Бывал Бунин и в "Литературно-артистическом клубе", где тоже читал.
Он сотрудничал в одесской газете "Южное обозрение", печатал здесь свои стихи, рассказы, литературно-критические заметки. Издатель газеты Н. П. Цакни предлагал Бунину принять участие в издании газеты. В июле - сентябре 1898 года Бунин писал Юлию: "Я чуть не каждый день езжу на дачу Цакни, издателя и редактора "Южного обозрения", хорошего человека с хорошей женой и красавицей дочерью. Они греки. Цакни человек с состоянием - ежели ликвидировать его дела, то, за вычетом долгов, у него останется тысяч сто (у него два имения, одно под Одессой, другое в Балаклаве - виноградники), но сейчас совсем без денег, купил газету за три тысячи у Новосельского, без подписчиков и, конечно, теперь в сильном убытке, говорит, истратил на газету уже тысяч десять и, говорит, не выдержку, брошу до осени, ибо сейчас денег нет. Расходится "Южное обозрение" в три тысячи экземпляров (с розницей). Вот и толкуем мы с ним, как бы устроить дела на компанейских началах. Ведь помнишь, мы всю зиму толковали и пили за свою газету. Теперь это можно устроить. Цакни нужна или материальная помощь, или сотрудническая. "Своей компании, говорит он, я с удовольствием отдам газету" (направление "Южного обозрения" хорошее), могу отдать или совсем с тем, чтобы года три ничего не требовать за газету, а потом получать деньги в рассрочку, или так, чтобы компания хороших сотрудников работала бесплатно и получала барыши, ежели будут, причем и редактирование будет компанейское, или так, чтобы был представитель-редактор от компании, а он будет только сотрудником, или чтобы сотрудники при тех же условиях вступили пайщиками в газету, чтобы можно было, наконец, создать хорошую литературную газету в Одессе. Прошу тебя, Юлий, подумай об этом серьезно. Нельзя ли, чтобы Михайлов (Н. Ф. Михайлов - издатель журнала "Вестник воспитания". - А. Б.) вошел главным пайщиком? Или устроим компанию? Только погоди с кем бы то ни было переписываться - газета должна быть прежде всего в наших с тобой руках. Цакни просит меня переехать в Одессу, если это дело устроится. Хорошо бы устроить! Тем более что все шансы за то, что я женюсь на его дочери. Да, брат, это удивит тебя, но выходит так. Я хотел написать тебе давно - посоветоваться, но что же ты можешь сказать? Я же сам очень серьезно и здраво думаю и приглядываюсь. Она красавица, но девушка изумительно чистая и простая, спокойная и добрая. Это говорят все, давно знающие ее. Ей 19-й год. Про средства тоже не могу сказать, но 100 тысяч у Цакни, вероятно, есть, включая сюда 50 тысяч, которые ему должен брат, у которого есть имение, где открылись копи. Брат этот теперь продает имение и просит миллион, а ему дают только около 800 тысяч. Страшно только то, что он может не отдать долга. У Цакни есть еще и сын. Люди они милые и простые. Он был в Сибири, затем эмигрировал, 9 лет жил в Париже, жена его - женщина-врач. Тон в семье хороший. Не знаю, как Цакни отнесется к моему предложению. С Анной Николаевной, - которая мне очень мила, я говорил только с ней, но еще не очень определенно. Она, очевидно, любит меня, и когда я вчера спросил ее, улучив минуту, согласна ли она, - она вспыхнула и прошептала "да". Должно быть, дело решенное, но еще не знаю. Пугает меня материальное положение - я знаю, что за ней дадут, во всяком случае, не меньше 15–20 тысяч, но, вероятно, не сейчас, так что боюсь за первое время. Думаю, что все-таки лучше, если даже придется первое время здорово трудиться - по крайней мере, я буду на месте и начну работать, а то я истреплюсь. Понимать меня она навряд будет, хотя от природы она умна. Страшно все-таки. В тот же день пиши мне как можно подробнее - посоветуй. А то думаю числа 26-го все кончить. 26-го литературный вечер, в котором и я [участвую], а еще Бальмонт. Он тут. Решив дело, поеду в Огневку не позднее 28–29–30. Жду письма с нетерпением".
В своей книге "Жизнь Бунина" В. Н. Муромцева-Бунина приводит запись Ивана Алексеевича, относящуюся к тому времени: "Русский грек Николай Петрович Цакни, революционер, женатый на красавице еврейке (в девичестве Львовой), был сослан на крайний север и бежал оттуда на каком-то иностранном пароходе и жил нищим эмигрантом в Париже, занимаясь черным трудом, а его жена, родив ему дочь Аню, умерла от чахотки. Аня только двенадцати лет вернулась в Россию, в Одессу с отцом, женившимся на богатой гречанке Ираклиди, учившейся пению и недоучившейся оперному искусству у знаменитой Виардо…"
Свадьба Бунина и А. Н. Цакни состоялась 23 сентября 1898 года. 25 сентября Бунин сообщал Юлию Алексеевичу: "Позавчера я повенчался…" Иван Алексеевич и Анна Николаевна "жили на Херсонской улице во дворе", - записал в дневнике Бунин, - на втором этаже двухэтажного дома 40, квартира 17 (ныне - улица Пастера, 44).
Он говорил Вере Николаевне: "Если к Лопатиной мое чувство было романтическое, то Цакни была моим языческим увлечением".
Галина Николаевна Кузнецова записала в дневнике 9 марта 1932 года: "…Я стала спрашивать его о его первой жене Анне Николаевне Цакни. Он сказал, что она была еще совсем девочка, весной кончившая гимназию, а осенью вышедшая за него замуж. Он говорил, что не знает, как это вышло, что он женился. Он был знаком несколько дней и неожиданно сделал предложение, которое и было принято. Ему было 27 лет".
"Когда я теперь вспоминаю это время - это было в сентябре в Одессе, - мне оно представляется очень приятным. И вот нельзя собственно никому сказать этого - из чего состояло это приятное? Прежде всего из того, что стояла прекрасная сухая погода, и мы с Аней и ее братом Бебой и с очень милым песиком, которого она нашла в тот день, когда я сделал ей предложение, ездили на Ланжерон. Надо сказать, что в Ане была в то время смесь девочки и девушки, и "дамское" выражалось в ней тем, что она носила дамскую шляпу с вуалью в мушках, как тогда было модно. И вот через эту вуаль ее глаза - а они у нее были великолепные, большие и черные - были особенно прелестны. Ну, как сказать, из чего состояло мое приятное состояние в это время? Особенной любви никакой у меня к ней не было, хотя она и была очень милая. Но вот эта приятность состояла из этого Ланжерона, больших волн на берегу и еще того, что каждый день к обеду была превосходная кефаль с белым вином, после чего мы часто ездили с ней в оперу. Большое очарование ко всему этому прибавлял мой роман с портом в это время - я был буквально влюблен в порт, в каждую округлую корму…"
Бунин ездил с Анной Николаевной в Крым и в имение Цакни под Одессой - Краснополье (или Затишье). Затишье - станция Юго-Западной ж. д., по пути из Одессы на Раздольное. Возвращаясь в Одессу на пароходе "Пушкин", он писал брату 1 октября 1898 года: "Видишь, я - в море и ужасно доволен этим. Возвращаемся с Анной Николаевной из Крыма, уехали в субботу на прошлой неделе, были в Ялте, Гурзуфе и т. д., потом в Севастополе и Балаклаве. Тут я перезнакомился с моими новыми родственниками. В Балаклаве - хорошо, земли тут у Цакни 48 десятин, и, как рассказывает его племянник, живущий в Балаклаве, все это стоит, а будет стоить еще более дорого… Он, то есть Николай Петрович, предлагал мне переселиться в Крым и заняться хозяйством".
Бунин писал брату 15 октября 1898 года, что живет он "хорошо, совсем по-господски, Анна Николаевна - замечательно добрый, ровный и прекрасный человек, да и вся семья… Сейчас едем в именье - я, Аня и Беба, - будем охотиться. Но буду, конечно, и работать и там. Там все есть, лошади верховые и т. д. - словом, тоже все по-барски, даже кухарку с нами шлют… Пробуду там с неделю, не больше - корректура… Машенька не радует меня, такие грустные письма пишет…"
Девятнадцатого октября 1898 года он писал ему же: "А в Краснополье (или Затишье) очень хорошо. Местность тут совсем голая, но гористая, усадьба стоит на склоне горы, а перед ней громадная долина, красиво замкнутая горами… Дом привел меня в восторг - огромный, массивный, уютный, старинный. Земли тут 800 десятин".
В конце ноября Бунин вместе с Анной Николаевной побывал в Петербурге, а затем в Москве, 17 декабря присутствовали на премьере "Чайки" в Художественном театре . Анна Николаевна числа 23-го уехала в Одессу.
Новый, 1899 год Бунин встречал с Юлием Алексеевичем в Москве, чувствовал себя одиноко. "Хотел бы я любить людей, и есть во мне любовь к человеку, но в отдельности, ты знаешь, - писал он жене 31 декабря 1898 года, - я мало кого люблю".
Двадцать первого января 1899 года Бунин приехал в Одессу, побывав перед этим в Калуге у Марии Алексеевны.
Художник П. А. Нилус говорил в 1913 году, что в то время Бунин "увлекался Лоти, Роденбахом, читал По, восхищался Одессой".
Не позднее февраля 1899 года Бунин получил письмо от Горького с отзывом о его книге "Под открытым небом". Горький писал, что в его стихах "огромное чутье природы".
Шестого апреля 1899 года Бунин отправился из Одессы в Ялту. В этот день он писал брату: "Я, как видишь, плыву, упиваюсь положительно морем, пароходом, лунной ночью. Еду в Ялту, проветриться дней на пять, увидаться с Миролюбовым, Чеховым и Горьким, которые в Крыму". Весной 1899 года Бунин познакомился с Горьким. "Приезжаю в Ялту, - писал он в "Автобиографических заметках" 1927 года, - иду как-то по набережной и вижу: навстречу идет с кем-то Чехов, закрывается газетой, не то от солнца, не то от этого кого-то, идущего рядом с ним, что-то басом гудящего и все время высоко взмахивающего руками из своей крылатки. Здороваюсь с Чеховым, он говорит: "Познакомьтесь, Горький"… Говорил он громко, с жаром, и все образами, и все с героическими, грубоватыми восклицаниями. Это был рассказ о каких-то волжских богачах из купцов и мужиков, которые все были совершенно былинные исполины".
По словам Бунина, "чуть не в тот же день между нами возникло что-то вроде дружеского сближения…". Позднее, пишет Бунин, "мы встречались в Петербурге, в Москве, в Нижнем, в Крыму, - были и дела у нас с ним: я сперва сотрудничал в его журнале "Новая жизнь", потом стал издавать свои первые книги в его издательстве "Знание", участвовал в "Сборниках Знания"".
Возвратился Бунин в Одессу 14 апреля и писал брату: "В Крыму видел Чехова, Горького (с Горьким сошелся довольно близко, - во многих отношениях замечательный и славный человек), Миролюбова, Ермолову, Давыдову с дочерью, с Марьей Карловной… Елпатьевского, художника Ярцева, Средина".
Издатель "Журнала для всех" В. С. Миролюбов просил Бунина написать стихи о Пушкине к 100-летию со дня рождения поэта. 26 апреля Бунин писал ему:
"Сознание, что я во что бы то ни стало должен написать хорошее, да еще юбилейное стихотворение, умерщвляло во мне всякое чувство. А потом я уж истомился, и Пушкин стал представляться мне врагом". Стихи, по его словам, получились "жалкие".
Творчество Пушкина, как и Лермонтова, всю жизнь было для Бунина высочайшим образцом настоящего искусства. Он не раз повторял, что "проза Лермонтова и Пушкина остались непревзойдены".
По словам Бунина, он не знает "примеров такого такта и такого ума", как у Пушкина.
"Мы почти ничего не знаем про жизнь Пушкина… А сам он ничего о себе не говорил. А если бы он совершенно просто, не думая ни о какой литературе, записывал то, что видел и что делал, какая это была бы книга! Это, может, было бы самое ценное из того, что он написал. Записал бы, где гулял, что видел, читал…"
В дневниковых записях Г. Н. Кузнецовой приводится несколько высказываний Бунина о Пушкине. 22 декабря 1928 года, в связи с разговором о том, что хорошо было бы написать художественные биографии некоторых писателей, она записывает слова Бунина:
"Это я должен был бы написать "роман" о Пушкине! Разве кто-нибудь другой может так почувствовать? Вот это, наше, мое, родное, вот это, когда Александр Сергеевич, рыжеватый, быстрый, соскакивает с коня, на котором ездил к Смирновым или к Вульфу, входит в сени, где спит на ларе какой-нибудь Сенька и где такая вонь, что вздохнуть трудно, проходит в свою комнату, распахивает окно, за которым золотистая луна среди облаков, и сразу переходит в какое-нибудь испанское настроение… Да, сразу для него ночь лимоном и лавром пахнет… Но ведь этим надо жить, родиться в этом!"
Двадцать восьмого февраля 1932 года Г. Н. Кузнецова вновь записала в дневнике:
"Вечером Иван Алексеевич читал мне стихи Пушкина. Читает он их так, как, пожалуй, сам Пушкин должен был читать: то важно, то совсем просто, то уныло… Но лучше всего у него вышло: "О, если правда, что в ночи…", которое он прочел глухим, таинственным, однообразным тоном, нигде не повышая его. Я напомнила, что Метнер в музыке кончает вскриком, как бы уже зовом в присутствии призрака: "Сюда! сюда!" Он покачал головой: "Неправда. Этот зов в сущности беспомощен"".
В годы его молодости, о которых Бунин вспоминал в "Жизни Арсеньева", Пушкин был для него "вовсе не чтением, а подлинной частью" его жизни. По его словам, у Пушкина "был совершенно непогрешимый инстинкт, какое-то чудовищное, небывалое чутье". Он также говорил: "Его проза суховата, но как необыкновенно прекрасна. Пушкина надо читать всю жизнь. Закрыть книжку на последней странице и начинать снова с первой".
В другой раз, возвращаясь домой по горам в окрестностях Грасса, мимо шумного потока, вдруг он декламирует:
Дробясь о мрачные скалы,
Шумят и пенятся валы,
И надо мной кричат орлы,
И ропщет бор…
И сказал: "Это черт знает, как хорошо. Точнее и лучше сказать невозможно. Каждый раз, как я вспоминаю какие-нибудь пушкинские строчки, на меня точно столбняк находит. Я немею от восторга, от удивления. В мировой литературе не было ничего отдаленно похожего".
Двадцать первого июня 1949 года Бунин в Париже произнес речь о Пушкине.
Двадцать пятого мая 1899 года Бунин писал Брюсову: "Страшно одинока и непонятна жизнь… Еду в деревню… Буду думать думы на степных могилах".
С 17 июня Бунин жил в Краснополье, наслаждаясь, по его словам, отдыхом и "ездою верхом… Успел уже порядочно загонять двух верховых лошадей…".
Но семейная жизнь разладилась, и ему пришлось пережить немало тяжелого, что видно из писем к брату.
Четырнадцатого декабря 1899 года он пишет об обстановке в доме Н. П. Цакни и постоянных посетителях - участниках любительских спектаклей в "народной аудитории", в которых выступала в качестве певицы и Анна Николаевна: