Аудитория, как определил Бунин - "цвет русской интеллигенции, съехавшейся со всех концов России", прерывала его выступление бурными аплодисментами.
Речь вызвала многие полемические враждебные отклики в печати. С. А. Ауслендер назвал выступление Бунина "огульной хулой литературной современности" и защищал писателей-модернистов. Обрушились на Бунина Бальмонт, Арцыбашев, Балтрушайтис. В ответ на их выступления Бунин в интервью корреспонденту газеты "Голос Москвы" опроверг и остроумно высмеял их доводы в защиту декадентства и их нападки на него .
Современники отмечали, что целым событием явилась речь Бунина, "с его страстным отрицанием дутого модернизма и саморекламирующейся бездарности. Слово, сказанное Буниным, надо было сказать давно. Но что именно теперь и так оно было сказано, - тоже чрезвычайно хорошо… В речи Бунина мы наконец встретились с накопившимся чувством…" . Эта "реабилитация здравого смысла от наскоков преходящей моды была как нельзя более у места" .
О тех временах И. Соколов-Микитов пишет в своих воспоминаниях:
"Запоем читали Леонида Андреева, писавшего "страшные" рассказы и пьесы. В ходу был арцыбашевский "Санин", зачитывались писателями модными, нарасхват шли романы Вербицкой, Нагродской. Читали Ницше, других модных философов.
Времена были нездоровые, нередко стрелялась молодежь. Шумели декаденты и символисты. Литературный Петербург соперничал с Москвою. Студенты и курсистки сходили с ума, слушая Бальмонта, Белого, Брюсова. Уже появлялись одетые в желтые кофты футуристы и даже "ничевоки". При переполненных залах пел свои стихи Игорь Северянин, нарядно одетый ломавшийся человек. Некоторые писатели открыто проповедовали содомский грех, бесцеремонно величали себя гениями, умело, впрочем, устраивая свои житейские дела и делишки. На художественных вернисажах выставлялись картины "кубистов" и прочих "истов", мало чем отличавшиеся от произведений современных "абстракционистов"".
В это печальное и больное время духовного распада, предшествовавшего трагедии Первой мировой войны, лишь отдельные писатели продолжали идти прямым пушкинским путем. Одним из этих писателей был Бунин.
В речи на юбилее газеты "Русские ведомости" он говорил о падении художественных вкусов, о торжествующей пошлости. "Все можно опошлить, даже само солнце!" - так сказал с горечью Бунин .
Для "новых поэтов", - как Бунин называл символистов, декадентов, акмеистов, футуристов и т. д., - он был чужим, как бы принадлежащим к отжившему времени, с его будто бы устарелыми традициями, - писателем, обращенным в прошлое.
Так оценивал книги его стихов вождь символистов Брюсов. В этом кругу поэтов, входивших в моду, считалось, что реализм предшествующей эпохи, к которой они относили Бунина, изжил себя и сводится к "протокольному описанию" действительности.
"Бесцеремонно величал себя гением" Северянин, называл себя "новым Пушкиным и сверх-Пушкиным" :
Я - гений, Игорь Северянин,
Своей победой упоен.
В тоне самоупоения и самовозвеличения писали Ф. К. Сологуб - автор стихов "Литургия Мне" и К. Д. Бальмонт, именовавший себя "сыном солнца", "чародеем стиха", а Пушкина и всех прежних поэтов - своими "предтечами" .
Я - изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты - предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
В кружках, где, как писал А. Белый, "едко издевались" над Буниным, декларировалась приверженность той "литературной революции" (слова Бунина), которая началась в 1890-е годы с появлением символистов и декадентов, когда Брюсов - задолго еще до футуристов - провозгласил на своих журфиксах: "Долой все старое!"
Подобных же лозунгов придерживались и "Аргонавты" - поэты-символисты, уже самым наименованием своего кружка как бы указывавшие на то, что они - открыватели чего-то нового в литературе, необыкновенного, подобно героям древнегреческого мифа, отважно плававшим на корабле "Арго" в Колхиду за золотым руном, охранявшимся драконом.
А. Белый, главная - и единственно крупная - фигура среди "Аргонавтов", написавший стихи "Золотое руно", говорит, что это были "полуистерзанные бытом юноши, процарапывающиеся сквозь тяжелые арбатские камни и устраивающие мировые культурные революции с надеждой перестроить в три года Москву; а за ней - всю вселенную" .
В Петербурге прибежищем модернизма были "Бродячая собака" и "Привал комедиантов" - куда иногда заглядывал и Бунин, - но не для чтения стихов и не для споров, - его можно было видеть там держащимся отчужденно, демонстративно молчавшим.
Здесь он мог слышать "очень популярные" в петербургских кружках песенки поэта-символиста (а позднее - и акмеиста) М. А. Кузмина, которые, как пишет в своих воспоминаниях художник М. В. Добужинский, "с большим тогда, казалось, шармом исполняла в "Бродячей собаке" маленькая Каза Роза. Самым любимым было "Дитя, не гонися весною за розой". Поэзия Кузмина отвечала многим уклонам тогдашних настроений и была поэтому необыкновенно современной. Дразнил и тайный и явный ее эротизм. В этом был ее успех, впрочем довольно дешевый" .
Бунина возмущали писатели, которые не чужды были богеме - как он говорил, "не вылезали из "Медведей" и "Бродячих собак"" или, по его выражению, из "гнуснейшего кабака" - "Музыкальной табакерки".
Двадцать седьмого октября 1913 года Бунин участвовал в чествовании И. Е. Репина, по случаю реставрации его знаменитой картины "Иван Грозный", которая была испорчена душевнобольным посетителем Третьяковской галереи. На собрании художников и литераторов в гостинице "Княжий двор" выступил Бунин . Вечером следующего дня он присутствовал на банкете в "Праге", которым закончилось чествование Репина .
В первых числах ноября, чувствуя себя крайне усталым, Бунин отправился на юг, в Кисловодск, месяца на полтора. Но в Кисловодске он простудился и 15 ноября возвратился в Москву. В "Кружке" читал "Чашу жизни".
В начале декабря он побывал в Петербурге, 6-го приехал в Москву.
Двенадцатого декабря Бунин выступил с речью на вечере, посвященном сорокалетию литературной деятельности крестьянина-поэта С. Д. Дрожжина. Выступали также И. С. Шмелев, Вас. И. Немирович-Данченко, П. Н. Сакулин, А. Е. Грузинский, Н. Д. Телешов и другие.
В конце 1913 года вышел сборник, объединявший рассказы и стихи Бунина 1912–1913 годов, "Иоанн Рыдалец", который вызвал восторженные отзывы критики .
По словам критика В. П. Кранихфельда, книга "Иоанн Рыдалец" "так богата содержанием, так полна интереса, что просто теряешься, как и подойти к ней". Удивителен "мощный язык Бунина, достигший в последних его произведениях неподражаемой красоты и четкости… его чудодейственная способность поднимать в мир поэзии самые, так сказать, будничные явления жизни… Среди наших современных художников, оторвавшихся от жизни и населивших мир своей фантазии какими-то отвлеченными категориями и бесплотными призраками, Бунин представляет одно из редких и счастливейших исключений. Он цепко держится за корни жизни и, питаясь их целебными соками, продолжает неизменно расти в своем здоровом творчестве, сближающем его чеканные произведения с лучшим наследием наших классиков" .
Эта заметка тронула Бунина "дружелюбным и внимательным отношением к автору, которое чувствуется в ней и которое так редко теперь" , - писал он Кранихфельду 9 декабря 1913 года.
В письме к Бунину 5 июля 1913 года И. С. Шмелев говорит: "Пишу вам. Захотелось сказать, что тоскую по работам вашим. Нового хочется, еще и еще хочется. Читаешь - и черт возьми, - и навоз пьешь с наслаждением, да, да! Тоскуешь - болеешь, а пьешь иногда с жутким и горьким наслаждением. Дай же вам Бог - есть он есть, ибо вы его носите, - так же крепко, и нежно, и больно творить! Знаете, иной раз заглянешь в нутрь глубокую, слеза набежит, и редко, редко что есть еще ценнейшее в жизни - наше искусство и наше родное крепкое, нежное и всеобъемлющее слово. И рад, что ему служите вы и что вы - есть" .
Горький писал Д. Н. Семеновскому о сборнике "Иоанн Рыдалец": "Посмотрите, какая строгость, серьезность, какая экономия слова и любовь к нему" .
Горький, как сообщает А. А. Золотарев, говорил Бунину:
""Иоанн Рыдалец", как это просто, прекрасно, правдиво рассказано вами. Это вы, это я, это все мы, вся русская литература рыдает денно и нощно, оплакивая злодеяния своих Иванов грозных, не помнящих себя в гневе, не знающих удержу своей силе. Вот мне бы хоть один такой рассказец написать, чтобы всю Русь задеть за сердце. Какой счастливец стал бы я" .
Двадцатого декабря 1913 года Бунин с женой и Н. А. Пушешниковым отправились за границу. 30 декабря прибыли на Капри. Иван Алексеевич писал Нилусу 1/14 января: "Были <в> Берлине, Мюнхене, Меране и Вероне. Сейчас опять на Капри - приехали позавчера" .
И эту зиму прожили они в гостинице "Квисисана". Здесь уже были Черемновы и встретили своих друзей весьма радушно. Горький уехал 27 декабря в Россию.
Из литераторов, после отъезда Горького, в его доме остались жить И. Е. Вольнов и И. П. Ладыжников.
Зима 1913/14 года, проведенная в Италии, была для Бунина весьма плодотворной. В январе он написал рассказы "Святые" и "Весенний вечер" , в феврале закончил "Братья". 9 февраля начал рассказ "Пост" (черновой автограф, хранящийся в Музее Тургенева и озаглавленный "Великий пост", датирован: "Капри, 9.II. 1914. Глотово. 27.XII. 1915"), Пять стихотворений, написанных в разное время ("Причастница", "При свече", "Купальщица", "Норд-ост" и "Отчаяние"), были напечатаны, вместе с упоминавшимся выше стихотворением "Псковский бор", в феврале в журнале "Современные записки".
Рассказ "Клаша" и стихи "Тора", "Новый завет", "Магомет и Сафия" помечены: "Рим. 24 марта, 1914". К марту относятся также стихи "Господь скорбящий", "Плач ночью" и "Иаков", опубликованные тогда же в газете "Русское слово".
Бунин записал в дневнике: "из наиболее "любимого, ценного" для него - "Святые" больше всего". Этот рассказ - во хвалу жизни и любви. Блудница Елена, претерпев жестокие гонения за свою любовь, которую в конце концов дано было ей познать, стала святой. "…Великое, несметное множество грехов прикрывает любовь!"
Подобно Елене - повествуется в рассказе - Аглаида предавалась страстям, но слезами и суровой жизнью преобразилась; а ее стольник Вонифатий, пленивший ее и пленившийся ею, - этот "беззаветный ботикур", стал великомучеником, оказавшись, по велению своей госпожи, среди святых страстотерпцев: при виде публичной казни христиан в городе Тарсе "возвеселился духом за имя Господне", кинулся в народ и подхватил слова старца, возгласившего перед казнью: "Да святится имя Господне, Христово, Пречистое!" - И он "принял мечное сечение" от язычников. Этот сюжет Бунин заимствовал из жития святых. Память блаженной Аглаиды отмечается церковью православных христиан 19 декабря ст. ст. (1 января н. ст.). Почитается церковью и имя Вонифатия, причтенного к лику святых.
Последние годы явились для Бунина как бы оправданием справедливости слов, выписанных им из Бодлера: "Чем больше работаешь, тем лучше работаешь и тем сильнее хочется работать. Чем больше творишь, тем становишься производительнее" .
Рассказ "Братья" написан на основе наблюдений, которые дала Бунину поездка на Цейлон. В раннем варианте рассказа "Третий класс", называвшемся "Записные книжки", он отметил высокомерно-презрительное отношение англичан к жителям колонии. В частности, он писал: "В Коломбо я глазам своим не верил, видя, как опасливо, все время начеку проходят англичане по улицам, - как они боятся осквернить себя нечаянным прикосновением к томилу, к сингалезу и вообще ко всякому "цветному" человеку, ко всякому "презренному" (по их любимому выражению) дикарю.
А какими скандалами сопровождались на Цейлоне все мои попытки проехать по железной дороге в третьем классе!"
Бунин вспоминал также: "Когда я был в Коломбо, меня равно поразили свет солнца, совершенно непередаваемый и слепящий, и учение Будды, в котором много от этого слепящего очи и душу солнца… После, в Одессе, я вышел на берег как пьяный. Я жмурился, я не мог глядеть на землю, освещенную солнцем: мне все чудился огненный свет Коломбо. Я хотел передать этот свет в "Братьях"" .
Ромен Роллан писал Бунину 10 июня 1922 года: "Я вижу… вдохновенную красоту некоторых рассказов, обновление вашими усилиями того русского искусства, которое и так уже столь богато и которое вы сумели еще более обогатить и по форме, и по содержанию, ничто не захватило меня так сильно в вашей книге, как эти два рассказа "Братья" и "Соотечественник"" .
Одиннадцатого января 1914 года Бунин отметил в дневнике: "Начал "Человека" (Цейлонский рассказ)". Эта запись не может относиться к "Братьям": в декабре предыдущего года была уже напечатана одна из глав этого рассказа.
Двадцать третьего он отправился вместе с Н. А. Пушешниковым в Неаполь. Он пишет на следующий день:
"Вчера из Неаполя ездили в Салерно. Удивительный собор. Пегий - белый и черно-сизый мрамор - совсем Дамаск. Потом Амальфи.
Ночевали в древнем монастырском здании - там теперь гостиница. Чудесная лунная ночь…
25.1.14. Выехали из Амальфи на лошадях… Дивный день".
Бунин, Вера Николаевна и Н. А. Пушешников в последнюю неделю марта 1914 года уехали с Капри. 9/22 марта Бунин писал В. С. Миролюбову еще с Капри, а письмо Ф. И. Благову от 25 марта/7 апреля отправлено уже из Рима, куда Бунины прибыли по пути в Россию. В Риме побывали в храме Петра. 30 марта ст. ст. уехали в Загреб, Будапешт, потом - "вниз по Дунаю к Черному морю, - пишет Вера Николаевна в дневнике… - Астма (у Пушешникова. - А. Б.) заставляет нас пересесть в поезд… Бухарест. Провинция румынская". Возможно, что в эту поездку они побывали в Зальцбурге. Пушешников записал в дневнике 3 апреля: