В одном из писем она говорит: "Ведь вы знаете, как мужики ненавидят Евгения". В другом письме она рассказывает: Евгений Алексеевич "должен судиться с мужиком, который перед праздником пробил ему голову камнем. Это его удружил свой работник; они поссорились с ним за полевую работу, ну тот и подкараулил Евгения". Рана, по ее словам, легкая. "Да если б не собаки, - продолжает она, - то, пожалуй, работник убил бы Евгения: они схватились в сенях (уж после того, когда работник пустил в голову камнем). Евгений схватил его и держит, а он в карман лезет за ножом, а собаки, целая стая, рвут его за ноги. Евгений говорит, кабы не они, он бы убил его".
Евгений Алексеевич сдал все имение крестьянам в аренду, а потом продал его и усадьбу и переселился в Ефремов, где купил себе дом (Тургеневская улица, дом 47). Здесь прожил до конца своей жизни.
Мария Алексеевна с мужем и матерью переехала в город Грязи Воронежской губернии. Юлий Алексеевич 16 августа вернулся в Москву. Иван Алексеевич в первых числах сентября отправился в Петербург, задержавшись по пути ненадолго в Москве. Ю. А. Бунин писал Елизавете Евграфовне 17 сентября 1906 года: "Ваня сейчас в Петербурге, где издается второй том его стихов".
В октябре Иван Алексеевич возвратился в Москву, откуда снова уехал в Петербург; жил там, по словам В. Н. Муромцевой, "безобразно" - "проводил бессонные ночи, перекочевывал из гостей в рестораны".
В Москве остановился в номерах Гунст. Тогда он и встретился с Верой Николаевной Муромцевой, дочерью Николая Андреевича Муромцева, члена Московской городской управы, и племянницей Сергея Андреевича Муромцева, председателя Государственной думы.
"Четвертого ноября 1906 г., - вспоминает Вера Николаевна, - я познакомилась по-настоящему с Иваном Алексеевичем Буниным в доме молодого писателя Бориса Константиновича Зайцева, с женой которого, Верой Алексеевной, я дружила уже лет одиннадцать, как и со всей ее семьей. У Зайцевых был литературный вечер с "настоящими писателями: Вересаевым и Буниным", как сказала мне Вера Алексеевна, приглашая меня".
Бунину было тридцать шесть лет. Говорили, продолжает Вера Николаевна, что "до женитьбы Иван Алексеевич считался очень скромным человеком, а после разрыва с женой у него было много романов, но с кем - я не знала: имен не называли".
Вера Николаевна родилась 1 октября 1881 года. Это была женщина умная, с самостоятельными взглядами на литературу, на жизнь.
Вера Николаевна окончила естественный факультет Высших женских курсов в Москве, была широко образованным человеком: знала французский, английский, итальянский языки; переводила рассказы Мопассана, Флобера ("Воспитание чувств", изд. "Шиповник". СПб., 1915; перевод драмы "Искушение святого Антония" не был ею закончен; эту ее рукопись правил Бунин).
Уже после смерти Бунина, в своих, оставшихся неоконченными, воспоминаниях "Беседы с памятью" Вера Николаевна подробно рассказала о их знакомстве и встречах. В ноябре, вспоминает она, "мы уже начали с Иваном Алексеевичем видаться ежедневно: то вместе завтракали, то ходили по выставкам, где удивляло меня, что он издали называл художника, бывали и на концертах, иногда я забегала к нему днем прямо из лаборатории, оставив реторту на несколько часов под вытяжным шкапом. Ему нравилось, что мои пальцы обожжены кислотами".
В декабре умер отец Бунина, и он тяжело переживал это.
Через некоторое время Бунин уехал в Васильевское. С пути, из Ельца, он прислал Вере Николаевне письмо, "это был целый рассказ о купцах, пивших чай и закусывавших его навагой, которую они держали за хвост. Из Васильевского он писал часто, присылал только что написанные стихи: "Дядька", "Геймдаль", "Змея", "Тезей", "С обезьянкой", "Пугало", "Слепой", "Наследство"; прислал раз одну строку нот романса…
Из деревни Иван Алексеевич ездил на одни сутки в Воронеж. Его пригласили участвовать на вечере в пользу воронежского землячества. У него была близкая знакомая, дочь тамошнего городского головы Клочкова, и, вероятно, она и устроила, что Бунин согласился приехать в город, где он родился, и участвовать в вечере…
Этот вечер, вернее, вся его обстановка дана в его рассказе "Натали".
В конце января, как это было условлено, он приехал в Москву…
В феврале Иван Алексеевич опять поехал в Петербург…
Я решила его называть Яном: во-первых, потому что ни одна женщина его так не называла, а во-вторых, он очень гордился, что его род происходит от литовца, приехавшего в Россию, ему это наименование нравилось.
Вернувшись из Петербурга, он рассказал, что при нем, когда он сидел в гостях у Куприна, который угощал его вином, Марья Карловна вернулась с Батюшковым с пьесы Андреева "Жизнь человека". Она похвалила пьесу, Александр Иванович схватил спичечную коробку и поджег ее платье из легкой материи. Слава Богу, удалось затушить".
Бунин сказал Вере Николаевне: "Нужно заняться переводами, тогда будет приятно вместе жить и путешествовать, - у каждого свое дело, и нам не будет скучно, не будем мешать друг другу…"
С конца 1906 года Бунин и Вера Николаевна встречались почти ежедневно. Брак с первой женой не был расторгнут, и повенчаться они не могли (венчались они в 1922 году в Париже ).
В письме к своему брату Дмитрию Николаевичу Муромцеву 22 января 1935 года Вера Николаевна говорит о Бунине (она называла его всегда Яном): "Для Яна нет ближе человека, чем я, и ни один человек меня ему никогда не заменит. Это он говорит всегда и мне, и нашим друзьям без меня. Кроме того, то нетленное в наших чувствах, что и есть самое важное, остается при нас. В моей же любви никто не сомневается… Ведь главная тяжесть у меня потому, что он приносит самому себе вред своим… характером и тем, что он не считается ни с кем. Пожалуй, больше всего он считается все-таки со мной. Умирая, его мать послала мне через Софью Николаевну (Пушешникову. - А. Б.) завещание и просьбу: "Никогда не покидать его". И он это знает и очень держится за это. Если бы я ушла, это, как он говорит, была бы катастрофа, тогда как разлука с другими "только неприятность"".
Г. В. Адамович, много лет хорошо знавший Буниных во Франции, писал, что Иван Алексеевич нашел в Вере Николаевне "друга не только любящего, но и всем существом своим преданного, готового собой пожертвовать, во всем уступить, оставшись при этом живым человеком, не превратившись в безгласную тень. Теперь еще не время вспоминать в печати то, что Бунин о своей жене говорил. Могу все же засвидетельствовать, что за ее бесконечную верность он был ей бесконечно благодарен и ценил ее свыше всякой меры. Покойный Иван Алексеевич в повседневном общении не был человеком легким и сам это, конечно, сознавал. Но тем глубже он чувствовал все, чем жене своей обязан. Думаю, что, если бы в его присутствии кто-нибудь Веру Николаевну задел или обидел, он, при великой своей страстности, этого человека убил бы - не только как своего врага, но и как клеветника, как нравственного урода, неспособного отличить добро от зла, свет от тьмы… То, о чем я сейчас говорю, должно бы войти во все рассказы о жизни Бунина". Он говорил жене, что "без нее пропал бы".
Во второй половине февраля он отправился в Васильевское, в марте - в Москву, а затем в Петербург.
Десятого апреля 1907 года Бунин и Вера Николаевна выехали из Москвы - отправились за границу. Деньги на эту поездку - "семь тысяч золотых рублей", по свидетельству Л. Ф. Зурова, - дал Бунину Н. Д. Телешов. С этой поездки началась их совместная жизнь , скитальческая, с бесконечными переездами с места на место. Они прожили вместе сорок шесть с половиной лет. Скончалась Вера Николаевна 3 апреля 1961 года, на семь с половиной лет пережив Бунина.
В 1907 году вместе с Верой Николаевной Бунин совершил свое четвертое заграничное путешествие - во Святую землю. Древние страны Востока - Египет, Сирию, Палестину, а не Италию или Испанию, как советовали Бунину одесские друзья, - выбрала для поездки и настояла на своем предложении Вера Николаевна.
Галина Николаевна Кузнецова пишет о своей беседе с Буниным в ноябре 1932 года: "Как странно, что, путешествуя, вы выбрали все места дикие, окраины мира, - сказала я.
- Да, вот дикие! Заметь, что меня влекли все Некрополи, кладбища мира! Это надо заметить и распутать!"
Это путешествие дало материал для целого цикла рассказов о Востоке, позже объединенных в сборник "Тень Птицы" (Париж, 1931).
