В эти дни в прессе появились высказывания Бунина о художественном творчестве, об искусстве, в частности, о его отношении к театру.
Отвечая на вопрос сотрудника одного из журналов, почему в его творчестве не отразился театр, Бунин сказал:
"Проще сказать, я отвык от театра. - И это правда, что в своем писательстве я прошел мимо него. Ведь я редко заезжаю в Москву, редко хожу в театр. Бывали, конечно, минуты больших сценических впечатлений. Многое волновало, многое оставляло известное впечатление. Но беда в том, что я, - как бы вам сказать? - беда в том, что я знаю "закулисы" театра. Я вижу и замечаю всякую фальшь, всякую неестественность, всю эту театральную условность, которая часто коробит меня. Вот, как в опере: хорошо слушать большого артиста… с закрытыми глазами.
- Но отчего это предубеждение?.. Вы, как чеховский Треплев, против пьес, в которых говорится, как "люди носят свои пиджаки"?..
- Нет, не потому. Я думаю, что и с "пиджаками" можно написать глубокую вещь, если, конечно, не останавливаться на мелочах и частностях, а брать лишь важное и основное в человеческой психике и жизни. И потом еще: я не люблю и не понимаю таких слов, как "новые формы", "соборное действо", "хоровод" и прочее… И эта погоня за "стилизацией" меня часто возмущает и не только в театре (я видел, например, стилизованный античный театр Рейнгардта, и это зрелище казалось мне грубым), но и вообще в искусстве. Стилизация в ее благородном смысле, конечно, законна, да и естественна во всяком подлинном произведении художества.
Не стилизована ли разве "Саламбо" Флобера?.. А вся эта подделка под античность - она свидетельствует лишь о дряблости чувств моих современников; она говорит о том, что мы перестали чувствовать настоящую любовь и настоящую страсть; разучились ценить радость жизни, правда, короткой, но полной впечатлениями. Но, разумеется, для этого надо не сидеть на одном месте, а путешествовать, видеть новые страны, жить на море.
- А скажите, Иван Алексеевич, вы когда-нибудь думали о пьесе для театра?
- Да… Часто мне хотелось написать что-нибудь для сцены. Влекла меня и самая форма. Ведь в драме, в ее стремительном, сильном, сжатом диалоге - так многое можно сказать в немногих словах. Тут приходится как бы концентрировать мысль, сжимать ее в точные формы. А это ведь так увлекательно. Вот и сонет поэтому излюбленная моя форма. А как хорошо было бы написать трагедию…
- Вы любите этот род?
- Очень. Тут такой простор для широчайших обобщений, тут так много влекущего. Ведь тут можно дать картину мощных страстей; люди, история, философия, религия - все может быть взято в такой яркой форме… Сколько заманчивого, например, в мысли о трагедии из жизни Будды. Только вот одно останавливает: условности сцены, с которыми надо постоянно считаться…
Наша беседа о театре обрывается. Мы говорим о литературе, о писателях. С упоением цитирует Иван Алексеевич Толстого.
- Вы вспомните, как у него все просто, сильно и глубоко. А ведь он не боялся мелочей, которые могли бы показаться оскорбительными. Наташа вбегает в избу к раненому князю Андрею… Слышен чей-то храп… И вот чудится это гениальное "пити-пити", и все разрастается в целую симфонию человеческой любви и страданья. А ведь этот "храп" за стеной нисколько не помешал… Да, надо быть широким и смелым в творчестве.
- Вы долго еще пробудете в Москве?
- Нет. Я не могу сидеть на одном месте. Жаль, что здоровье не позволяет, а то было совсем налажено кругосветное путешествие. Придется только в Испанию и в Италию поехать… А жаль. Уж очень хороший пароход выходит в ноябре…
И в этих словах чувствуется такая глубокая, страстная любовь Бунина к путешествиям, к морю. И уже кажется понятным, почему этот человек, с восторгом говорящий о 50 днях, проведенных в открытом океане, - почему он холоден и равнодушен к нашей городской суете, нашим театрам" .
Вскоре после юбилея Бунин с женой и племянником отправились через Варшаву и Вену на Капри. 11 ноября 1912 года он сообщал Нилусу: "Едем нынче за границу". 28 ноября (н. ст.) Иван Алексеевич писал брату: "Второй день в Венеции… Нынче вечером едем в Рим" .
На Капри прибыли 16/29 ноября 1912 года. Вера Николаевна писала Ю. А. Бунину 20 ноября (3 декабря) 1912 года: "Мы на Капри. И очень, очень рады. Ибо устроились более чем хорошо. Нами занято… четыре комнаты… У Горьких были, встретили нас, как всегда, радушно. Много хорошего он говорил об юбилее и, кажется, искренне всем доволен. - Устали мы за дорогу. Да как было и не устать, и Ян и Николай Алексеевич (Пушешников. - А. Б.) в Венеции чуть было не свалились, у обоих началось повышение температуры, были приняты экстренные меры: насадились коньяком и красным вином с горячим чаем, принимали соответствующие лекарства. Я очень переволновалась…
Из-за всего этого мы только осматривали дворец Дожей да темницы, а то почти все время просидели, вернее, пролежали в комнатах… Ян каждую минуту мерил температуру… На другой день мы решили ехать на Капри. "Домой, домой, в Вязьму, в Вязьму". И приехав сюда, почувствовали великое успокоение, совсем как дома… Ян очень волнуется… (из-за болезни Пушешникова. - А. Б.) и тоже чувствует себя слабым, но это и понятно, - он ведь очень устал за последний месяц… Здесь много русских, начала кипеть жизнь, устраиваются рефераты о Дарвине и на литературные темы. Положено начало библиотеки, одним словом, и у нас есть Художественный кружок" .
На Капри первые дни, по нездоровью, Бунин и Вера Николаевна оставались дома, их навещали Горький и Е. П. Пешкова (М. Ф. Андреева уехала с Капри 29 октября/11 ноября). "Во время нашей болезни, - говорит В. Н. Муромцева-Бунина в письме к Ю. А. Бунину 29 ноября (12 декабря) 1912 года, - Горькие были очень внимательны, почти ежедневно бывали у нас, приносили цветов… Ян занимается пока все еще ответными письмами. Настроение, не сглазить, у него ровное… Вчера он купил мне Taine, "Voyage en Italie. Naples et Rome". Я начала читать и восхитилась стилем. Вот простота! Я до сих пор никогда не читала этого автора" . Этот отзыв о книге, видимо, является в какой-то мере выражением и мнения Бунина.
Николай Алексеевич Пушешников записал в дневнике об этих днях: как и в прошлый приезд сюда, "опять началась та же размеренная жизнь. Ежедневные свидания с Горьким, который на этот раз неизменно ласков и радушен" .
Горький занимал "два небольших одинаковых домика, на спуске к Пикколо-Марина, у подошвы горы Соляро, с замком пирата Барбароссы, выкрашенных в белую краску, с плоскими крышами. В одном из них весь верх занят его просторным кабинетом…
В другом домике - столовая и еще комнаты для жилья… В столовой посреди комнаты стоял большой овальный обеденный стол, в левом углу граммофон, а в правом пианино. Здесь по вечерам обыкновенно собирались гости, здесь же обедали и пили чай. На граммофоне часто ставились пластинки Шаляпина, Карузо, Титто Руффо и специально для Ивана Алексеевича - кантора Варшавской синагоги, знаменитого исполнителя древнееврейских религиозных напевов. На Бунина пение Сироты производило, как он сам говорил, "потрясающее" впечатление… Слушая Сироту в концерте в Москве, Иван Алексеевич плакал" .
Бунин, как всегда на Капри, много писал, подчиняя работе весь распорядок жизни. По его образному выражению, "исписал ведро чернил" . В декабре он "написал две вещи: очерк, который появится в "Русском слове" 25 декабря, и еще рассказ про ястребов, - писала Вера Николаевна 17/30 декабря 1912 года Ю. А. Бунину. - Теперь он стал еще над чем-то работать, да над чем, не говорит. Он чувствует себя сносно, сравнительно настроение ровное…" .
Двадцать седьмого декабря Бунин закончил и послал в "Современник" рассказ "Преступление". В январе 1913 года им были посланы в "Вестник Европы" рассказы "Вера" (потом озаглавленный - "Последнее свидание") и "Князь во князьях". 30 января (12 февраля) 1913 года он послал в "Русское слово" рассказы "Будни" и "Личарда". 6/19 февраля - газете "Речь" рассказ "Последний день".
До марта были также отосланы: "Рана от копья" - в газету "Русская молва", "Иоанн Рыдалец" - в "Вестник Европы", "Илья Пророк" - в "Современный мир"; 1/14 марта отправил рассказ "Худая трава" в "Современник"; "Весна" была послана в "Речь".
В марте же Буниным был написан рассказ "При дороге".
Прочитав его немного позднее в сборнике "Слово", Шмелев писал Бунину 21 сентября 1913 года:
"…Прочел я рассказ ваш "При дороге", не дотерпел. Чудесно, любовно, чисто, целомудренно"… Осквернили тело девушки, но она "чиста, как чист остается бегущий ключ, в который проходом сплюнул пьяный похабный солдат. И немая безвольность, и любовный восторг оскверняемой, не сознающей себя чистоты, небо, которое не заплюешь, и стихийное чувство сопротивления, и ужас полусознания… Чудесно. И мучительно, и славно. Радостно, что протест и протест бессознательный" .
В отзыве на рассказ "При дороге" В. Л. Львов-Рогачевский особо подчеркивал, что художник заставляет читателя любить жизнь, хотя повествуется в нем о событиях очень грустных, - "трепещущий поэзией очерк… - писал он, - написан со строгой сдержанностью, недосказанностью, его не читаешь, а жадно пьешь строка за строкой и, кончив, долго не можешь успокоиться, долго сидишь, как очарованный" .
Вера Николаевна записала в дневнике: "Новый год у Горького. Ян читал".
16/29 января 1913 года приехал с вечерним пароходом Л. Н. Андреев из Неаполя "и прямо же с пристани проехал к Горькому" , - писал в дневнике Пушешников. Бунин виделся с ним в тот же вечер у Горького и на следующий день у себя дома. Впечатление осталось тягостное. "Был четыре дня Леонид, - писал Бунин брату, - два из них пил, вломился ко мне пьяный, целовал руки и, как последний хам, говорил мне дерзости. Злоба, зависть - выше меры. Я не провожал его" .
Отношение Бунина к Андрееву очень сложно и мало выяснено. Всем запомнились прежде всего резкие суждения Бунина о нем, но мало кто знает, что многое в Андрееве его влекло, восхищало даже, - его на редкость острый ум, его удивительный талант. Позднее -21 марта 1916 года - Бунин записал в дневнике: "Говорили об Андрееве. Все-таки это единственный из современных писателей, к кому меня влечет, чью всякую новую вещь я тотчас же читаю. В жизни бывает порой очень приятен. Когда прост, не мудрит, шутит, в глазах светится острый природный ум. Все схватывает с полслова, ловит малейшую шутку - полная противоположность Горькому. Шарлатанит, ошарашивает публику, но талант… А пишет лучше всего тогда, когда пишет о своей молодости, о том, что было пережито" . Бунин писал 22 сентября 1938 года: "Вчера начал перечитывать Андреева; прочел пока три четверти "Моих записок" и вот: не знаю, что дальше будет, но сейчас думаю, что напрасно мы так уж его развенчали, редко талантливый человек…"
10/23 февраля 1913 года приехал на Капри Шаляпин, он пригласил Бунина к себе на обед. После обеда Шаляпин читал отрывки из пушкинского "Каменного гостя" и "Моцарта и Сальери". В свою очередь и Бунин устроил обед в честь Шаляпина. 17 февраля/2 марта он писал Нилусу: "Жил Шаляпин неделю. Я ему закатил обед - он пел после обеда часа два. Весь отель слушал, трепетал" . В 1938 году он вспоминал:
"После обеда Шаляпин вызвался петь. И опять вышел совершенно удивительный вечер. В столовой и во всех салонах гостиницы столпились все жившие в ней и множество каприйцев, слушали с горящими глазами, затаив дыхание" .
Первого марта 1913 года Бунины переехали в новый отель, на Анакапри, который находится высоко над морем, на скале. "Быт отеля, - по словам Пушешникова, - отличается от быта в Капри. Когда спускаешься в городок Капри, то всегда испытываешь приятное ощущение - здесь веселее, жарче, легче, обратно подниматься уже не хочется.
Иван Алексеевич недоволен всем и раздражен. Читал своих два новых рассказа Горькому. Один ему, видимо, не понравился, но другой… довел его до слез. Во время чтения вставного четверостишия Горький заплакал, встал и стал ходить:
"Вот черт его дери! - и как бы стыдясь: - Вот и Тургенева не могу читать - реву"" .
Рассказ, восхитивший Горького, - "Лирник Родион", о народном певце, певшем "псальму про сироту". Рассказ был написан в марте. В автографе указана дата: "28 февраля (13 марта) 1913 г. Анакапри" . 11/24 марта Бунин послал его редактору газеты "Русское слово" Благову, где он был опубликован. В марте Бунин писал также "Чашу жизни".
Вера Николаевна Муромцева-Бунина сообщала Юлию Алексеевичу 28 февраля (13 марта) 1913 года: "В Анакапри устроились прекрасно, у нас с Яном две хорошие комнаты с прекрасными видами. Из одних окон видна гора Монте-Соляро с замком Барбаросса, из другого - вид на залив, Везувий, гору Тиберия и т. д. Отель очень старинный, комфортабельный, хозяин его - сын адъютанта Гарибальди. Кухня лучше Quisisann’ ской. Комната Николая Алексеевича (Пушешникова. - А. Б.) этажом выше, тоже большая, смотрит на гору и замок… Ян еще рассказ посылает в "Современник", по-моему, очень хороший, о больном мужике. Как он умирает. Описана там и Анюта-дурочка ("Худая трава". - А. Б.). Написал он рассказ про святого "Иоанна Рыдальца", Горький с Золотаревым обалдели от этого рассказа" .
О Бунине Горький писал, по-видимому в 1913 году, неизвестному лицу: "Я решительно протестую против вашей оценки трудов и значения И. А. Бунина, - извините меня, но я должен сказать, что эта оценка унижает вас, а многоточие, поставленное вами перед словом "писатель", оскорбительно для меня, ибо я считаю И. А. Бунина именно писателем не менее талантливым, чем А. П. Чехов, и более культурным, чем последний.
Можете быть уверены, что в близком будущем это мнение станет общим мнением всех, кто умеет любить и ценить русскую литературу" .
В письме с Анакапри Ю. А. Бунину 19 марта (1 апреля), исправленном и дописанном Иваном Алексеевичем, Вера Николаевна говорит о Горьком и Е. П. Пешковой:
"Отношения с ними нежные. Предлагали поселиться у них, - вообще дружба! Мне очень нравится Екатерина Павловна. Интересный и благородный человек!.. В Испанию не едем, капитала не хватает. Ограничимся Италией, и если весна будет ранняя, то Швейцарией и Германией. Яну очень хочется возвращаться морем - манит Одесса, Греция… "Шиповники" говорят, чтобы я рукопись (перевод из Флобера, сделанный В. Н. Муромцевой-Буниной. - А. Б.) посылала им, а Ян только прочел 70 стр. из 520, а главное, я вижу, что он не может быть редактором, ему некогда и не любит он этого дела…"
Бунины побывали в Солерно - в городе, который стоит на берегу залива того же названия. Из Солерно поехали на извозчике до Амальфи, где в капуцинском монастыре когда-то жил Лонгфелло. Во время прогулки к морю Бунин, сидя у самой воды, читал стихи Лонгфелло. Он говорил:
"Вот мы видим море, скалы, оливки, мирт и лавры. При чем тут фавны, сатиры, пан… наяды, сильваны, таящиеся якобы в горах, как это будто бы чувствуют все поэты и чувствует будто бы Лонгфелло. Все это ложь и вздор. Никто из поэтов этого никогда не чувствовал и не чувствует. Как всегда - я это твержу постоянно - в искусстве не лгал только один Толстой" .
В этот приезд Бунин прожил на Капри с ноября 1912-го по апрель 1913 года; 11/24 марта он писал Юлию Алексеевичу: "Отсюда, верно, уедем через неделю" , а 4 апреля н. ст. (дата почтового штемпеля на письме) извещал А. Е. Грузинского: "Завтра покидаем Капри" . В письме 3/16 апреля он сообщал Юлию Алексеевичу, что "вчера приехали в Вену. Завтра, послезавтра думаем выехать отсюда - может быть, через Одессу. Хочется проехать по Дунаю - иду наводить справки" .
В начале апреля они возвратились в Россию.
Бунин поселился на весну и лето в Одессе, остановился в гостинице "Лондонская", жена отправилась в Москву к родителям. 14 апреля Вера Николаевна писала Бунину: "Вторая неделя пошла, что мы с тобой расстались" . Для переговоров об издании своих сочинений Бунин отправился 29 апреля в Петербург, а оттуда - в Москву.