26 июня. "Сидели опять с Яковом, он начал было рассказывать "Конька-Горбунка" - чудесно путает чепуху - потом надоело, бросил".
Пробыв в конце июня - начале июля четыре дня в Москве, Бунин вместе с женой и племянником 4 июля приехал к Черемнову, жившему с приемной матерью Марией Павловной в имении Клеевка, в Нащокине Себежского уезда Витебской губернии.
В дневнике Бунин писал:
"7 июля 12 г. Клеевка. Себежский уезд.
Гостим у Черемнова.
В Глотовке замучил дождь. Выехали оттуда 29 июня в Москву. В Москве пробыли до утра 4-го. Здесь тоже дождь.
Перебирали с Юлием сумасшедших, вернее, "тронувшихся", в нашем роду: дед Ник. Дм., Олимпиада Дмитриевна, Алексей Дм., Ольга Дм., Владимир Дм., Анна Вл. (Рышкова), Варвара Николаевна (сестра нашего отца), Анна Ивановна (Чубарова, урожденная Бунина). Впрочем, все они "трогались" чаще всего только в старости.
Наше родословие: прадед - Дм. Семеныч, его дети - Ник. Дм., Олимпиада Дм., Алексей, Ольга, Владимир. У Дм. Сем. был брат Никифор Семен., его сын - Аполлон, а у Аполлона - Влад, и Федор. Дмитрий Сем. служил в гвардии в Петербурге…
Ходил перед отъездом к Рогулину, записывать его сказки…"
Вера Николаевна Муромцева писала Юлию Алексеевичу 9 июля 1912 года:
"Скоро неделя, как мы в Клеевке… Удивительно легкие и внимательные люди. Марья Павловна только и думает, как бы всякому сделать приятное. Про себя могу сказать, что я чувствую себя как дома, - нет, даже лучше, ибо здесь нет домашних неприятностей. Мы все занимаемся, и довольно много. Местность здесь тем хороша, что после какого угодно дождя можно гулять без страха увязнуть. Местность холмисто-лесистая, есть и озера. Имение очень благоустроенное, чувствуется, что хозяева культурные люди. Да и сами мужики чище, лица определеннее наших. Есть и особая поэзия этого края: в саду живет семейство аиста, коров сзывают рожком, чувствуется Германия даже в самых строениях, крышах, которые с первого взгляда похожи на черепичные, только из более мелких деревянных кусочков. Коля собирается покупать здесь пять десятин и строиться…
В Москве мы пробыли дня четыре… Ян успел повенчать Олю Шарвину-Муромцеву с Родионовым, они с Митюшкой (Дмитрием Пушешниковым. - А. Б.) были шаферами" . Ольга Сергеевна Шарвина-Муромцева - двоюродная сестра Веры Николаевны. Николай Сергеевич Родионов - впоследствии известный исследователь творчества Толстого. О Родионове В. Н. Муромцева-Бунина писала 17 октября 1960 года, получив от меня известие о его смерти:
"До сих пор я не примирилась с уходом от нас Николая Сергеевича… Я очень ценила переписку с ним, всегда рада была получить от него весточку, - ведь с 11 года мы были в дружески родственных отношениях; и после такого срока разлуки оказались по-прежнему близки. Я особенно ценю это и до конца дней своих сохраню это в своем сердце".
В Клеевке Бунин работал над корректурой сборника "Суходол" для "Книгоиздательства писателей в Москве". Позднее, будучи в Москве, читала корректуру и Вера Николаевна. Бунин не сразу нашел название книги, спрашивал Нилуса: "Почти набран том моих новых рассказов. Как его озаглавить? В нем все только о Руси - о мужиках да "господах". "Смерть", "Крик" оставил для другого тома, если Бог даст его. Как озаглавить? Придумай. "Русь"? "Наша душа"? Или просто - "Повести и рассказы""? 12 августа он сообщил Нилусу, что книгу назвал: ""Суходол". Повести и рассказы 1911–1912 гг.". Она вышла в сентябре. За лето Бунин не написал ни одного рассказа, зато написал много стихотворений, почти все те, что вошли в книгу "Иоанн Рыдалец".
Клеевка очень понравилась Бунину - и ее типично белорусский пейзаж, и население. "Население, - писал А. С. Черемнов И. С. Шмелеву 1 июля 1914 года, - типично русское, и И. А. Бунин нашел в нем даже древнекиевские черты (веселие пити, умыкание девиц, порчу снох и житие звериным обычаем)" .
Сам Бунин писал Горькому, объясняя, почему он "засиделся" в Клеевке: "Тишина… здесь изумительная - жаль расставаться с ней. И деревни не те, что у нас, и лица лучше: недавно встретил мужика в лесу - настоящий Олег! А ведь по Питерам ходят" .
"Жить здесь очень приятно, - писал Бунин Нилусу 13 июля 1912 года. - Край оригинальный - холмистый, лесистый, пустынный, редкие маленькие поселки среди лесов, хлебов мало" .
Для Бунина, большого мастера пейзажа, это было необыкновенно интересно, эти новые впечатления, - рос он в орловской деревне, по собственному признанию, "в чистом поле… Великий простор, без всяких преград и границ, окружал меня… Только поле да небо видел я" .
И люди здесь оказались не такими, как те, среди которых он вырос и жил, каких он изобразил в "Деревне" и во многих своих рассказах. В здешних крестьянах, в их быту он не нашел той темноты и дикости, на которые с избытком нагляделся на Орловщине.
Крестьян, как говорил Бунин - "совершеннейших аристократов", умных, талантливых, он наблюдал и в его родных местах - в орловских деревнях. В Осиновых Дворах он однажды восхищался мужиком с ласково-лучистым взором, который напоминал своим видом профессора; "другой поразил, - писал он, - XVI век, Борис Годунов". На Прилепах один крестьянин казался ему "великим удельным князем" - умный, с "чудесной доброй улыбкой. Вот кем Русь-то строилась", - пишет Бунин в дневнике .
Но все же в массе своей обитатели этих деревень производили на него впечатление менее выгодное, чем крестьяне Витебской губернии.
Бунин говорил корреспонденту "Московской газеты" (1912, № 217, 22 октября) о Витебской губернии:
"Огромный лесной край, чрезвычайно любопытный в бытовом отношении. Мне пришлось очень много ходить пешком, вступать в непосредственное соприкосновение с местными крестьянами, присматриваться к их нравам, изучать их язык. Причем я сделал ряд интересных наблюдений. У крестьян этой полосы, по моему мнению, в наиболее чистом виде сохранились неиспорченные черты славянской расы. В них видна порода. Да и живут они хорошо, далеко не в тех ужасных некультурных условиях, как наш мужик в средней России".
Жизнь крестьян здешнего края не была столь неподвижной, отъединенной от всего мира, как в степных деревнях Центральной России.
И в прошлом народу, обитавшему на западной окраине Руси, - где не было татаро-монгольского ига, - на путях, по которым не однажды передвигались иноземные завоеватели, приходилось переживать немало всякого рода исторических потрясений и перемен - бороться за независимость, изгонять со своей земли врага - полчища Великого княжества Литовского и Речи Посполитой, под власть которых Себеж в разное время подпадал.
Бунин быстро схватывал и уяснял особенности края и народные черты, то, что он определял словами - "душа народа". Русских, украинцев, по селам которых он много путешествовал, наблюдал еще в юные годы. Стремился он постигнуть душу и белорусского народа. Бывал в домах крестьян Себежского уезда, ездил по примечательным местам, восхищался природой. 12 августа 1912 года он отметил в дневнике:
"Девятого ходили перед вечером, после дождя, в лес. Бор от дождя стал лохматый, мох на соснах разбух, местами висит, как волосы, местами бледно-зеленый, местами коралловый. К верхушкам сосны краснеют стволами, - точно озаренные предвечерним солнцем (которого на самом деле нет). Молодые сосенки прелестного болотно-зеленого цвета, а самые маленькие - точно паникадила в кисее с блестками (капли дождя). Бронзовые, спаленные солнцем веточки на земле. Калина. Фиолетовый вереск. Черная ольха. Туманно-синие ягоды на можжевельнике.
Десятого уехали в дождь Вера и Юлий; Вера в Москву, Юлий в Орел.
Нынче поездка к Чертову Мосту. В избе Захара. Угощение - вяленые рыбки, огурцы, масло, хлеб, чай. Дождь в дороге.
С необыкновенной легкостью пишу все последнее время стихи. Иногда по несколько стихотворений в один день, почти без помарок" . Обдумывал поэму с героем поэтом.
Впоследствии Бунин писал, что ему хотелось повторить "чудесные впечатления от Клеевки, песков, бора, теплых ночей", увидеть, говорил он в письме Черемнову 3 июля 1914 года, "вашу милую страну" , где так хорошо работалось. Собирался он в Клеевку не однажды, но год за годом поездку откладывал из-за войны и революционного брожения в стране, все усиливавшегося, когда дальние поездки стали затруднительны; в конце концов от этих планов пришлось отказаться.
В Клеевке Бунин написал в числе других стихотворений истинно народные стихи "Два голоса", по мотивам русской народной песни "Ночь темна да немесячна…", и "Белый олень" - на сюжет русской народной песни "Не разливайся, мой тихий Дунай…".
Особенное значение имело для Бунина написанное здесь стихотворение "Псковский бор" (23.VII.1912), самым очевидным образом связанное с природой Витебской губернии. В нем повторяются почти дословно некоторые выражения дневниковой записи с описанием бора, которая приведена выше. Дата стихотворения, предшествующая дневниковой записи, очевидно, неточная. Она проставлена Буниным по памяти спустя много лет. До этой датировки в полном собрании сочинений 1915 года (изд. А. Ф. Маркса) указано несколько неопределенно: "VII. 12". А опубликовано стихотворение в феврале 1914 года в журнале "Северные записки". Вернее было бы считать, что сперва писался дневник, а потом - стихотворение.
В стихотворении упоминаются отмеченные в дневнике "краснеющие стволами" сосны, и калина, и "туманно-синие ягоды на можжевельнике" - то, что увидел поэт, бродя по бору:
Вдали темно и чаши строги.
Под красной мачтой, под сосной
Стою и медлю - на пороге
В мир позабытый, но родной.Достойны ль мы своих наследий?
Мне будет слишком жутко там,
Где тропы рысей и медведей
Уводят к сказочным тропам,Где зернь краснеет на калине,
Где гниль покрыта ржавым мхом
И ягоды туманно-сини
На можжевельнике сухом.
Псковский бор - это леса Себежа, который в древности относился к псковской земле, входил в Псковскую феодальную республику, существовавшую со второй половины XIII до начала XVI века; с 1957 года, после различных перемен в районировании, эти места опять относятся к Псковской области. Вспоминая в 1926 году свое пребывание в Клеевке, Бунин сказал, что это было "лето в псковских лесах".
"…Вот лето в псковских лесах, и соприсутствие Пушкина не оставляет меня ни днем, ни ночью, и я Пишу стихи с утра до ночи, с таким чувством, точно все написанное я смиренно слагаю к его стопам, в страхе своей недостойности и перед ним, и перед всем, что породило нас":
Вдали темно и чащи строги…
В первой публикации стихотворения о псковском боре были еще строки, позднее Буниным исключенные:
Кто будет в нем моей защитой?
Я вспоминаю, точно сон:
Клад, нашим пращуром зарытый,
По праву мой… Но древен он.
Клад пращура - это поэзия, достойная веков и тысячелетий.
Вера Николаевна уехала из Клеевки в Москву вместе с Юлием Алексеевичем, заезжавшим к Черемнову дней на пять после заграничного путешествия. 15 августа туда же отправились и Бунин с Пушешниковым. Через несколько дней он был уже в Крыму - в Суук-Су, под Гурзуфом, провел там около двух недель.
Тридцать первого августа сообщал Нилусу из. Гурзуфа: "Собираемся в Одессу" . 23 сентября 1912 года он писал из Одессы Белоусову: "Нынче еду в Москву" .
В Москве Бунин поселился в гостинице "Лоскутная".
Двадцать седьмого октября торжественно отмечалось двадцатипятилетие литературной деятельности Бунина.
Чествование сперва происходило в зале университета: на заседании "Общества любителей российской словесности" с приветственной речью выступил А. Е. Грузинский; Бунин прочел "один из небольших неизданных рассказов, вызвав восторг своим мастерским чтением" ; Грузинский огласил постановление об избрании Бунина почетным членом "Общества". Он был и его ""временным" председателем".
"Русское слово" писало 30 октября: "От старых членов кружка "Среды" юбиляру был поднесен в роскошной папке альбом с портретами всех членов кружка. От друзей и почитателей - красивая серебряная парусная яхта с надписью "Вера", от другого кружка почитателей - аккредитив на 20 000 франков. От Художественного театра юбиляру был передан брильянтовый жетон с изображением эмблемы театра - чайки. От А. А. Карзинкина юбиляру был передан художественно сделанный слон на цветочном плато с изображением экзотического уголка из пальм, мимоз и орхидей. От г-жи Карзинкиной было прислано очень ценное старинное итальянское издание "Божественной комедии" Данте. От старой "Среды" юбиляру был поднесен портрет Пушкина, от молодой "Среды" - картина-акварель В. В. Переплетчикова".
В Литературно-художественном кружке на парадном банкете председательствовал А. И. Южин.
В дни юбилея Бунин получил много приветственных телеграмм и писем. Были получены телеграмма от больного в то время Мамина-Сибиряка и письмо от Горького с Капри.
"И проза ваша и стихи, - писал Горький, - с одинаковою красотой и силой раздвигали пред русским человеком границы однообразного бытия, щедро одаряя его сокровищами мировой литературы, прекрасными картинами иных стран, связывая воедино русскую литературу с общечеловеческим на земле" .
Леонид Андреев писал Бунину: "Люблю и высоко ценю твой талант и с радостью присоединяюсь к приветствиям, в которых все русское общество и литература знаменует сегодняшний твой день. Работай на славу. Как твой земляк, орловец, радуюсь за нашу Орловскую губернию и от лица ее лесов и полей, тобою любимых, крепко целую тебя" .
От Куприна была получена телеграмма из Гельсингфорса: "Обнимаю дорогого друга, кланяюсь чудесному художнику" .
Пришли телеграммы и письма от Короленко и многих других писателей.
Дружески приветствовал Бунина Ф. И. Шаляпин: "Дорогой друг Иван Алексеевич, прими мое сердечное поздравление с торжественным праздником твоей славной деятельности, шлю тебе пожелания здоровья и счастья на многие годы и крепко тебя люблю".
Иван Михайлович Москвин, искусство которого высоко ценил Чехов, писал: "Того, кто правдив, глубок и прост, нельзя не любить, и я вас очень люблю, дорогой Иван Алексеевич" .
Василий Иванович Качалов послал Бунину 28 октября 1912 года восторженное письмо, в котором он называет себя "давнишним и большим поклонником" его таланта - "такого ясного, несомненного, убедительного и привлекающего… Ваш талант, - писал он, - всегда и неизменно будит во мне одно очень важное и дорогое для меня чувство - любовь к жизни. Вы любите жизнь и умеете заразить вашей любовью меня… Какой бы грустью ни наполнились ваши глаза, они все так же пристально и любовно глядят на жизнь" .
Радовало Бунина приветствие его давнишнего друга С. В. Рахманинова: "Примите душевный привет от печального суходольного музыканта" .
В письме (без даты) Бунин сообщал Нилусу, по-видимому, о своем юбилее:
"Об успехах моих ты немного знаешь уже из "Одесского листка" (переходу куда твоему весьма радуюсь); но скажу больше: встречали меня в Москве всюду прямо как знаменитого - я даже весьма удивлен был. Много и пишут о моих последних вещах. Есть и злобные, и редко-глупые отзывы, но есть и такие, что ахнешь. Толстой да и только! Радуюсь - и боюсь… и сглазить и всего прочего" .
О юбилее критик П. С. Коган говорил корреспонденту газеты "Одесские новости", что "подобного по грандиозности чествования мог удостоиться разве Толстой… Чествование носило бессознательно-демонстративный характер… Академия, университет, ученые и литературные общества, масса учреждений и публики чествовали в лице Бунина носителя идей, противоположных идеям модернизма, писателя, верного классическим традициям нашего реализма, - об этом красноречиво свидетельствовало отсутствие на чествовании представителей недавно господствовавшего направления. Брюсов, открывший своими стихами российское декадентство, счел даже нужным на юбилейные дни уехать из Москвы, - дабы избежать неловкости, - и ограничился холодной и краткой телеграммой. Все эти факты дают основание думать, что мы возвращаемся к общественно-реалистическому направлению в литературе, что период отчаяния и растерянности ищущих забвения в опьянении фантазии и всякого рода иррационального состояния души приходит к концу" .