Путь из Москвы лежал через Киев, - где осматривали древний Софийский собор, - и, конечно, через Одессу, откуда начинались и где заканчивались все их путешествия.
Двенадцатого апреля приехали в Одессу, на вокзале их встретил Нилус. Виделись с Куровским, с друзьями на "четвергах", ездили к Федорову на дачу "Отрада". Глядя на море, Бунин говорил: "Боже, как хорошо! И никогда-то, никогда, даже в самые счастливые минуты, не можем мы, несчастные писаки, бескорыстно наслаждаться! Вечно нужно запоминать то или другое, чувствовать, что надо извлечь из него какую-то пользу".
На пароходе "Ян вынимает несколько книг, между ними Саади. Он рассказывает мне об этом "усладительнейшем из писателей и лучшем из последующих, шейхе Саади Ширазском". Жизнь его восхищает Яна". Готовясь к поездке, Бунин изучал Библию и Коран, читал книги: профессора А. Олесницкого "Святая земля" (Киев, том I, 1875; том II, 1878), книгу К. Тишендорфа "Terre-Sainte par Constantin Tischendorf", Paris, 1808 (ее переводила Вера Николаевна), книгу "History of Baalbek by Michel M. Alouf" (1905) и какую-то книгу французского ученого Масперо, - возможно, это была "Древняя история народов Востока".
Пятнадцатого апреля прибыли в Константинополь. Вера Николаевна вспоминает:
"Пошли турецкие сады с темными кипарисами, белые минареты, облезлые черепицы крыш… Ян называет мне дворцы, мимо которых мы проходим, сады, посольство, кладбище… Он знает Константинополь не хуже Москвы".
Остановились на Афонском подворье.
"Мы долго бродим вокруг мечетей по темным уличкам, мимо деревянных домов с выступами и решетчатыми окнами… Потом попадаем на ухабистую площадь с тремя памятниками: это знаменитый Византийский ипподром. Белеет сквозь сумрак султанская мечеть Ахмедиэ со своими минаретами. Вокруг ветхость и запустение, что необыкновенно идет к Стамбулу". В Константинополе пробыли два дня.
Затем отправились Мраморным морем к берегам Греции. 17 апреля 1907 года Вера Николаевна писала Д. Н. Муромцеву в Москву:
"Дорогой Митя, через полчаса снимаемся. Идем в Афины. Ты не можешь себе представить, как хорош Константинополь".
Бунин сообщал своему племяннику Д. А. Пушешникову: "17 апреля, 9 часов вечера. Сейчас прошли Дарданеллы. Уже темно, видели только разноцветные огни на берегах. Весь день прохладно, приятно и штиль. Пока путешествие дивное".
Бунин, вспоминает Вера Николаевна, "говорил об "алтарях" солнца, то, что он потом развил в своей книге "Храм Солнца", высказывал пожелание уехать на несколько лет из России, совершить кругосветное путешествие, побывать в Африке, южной Америке, на островах Таити…
- Я на все махнул бы рукой и уехал, если бы не мать. Ведь у нее - одна радость - мы, дети. Она всю жизнь отдавала нам, я такой самоотверженной женщины никогда не встречал. И вечно всех она жалеет, всех оплакивает".
Восемнадцатого апреля Бунин и Вера Николаевна были в Афинах. Пароход остановился в Пирее, а оттуда поехали в Афины поездом. Осмотрели Акрополь, развалины Парфенона и тем же пароходом отправились дальше, к берегам Африки.
Двадцатого апреля 1907 года остановились в Александрии. В этот день Бунин писал из Александрии М. П. Чеховой: "Кланяюсь вам, дорогой друг, из Африки!"
На третий день после того, как высадились в Александрии, они снова были в пути, направлялись через Порт-Саид в Яффу - в Иудею.
Двадцать второго апреля они сошли с парохода в Яффе.
Из Яффы поездом прибыли в Иерусалим, откуда наведались в Хеврон и небольшой городишко Вифлеем.
Вера Николаевна пишет: "Бунин вынул записную книжечку и что-то записал в ней.
- Ты много записываешь? - спросила я.
- Нет, очень мало. В ранней молодости пробовал, старался, по совету Гоголя, все запомнить, записать, но ничего не выходило. У меня аппарат быстрый, что запомню, то крепко, а если сразу не войдет в меня, то, значит, душа моя этого не принимает и не примет, что бы я ни делал".
Бунин вел краткий дневник своего путешествия, которым он воспользовался в работе над рассказами "Тень Птицы" и для стихов. 23 апреля 1907 года он записал: "На пути из Хеврона, в темноте, вдали огни Иерусалима. Часовня Рахили при дороге. Внутри висят фонарь, лампа и люстра с лампадками… Большая гробница, беленная мелом…" Об этом - стихи Бунина "Гробница Рахили".
Из Иерусалима через Яффу, морем, отправились на север: в Ливан и Сирию, в города Бейрут, Баальбек, Дамаск.
Четвертого мая Бунин сообщал Телешову:
"Дорогой друг, совершаем отличное путешествие. Были в Царьграде, в Афинах, Александрии, Яффе, Иерусалиме, Иерихоне, Хевроне, у Мертвого моря! Теперь пишу тебе из Сирии, - из Бейрута. Завтра - в Дамаск, потом в Назарет, Тивериаду, Порт-Саид, Каир и, посмотревши пирамиды, - домой, снова через Афины".
5/18 мая он писал М. П. Чеховой из Баальбека: "Поклон из Сирии, с пути в Дамаск, из Баальбека, от руин Храма Солнца!"
Бунин писал (по-видимому, Н. А. Пушешникову) 6/19 мая:
"Мы в Сирии, в Баальбеке, где находятся "циклопически грандиозные руины Храма Солнца" - древнеримского. Были, как ты уже знаешь, в Иерусалиме, Хевроне, Иерихоне, у Мертвого моря, в Бейруте и из Бейрута едем по железной дороге в Дамаск. По пути свернули в Баальбек. Впечатления от дороги среди гор Ливана и Анти-Ливана, а также в Баальбеке не поддаются, как говорится, никакому описанию. Из Дамаска поедем в Тивериаду, "на места юности Христа", откуда - в Кайфу возле Яффы, а из Кайфы в Египет, к пирамидам. От пирамид через Афины - домой".
Бунин прочел Вере Николаевне стихи, "которые он написал по дороге из Дамаска о Баальбеке, и сонет "Гермон", написанный уже здесь (в Табхе. - А. Б.). Я, - пишет она, - выразила радость, что он пишет, что он так хорошо передает эту страну, но он торопливо перебил меня:
- Это написано случайно, а вообще еще неизвестно, буду ли я писать…
И перевел разговор на другое. Я тогда не обратила на это его замечание никакого внимания, но оно оказалось очень характерным для него". Бунин писал в дневнике:
6 мая 1907 года: "В час дня от станции Raijak. Подъем". Далее - долиной, кругом горы. Станция Aiu Fijeh. "Поразительная гора над нею. Сады…
Тронулись. Теперь кругом горы даже страшные. Шумит зелено-мутная река. Мы едем - а она быстро бежит за нами.
Пошли сады, говорят - сейчас Дамаск.
Четыре часа. Дамаск.
Огромная долина среди гор, море садов и в них - весь желто (нрзб. одно сл.) город, бедный, пыльный, перерезанный серой, быстро бегущей мутно-зеленоватой Барадой, скрывающейся возле вокзала под землю. Остановились в Hotel Orient. После чая на извозчике за город. Удивительный вид на Дамаск. Я довольно высоко поднимался на один из холмов, видел низкое солнце и Гермон, а на юге, по пути к Иерусалиму, три сопки (две рядом, третья - дальше) синих, синих. Возвращались вдоль реки - ее шум, свежесть, сады.
7 мая, 9 ч. утра. На минарете. Вся грандиозная долина и желто-кремовый город под нами. Вдали Гермон в снегу (на юго-западе). И опять стрижи - кружат, сверлят воздух. Город даже как бы светит этой мягкой глинистой желтизной, весь в плоских крышах, почти весь слитный. Безобразные длинные серые крыши галерей базара.
Потом ходили по этому базару. Дивный фон. Встретили похороны. Шор записал мотив погребальной песни, с которой шли за гробом…
В три часа поехали за город. Пустыни, глиняное кладбище.
Большая мечеть - смесь прекрасного и безобразного, нового. Лучше всего, как всюду, дворы мечети. Зашли в гости к гиду.
Вечером на крыше отеля. Фиолетовое на Гермоне. Синева неба на востоке, мягкая, нежная. Лунная ночь там же. Полумесяц над самой головой".
8 мая: "Выехали в шесть. Путь поразительно скучный - голые горы и бесконечная глинистая долина, камень на камне. Ни кустика, ни травки, ни единого признака жизни.
9 ч. 30. Пустыня, усеянная темно-серыми камнями". 6 стихах писал: