таком случае в поиски пресловутых стрелочников - низовых работников, которые, как показала та же государственная ревизия в Азербайджане, сплошь и рядом были вынуждены идти на нарушения закона по требованиям "сверху". Надо ли доказывать, что при соблюдении контролерским составом этого требования "пар уходил в свисток": искусственно загоняя проверки и ревизии в своеобразное прокрустово ложе, обрубая по формальным соображениям преступные нити, соединявшие нарушителей закона на проверяемом объекте с их сообщниками и покровителями, дозорные объективно не могли вскрыть подлинных масштабов злоупотреблений и хищений, не докапывались до их корней, не имели возможности добиться устранения их причин.
Ограничения, наложенные на сферу деятельности государственных контролеров директивными органами и их собственным министром - выводы по каждой ревизии и проверке предварительно согласовывать "наверху", ни в коем случае не охватывать министерств, главков в целом, исключить упоминания в актах каких бы то ни было фамилий руководителей, хотя бы и имеющих отношение к вскрытым злоупотреблениям, но прямо не подвергавшихся проверке или ревизии в данном конкретном случае, - давали простор местничеству, начальственному произволу и по сути ликвидировали главное преимущество госконтролеров перед ведомственным контролем, а именно - независимость от местных властей и руководителей министерств и ведомств, отстаивание общегосударственных интересов.
Лев Захарович вязал руки своим подчиненным, но серьезные ограничения он ощутил и на себе самом. Если ранее данными ему полномочиями он действительно был приподнят над руководителями других министерств и центральных ведомств, мог своей властью привлечь к ответственности абсолютное большинство должностных лиц, вплоть до союзного министра, то теперь принужден был испрашивать разрешение в Совете Министров СССР даже на наказание бригадира рыболовецкого колхоза или счетовода артели инвалидов.
Все это немедленно сказалось на результативности действий МГК. Если предметом постоянных забот послевоенных лет, но и одновременно законной гордости Мехлиса было целенаправленное укрупнение масштабов ревизий и проверок, их концентрация на наиболее важных, ключевых участках экономики, то после августа 1948 года в качестве ревизуемых объектов в подавляющем большинстве выступали уже не отрасли, не главки, не группы однотипных производств в нескольких регионах одновременно, а отдельные заводы, колхозы, элеваторы, железнодорожные участки, судостроительные верфи. Соответственно и выводы контролеров касались вопросов частных, во многом нетипичных.
Диаметрально противоположными стали и установки, даваемые Мехлисом подчиненным. Он, который раньше упрекал контролеров за мелкотемье, бескрылость, узость проверок, теперь ставил им в вину стремление к "проблемным вопросам". На заседании коллегии 14 декабря 1948 года министр прямо заявил: "Появилась опасность, я это заключаю по ряду материалов, вместо того, чтобы поставить вопрос по данному заводу, по данным 2–3 заводам в отдельности или вместе, попытка добиваться постановки проблемных вопросов так, как, раз идешь в правительство, значит, должен быть проблемный вопрос. Это неправильно… Сейчас мы должны идти в правительство с каждым вопросом".
На практике такие противоречивые, дезориентирующие установки вполне закономерно обернулись участившимся возвратом из Совета Министров представляемых туда материалов по частным нарушениям и злоупотреблениям, спадом активности контролерского состава, что позднее вынужден был признать и сам министр.
Менее масштабно и результативно трудились все основные подразделения МГК - хлебный, хлопковый, железнодорожный, военный контроль. В цифрах этот спад выглядел следующим образом: в сентябре 1948 - январе 1949 года почти в 1,5 раза по сравнению с январем - августом 1948 года уменьшилось число итоговых докладов правительству (соответственно 165 и 235), почти в 3 раза - изданных на их основе постановлений Совета Министров СССР (38 и 103), более чем в 7 раз - число приказов министра о наложении взысканий на виновных (130 и 926).
Тем самым делу надведомственного, осуществляемого от лица государственной власти контроля (при всех его недостатках и слабостях) был нанесен заметный ущерб. Партийная элита, защищая свои узкокорыстные интересы, оберегая право на безнаказанность в распоряжении национальными богатствами, пожертвовала и без того скупыми возможностями Министерства госконтроля.
Имеющиеся в нашем распоряжении архивные материалы не содержат, тем не менее, ни единого факта проявления несогласия Мехлиса с таким курсом, хотя он не мог не понимать его вреда для дела. В ответ на обвинения со стороны ЦК в бесплановости работы коллегия МГК СССР по инициативе министра уж? в августе приняла решение о немедленном составлении плана на 1949 год. Лев Захарович потребовал обратить при этом наибольшее внимание на сокращение числа намечаемых для ревизий объектов, работать динамично, не затягивая "безбожно" сроки, намечать такие вопросы, по которым следовало ожидать правительственных решений.
Следующим "узким местом", которое в МГК СССР попытались "расшить", стали сроки реализации материалов ревизий и проверок. Если до августа 1948 года только 76 процентов материалов удалось воплотить в постановления правительства и приказы министра в срок от 20 до 50 дней, то, начиная с сентября, таковыми были все материалы без исключения. Мехлис примерно наказал волокитчиков в лице главного контролера Государственного контроля на железнодорожном транспорте А. Д. Гущина и заместителя министра Е. В. Анисимова. По вине первого доклад в правительство об итогах одной из проверок готовился более трех месяцев, Анисимов же не принял своевременных мер к прекращению волокиты. Министр приказом от 28 января 1949 года наказал обоих, потребовав навести должный порядок, а обо всех случаях нарушения установленных сроков подготовки материалов к их реализации докладывать немедленно. Эти меры, однако, не имели большого резонанса, поскольку процесс ограничения полномочий МГК СССР продолжал сохранять динамику.
Обращает на себя внимание, что Совет Министров СССР и его руководитель Сталин неоднократно критиковали Министерство госконтроля и после того, как оно успешно отчиталось о выполнении постановлений ЦК и Совмина, принятых летом 1948 года. Так, в феврале 1949 года, отметив недостачу на хлопковых заводах и заготовительных пунктах крупных партий хлопка-сырца, СМ СССР предъявил контролерам большие претензии и обязал Мехлиса принять меры по кардинальному исправлению положения.