"Недели три, - пишет Вера Николаевна, - мы тихо прожили… В середине сентября он отправился в Петербург , надо было распродать написанное летом. Нужно было повидаться с Пятницким в "Знании". Вернувшись, с огорчением рассказал, что Пятницкий все еще за границей, ждут его к 30 сентября. Чаще всего Ян проводил вечера у Марьи Карловны Куприной, с которой с давних пор дружил и чье общество ценил, восхищаясь ее умом и остроумием.
Побывал он в издательстве "Шиповник", издателями которого были Копельман и Гржебин. Они решили выпускать альманахи. Для первого альманаха "Шиповник" приобрел у Бунина "Астму"…
В Москве появился некий Блюменберг, основавший издательство "Земля" и пожелавший выпускать сборники под тем же названием. Он предложил Ивану Алексеевичу стать редактором этих сборников. Шли переговоры за долгими завтраками. Ян был оживлен, но не сразу дал согласие. Сошлись на том, что редактор будет получать 3000 рублей в год, условия хорошие. Ян принялся за дело с большим рвением.
Тридцатого сентября Ян снова поехал в Петербург, но Пятницкий еще не вернулся - застрял на Капри…
Ян то и дело отлучался в Петербург, ему необходимо было повидаться с Пятницким, узнать, как идут дела "Знания". "Шиповник" переманивал его к себе, как переманил Андреева и некоторых других писателей. Но Ян уклонялся от окончательного ответа, хотя условия "Шиповник" предлагал заманчивые".
Бунин писал П. А. Нилусу 14 октября 1907 года: "Только что вернулся из Петербурга, где уже с месяц танцую кадриль с "Шиповником". Пятницкий все еще за границей, и "Шиповник", пользуясь этим, хочет оплести меня - перевести к себе, издавать мои книги и осыпать золотом. А я все боюсь и жду Пятницкого. Говорят, приедет через неделю - и, кто знает, может быть, опять я буду в Птб - уже четвертый раз! Просто замучился".
Сборники "Земля" являлись изданием литературного кружка "Среда", редактировать их Бунин был приглашен по предложению Л. Н. Андреева. 21 октября 1907 года Бунин согласился, как он сообщал Н. А. Пушешникову, взять на себя редакторские обязанности. К участию в сборниках "Земля" Бунин хотел привлечь и Куприна.
Он писал Федорову 29 ноября 1907 года:
"Я сбился с ног - не рад, что впутался. Один Куприн чего стоит! Отбил я у "Шиповника" его "Суламифь", но конца все еще нет, а "Шиповник" вот уже полмесяца каждый день вытягивает из него душу - выкинут нам аванс и возвратят ему рукопись".
"Суламифь" была напечатана в первом сборнике "Земля", который вышел в "Московском книгоиздательстве" в 1908 году.
Бунин "побывал у Блока и приобрел у него стихи, заплатив по два рубля за строку…".
Встречались Бунин и Вера Николаевна в этот приезд в Петербург с С. В. Рахманиновым, художником Л. С. Бакстом, поэтессой Наталией Крандиевской, которая еще подростком приходила к Бунину со своими стихами.
В конце ноября Иван Алексеевич и Вера Николаевна возвратились в Москву.
"В Москве, - пишет Вера Николаевна, - шли разговоры о предстоящей премьере "Жизни человека" Андреева. Ян стал поговаривать, что следует хоть на месяц поехать в деревню. Материал для сборника "Земля" он уже передал Блюменбергу, сам дал "Тень Птицы" и теперь свободен на некоторое время, а писать ему хочется. Я ничего не имела против того, чтобы пожить зимой в Васильевском, такой глубокой зимы я еще в деревне не переживала. И мы решили после первого представления "Жизни человека" уехать из Москвы.
Тут обнаружилась черта Яна - всегда откладывать свой отъезд.
Вскоре мы услышали, что Андреев в Москве. В Москву приехала и М. К. Куприна, которая нас как-то вечером по телефону пригласила в "Лоскутную".
У нее в номере мы встретили Леткову-Султанову в черном шелковом платье и Андреева…"
Леткова-Султанова восхищалась последней вещью Андреева в "Шиповнике" - рассказом "Тьма".
"Я недоволен ею. Не вышло, что задумал, - отвечал Андреев. - Твоя, Ванюша, "Астма" гораздо удачнее, это лучшая вещь в альманахе, и знаешь, у меня ведь тоже астма, как прочел, так и почувствовал, что задыхаюсь.
- Бог с тобой, какой ты астматик! - смеялся Ян.
- А мне между тем все кажется, что я задыхаюсь, - настаивал Андреев.
Он был в дурном настроении".
Андреев говорил: "Я честолюбив, Ванюша, а ты самолюбив…
- Пожалуй, ты прав, - ответил с улыбкой Ян, - я действительно очень самолюбив.
- А я нет. А честолюбие у меня большое…
На первом представлении "Жизни человека" мы не были. Нас пригласили, к моему удовольствию, на генеральную репетицию…
Наконец после долгих откладываний мы накануне Рождества уехали в деревню…".
Пробыв в Москве вторую половину октября и ноябрь, Бунины 20 декабря уехали в Глотово. Ехали сюда с приключениями, говорит Бунин в письме Федорову 21 декабря 1907 года. "Выехали вчера со станции (Измалково. - А. Б.) ночью, в метель, - заблудились, свалились в овраг, тройка изорвала сбрую, изломала все… Ужасная была ночь! Спаслись прямо чудом - звезды проглянули, и, справившись, стали держать на Большую Медведицу. Едва не замерзли".
Вера Николаевна вспоминает:
"Ян в деревне опять стал иным, чем в городе. Все было иное, начиная с костюма и кончая распорядком дня. Точно это был другой человек. В деревне он вел строгий образ жизни: рано вставал, непоздно ложился, ел вовремя, не пил вина, даже в праздники, много читал сначала, а потом стал писать. Был в ровном настроении.
К праздникам относился равнодушно. Не выходил к гостям Пушешниковых. Сделал исключение для моих родственников, которые у нас обедали. За весь месяц Ян только раз нарушил расписание своего дня.
Мы иногда катались. Как-то поехали вдвоем на бегунках в Колонтаевку. День был солнечный, с синим небом, и все было покрыто инеем. Мы пришли в такое восхищение, что Ян подарил мне в память этого дня свою книгу, надписав одно слово: "Иней".
По вечерам Ян не писал. После ужина мы выходили на вечернюю прогулку, если бывало тихо, то шли по липовой аллее в поле. Любовались звездами. Коля (Н. А. Пушешников. - А. Б.) знал превосходно все созвездия. Когда, по болезни, он зимы проводил с бабушкой в Каменке, то с увлечением читал астрономические книги, изучая небо. Они с Яном отличались острым зрением и видели все, что можно видеть невооруженным глазом, не то что я со своей близорукостью и редким астигматизмом, на который никто, да и я, не обращали внимания. В лунные вечера мы любовались искристым снегом и иногда одиноким Юпитером. Вернувшись домой, сидели в кабинете Яна, он чаще всего читал вслух новый рассказ или критику из полученной новой книги, журнала, а иногда что-нибудь из любимых авторов. Он писал "Иудею", просматривал "Море богов", "Зодиакальный свет". Писал стихи. Начал переводить "Землю и небо" Байрона, а под самый конец написал "Старую песнь". Обсуждались и новые произведения, только что прослушанные. Коля заводил свое любимое: "Кто выше, Флобер или Толстой?" Ян неожиданно брал книгу одного из этих авторов и читал нам смерть мадам Бовари, "Юлиана Милостивого", "Поликушку" или то место из "Анны Карениной", где у Анны в темноте светились глаза, и она это видит".
Около 20 января 1908 года Бунин с женой уехали в Москву. Пробыл он здесь до весны, отлучаясь дважды (в конце февраля и в марте) в Петербург.
Он участвовал в торжествах по случаю двадцатипятилетия "службы" в Малом театре артиста и драматурга А. И. Южина (Сумбатова), 25 января присутствовал на банкете в Художественном кружке.
В феврале Художественный театр вел переговоры с Буниным о постановке "Каина" Байрона в его переводе.
Но возникли цензурные затруднения, и пьеса была поставлена (в бунинском переводе) только в 1920 году. В. А. Нелидов сообщал Бунину 12 февраля: "В вопросе о "Каине" я говорил с В. И. Немировичем-Данченко, и он рекомендовал мне воздержаться от поездки в цензуру, считая, что это может скорее принести вред".
Тяжело болела сестра Бунина Мария Алексеевна, ее положение казалось безнадежным, что совершенно выбило Бунина из колеи, и он не мог спокойно работать. В письме к П. А. Нилусу от 20 февраля 1908 года Бунин рассказывает об этих днях:
"Недели две тому назад я писал тебе, что привезли в Москву мою больную сестру и что у нас началась невыносимая жизнь - страхи, беготня по докторам, бешеные расходы и т. д. В позапрошлое воскресенье знаменитый хирург, предполагавший у сестры гнойник в кишках, сделал ей операцию, во время которой она едва не умерла от хлороформа, - и не нашел никакого гнойника, но сказал нам еще более убийственное слово: саркома, то есть долгая и мучительная смерть! А у нас, кроме того, есть старуха мать, которая умрет с горя, если умрет сестра, а у сестры двое маленьких детей, и т. д. и т. д.
После операции мы созвали консилиум, который немного утешил нас: сказал, что есть слабая надежда, что не саркома, что надо сестру перевести в терапевтическую лечебницу и начать лечить рентгеновскими лучами, мышьяком и т. п. И мы немного отдохнули. Но что будет дальше? И как жить, не имея возможности работать - до стихов ли мне теперь! - и тратя пятьсот целковых в месяц?
А тут еще полиция: в ночь после консультации ни с того ни с сего обыск! Я чуть не задохнулся от злобы.
…Мучительно хочется на юг, на солнце, отдохнуть хоть немного. Но выехать сейчас нельзя. Одна надежда на ошибку хирурга: теперь сестре лучше" .
Вера Николаевна пишет:
"Да, это были тяжелые дни. Братья были в панике. Слово операция их донельзя пугало. Марья Алексеевна тоже к этому известию отнеслась как к казни. Кто только ее не уговаривал согласиться. Мой брат Павлик, студент-медик второго курса, часами просиживал у ее постели и даже проводил ее в операционный зал.
Когда Марья Алексеевна оправилась, ее перевезли в Остроумовскую клинику…
Привожу выдержку из письма Яна к Нилусу от 9 марта:
"Дорогой милый Петр, вчера у меня была большая радость - появилась надежда, что положение сестры не так уж опасно: проф. Голубинин, который осматривал сестру почти месяц тому назад, твердо заявил, что у нее не саркома… а что именно, покажет недалекое будущее".
Когда Ян навещал сестру, то он всегда смешил ее, представляя или пьяного, или какие-нибудь сценки из их жизни, старался никогда не говорить о ее состоянии. Он очень томился и решил хоть на короткое время уехать в деревню и там что-нибудь написать, так как болезнь стоила очень дорого. Они с Юлием Алексеевичем видели, что на заграничную поездку нужно махнуть рукой.
Немного успокоившись, Ян уехал в Васильевское, а я осталась в Москве…"
Пятнадцатого марта Бунин писал П. А. Нилусу:
"…Я уже с неделю в деревне. Немного пишу. Встречаю весну средней России, от которой я уже много лет уезжал на юг. Грязно, мокро, ветер… Потягивает на юг".
Из деревни он ездил в Киев для участия в литературном вечере и в Одессу, чтобы немного отдохнуть у художников, - и снова в Москву. Одессу оставил "с большой грустью, что мало виделись, - писал он Нилусу 8 апреля 1908 года из-под Конотопа, - много истратили времени на кабаки, будь они прокляты, и не поговорили как следует…".
Марии Алексеевне стало хуже. Она "принадлежала к трудным больным и от своего недоверчивого, вспыльчивого характера, и от мнительности, и отсутствия терпения.
Братья опять пали духом. Решили, что после Пасхи нужно ее перевезти в Ефремов. За ней должна приехать Настасья Карловна, энергичная, бодрая, сильная женщина. Мы решили, пожив недолго в Ефремове для матери, ехать в Васильевское. С нами на праздники отправился туда и Юлий Алексеевич".
Десятого апреля Бунин сообщал Н. А. Пушешникову:
"Завтра выезжаем в Ефремов. Побыть там намереваемся дня три-четыре, то есть выехать в Глотово четырнадцатого или пятнадцатого".
Шестнадцатого мая 1908 года он писал И. А. Белоусову:
"…Сестра тает не по дням, а по часам, и каждое письмо вышибает из колеи на несколько дней. Кроме того, спешу писать - сижу иногда с утра до ночи… На сестру идет - без всякого преувеличения! - рублей по 500 в месяц. А тут ее дети, перевозка ее из Москвы и т. д.".
Вера Николаевна вспоминает:
"Когда мы приехали в Васильевское, нас встретила изумительная весна, - все было в цвету… Сад… буйно цвел. И мы наслаждались, по вечерам слушая соловьев, особенно в лунные ночи; по утрам и днем работали под кленом, тоже под трели соловьев. Ян писал стихи. Написал "Бог полдня" и прочел их нам, сидя под белоснежной яблоней в солнечный день. Редактировал переводы Азбелева, рассказы Киплинга для издательства "Земля". Писал "Иудею".
Я начала по его совету переводить с английского "Энох Арден".
Машу перевезли в Ефремов. Мы навестили ее. Она была до жути худа… Решили пригласить к ней земского врача Виганда, который лечил ее и Людмилу Александровну… который сделал то, чего не могли сделать столичные знаменитости, - Маша стала поправляться…
За лето мы подружились с караульщиками; записывали сказки, поговорки, особенно отличался один, Яков Ефимович, его Иван Алексеевич взял в герои "Божьего древа", удивительный был склад его речи, почти вся она была рифмована".
Бунин жаловался (в письме к А. М. Федорову от 6 августа 1908 г.), что "ослабел… очень устал от всяких передряг. Отдохнуть же нельзя. 1-го сентября надо быть уже в Москве".
Уехал в Москву в конце августа.
В восьмидесятилетний юбилей Толстого, 28 августа 1908 года, Бунин послал ему приветственную телеграмму: "Бесконечно любимый Лев Николаевич, приветствую вас всей душой моей. Иван Бунин".
В сентябре и октябре Бунин жил в Москве, откуда ездил в Петербург. Он гостил у Телешова в Малаховке, присутствовал на "Среде". В конце сентября простудился и заболел.
Предстояло много работы по "Московскому книгоиздательству", для сборников которого - "Земля" - необходимо было собирать материалы. "Знание" выпускало его книги новым изданием. Выходили второй, третий и четвертый тома. В октябре Бунин заключил соглашение с К. П. Пятницким на издание пятого тома. Составлявшие том рассказы следовало представить к 1 ноября, с тем чтобы книга вышла в январе 1909 года.
В издательстве И. А. Белоусова "Утро" в ноябре печаталась книга "Избранных стихотворений" Бунина.
В Петербурге "были на обеде у Котляревских вместе с Ростовцевыми и еще с кем-то. Нестор Александрович Котляревский, спокойный и очень располагающий к себе человек, слушая, как Иван Алексеевич изображает кого-нибудь из деревенских обитателей или общих знакомых, все повторял:
- У вас необыкновенный юмористический талант. Вам необходимо написать комедию вроде "Сна в летнюю ночь", почему вы не попробуете?..
Вернувшись в Москву, Ян стал говорить, что надо уехать в деревню".
Петр Александрович Нилус восхищался стихами Бунина ("Последние слезы" и другие): "Общее впечатление стихов - золото в слитках, не везде оконченное чеканкой", "очень понравилась "Рахиль", очень! И ловко воспользовался библейской фразой, и есть какое-то настоящее благоговение перед святыней".