"Начал читать Н. Львову - ужасно. Жалкая и бездарная провинциальная девица. Начал перечитывать "Минеральные воды" Эртеля - ужасно! Смесь Тургенева, Боборыкина, даже Немировича-Данченко и порою Чирикова. Вечная ирония над героями, язык пошленький. Перечитал "Жестокие рассказы" Вилье де Лиль Адана <…> Плебей Брюсов восхищается. Рассказы - лубочная фантастика, изысканность, красивость, жестокость и т. д. - смесь Э. По и Уайльда, стыдно читать".
Надежда Григорьевна Львова (автор сборника стихов "Старая сказка", с предисловием В. Брюсова, который посвятил ей книгу "Стихи Нелли"), двадцати двух лет, в 1913 году, покончила самоубийством; о ней писал И. Эренбург. Ее личность в каком-то смысле заинтересовала Бунина. Он замечает в дневнике (23 августа): "Следовало бы написать о ней рассказ".
Искусственность описаний и характеристик, многословие, придуманную красивость Бунин никогда не мог выносить спокойно, раздражался и негодовал.
Происходили грозные события, вторгавшиеся в его повседневную жизнь, вот-вот могла решиться судьба России в условиях русско-немецкой войны и в ходе революционных потрясений; его собственное будущее было весьма неясно; тревога за близких ему людей лишала уравновешенности и покоя. 18 августа Бунин записывает:
"В час уехал Юлий - в Москву. Лето кончилось! Грусть, боль, жаль Юлия, жаль лета, чувство горькой вины, что не использовал лета лучше, что мало был с Юлием, мало сидел с ним, катался. Мы вообще, должно быть, очень виноваты все друг перед другом. Но только при разлуке чувствуешь это. Потом - сколько еще осталось нам этих лет вместе? Если и будут эти лета еще, то все равно остается их все меньше и меньше. А дальше? Разойдемся по могилам! Так больно, так обострены все чувства, так остры все мысли и воспоминания! А как тупы мы обычно! Как спокойны! И неужели нужна эта боль, чтобы мы ценили жизнь?"
В то же время и в дневниках и в стихах той поры - ощущение радости жизни от приобщения к красоте природы.
Дневник, 16 октября: "Вечер поразительный. Часов в шесть уже луна как зеркало сквозь голый сад… и еще заря на западе, розово-оранжевый след ее - длинный - от завода до Колонтаевки. Над Колонтаевкой золотистая слеза Венеры <…> Вспомнился Цейлон даже". "Краски чистейшие" (18 октября, в такую же погоду).
То же в стихах:
О, радость красок! Снова, снова
Лазурь сквозь яркий желтый сад
Горит так дивно и лилово,
Как будто ангелы глядят.О, радость радостей! Нет, знаю,
Нет, верю, Господи, что ты
Вернешь к потерянному раю
Мои томленья и мечты!
(24 сентября 1917 г.)
С приезда в Глотово Бунин написал более двадцати стихотворений.
Н. А. Пушешников отметил в дневнике:
"Иван Алексеевич пишет стихи. Говорит, что если бы можно было еще пожить, то расписался бы совсем".
В октябре стало совсем неспокойно. Возвращались с фронта, с оружием, озлобленные солдаты. Мужики "жгут хлеб, разоряют усадьбы", - пишет в дневнике Пушешников. "Все это время, - продолжает он, - ничего не делаем от волнения. События идут быстро. Мы не совсем разбираемся, что происходит".
Бунин писал Юлию Алексеевичу (не позднее октября 1917 года):
"Дела общественные, политические совсем раздавили мою душу. У меня полная безнадежность" .
Решили уехать в Москву 23 октября.
Вера Николаевна записала в дневнике 1917 года:
"Октябрь 22. Первое известие о погромах за Предтечевым <…> Волнение среди местной интеллигенции. Сборы".
Об отъезде из деревни есть запись в дневнике Н. А. Пушешникова:
"В четыре <часа> напились чаю и попрощались и выехали еще в полном мраке, пахнущем изморозью. На деревне еще спали. Ничего и никого. Ни одного огня. Проехали аллею, выехали на гумно мимо заиндевевших бурьянов. Полынь в инее, солома. Дорога черная и масляная. За Озерками поехали по большой дороге. Стали попадаться солдаты, подозрительно на нас посматривали. Когда подъезжали к Становой, нам повстречались девки и бабы. Они шли, орали песни, толпой человек в двадцать. Когда мы поравнялись с ними, и закричали и зацикали на нас.
- А это кто? (на Ивана Алексеевича). Не то баба, не то мужик! - заговорили они, смеясь на Ивана Алексеевича, который сидел в полушубке и шапке с наушниками. Они столпились у оглобель, так что стало невозможно ехать. Иван Алексеевич зверел. Лошади остановились.
- Господи! - сказала курносая баба. - На них бы солдатов.
- Отходи! - крикнул Иван Алексеевич и вынул браунинг. - Слышишь, что говорю. Перестреляю!..
Бабы и девки оторопели. Но курносая сказала:
- Орудием хочет. Машка, беги за мужиками. Вон в лознике. - Несколько девок побежало к лозникам, находившимся в полуверсте.
- Однако дело дрянь, - сказал мне Иван Алексеевич. Он намотал вожжи и взял арапник и изо всех сил вытянул коренную и потом пристяжку. Лошади как бы упали вниз и понесли. Бабы раздались и открыли дорогу. Остановились мы только в семи верстах от Ельца, когда у нас соскочило колесо. Пришлось заехать к кузнецу и прождать у него полтора часа, пока он сваривал шину. В Ельце остановились у Б<арченко>. Вечером К. играл нам "Лорелею" и Кампанеллу Листа. Пробыли в Ельце два дня. Настроение здесь тревожное. Был слух, что Елец будут громить мужики. Говорили, что мужики из окрестных деревень окружали город. До Москвы ехали с Б. П. <Орловым>".
Вера Николаевна записала об этих днях 23 октября:
"Бегство на заре в тумане. Пленные. Последний раз Глотово, Озерки, Большая дорога…
Бабы: "Войну затеяли империалисты". Бешеная езда. Рассыпалось колесо. Семь верст пешком в валенках и шубе. Елец. Ни единой комнаты ни в одной гостинице. Барченко. Гостеприимство их.
24 <октября> <…> Вечер с елецким обществом. Орлов и др.
25 <октября>. Отъезд в первом классе. Мы втроем и Орлов. Солдаты в проходах. Отношение не враждебное.
26 <октября>. Москва. Первые слухи о восстании. Телефон к Телешовым. Спасение 8000 р. Обед и вечер у них".
С 26 октября Бунин и Вера Николаевна поселились у ее родителей, Муромцевых, на Поварской, "мимо их окон, - писал А. Е. Грузинский 7 ноября 1917 года А. Б. Дерману, - вдоль Поварской гремело орудие".
В Москве Бунин прожил зиму 1917/18 года. В вестибюле дома, где была квартира Муромцевых, в дни боев установили дежурство, двери были заперты, ворота заложены бревнами. Дежурил и Бунин.
Тридцать первого октября 1917 года он записал:
"За день было очень много орудийных ударов (вернее, все время - разрывы гранат и, кажется, шрапнелей), все время щелканье выстрелов <…>
От трех до четырех был на дежурстве. Ударила бомба в угол дома Казакова возле самой панели. Подошел к дверям подъезда (стеклянным) - вдруг ужасающий взрыв - ударила бомба в стену дома Казакова на четвертом этаже. А перед этим ударило в пятый этаж возле черной лестницы (со двора) у нас <…> Хочется есть - кухарка не могла выйти за провизией (да и закрыто, верно), обед жалкий <…>
Опять убирался, откладывал самое необходимое - может быть пожар от снаряда <…>
Почти двенадцать часов ночи. Страшно ложиться спать. Загораживаю шкафом кровать <…>
1 ноября <…> Весь день не переставая орудия, град по крышам где-то близко и щелканье. Такого дня еще не было <…> Нынче в третьем часу, когда вышел в вестибюль, снова ужасающий удар где-то над нами. Пробегают не то юнкера, не то солдаты под окнами у нас <…>
Ходил в квартиру чью-то наверх, смотрел пожар (возле Никитских ворот, говорят) <…>
2 ноября. Заснул вчера поздно - орудийная стрельба. День нынче особенно темный (погода). Остальное все то же. Днем опять ударило в дом Казакова. Полная неизвестность, что в Москве, что в мире, что с Юлием! Два раза дежурил <…>
4 ноября. Вчера не мог писать, один из самых страшных дней всей моей жизни <…> Пришли Юлий, Коля (Н. А. Пушешникова. - А. Б.). Вломились молодые солдаты с винтовками в наш вестибюль - требовать оружие".
Отсиживание в квартире-крепости кончилось, Бунин "ходил по переулкам возле Арбата. Разбитые стекла и т. д.".
"21 ноября 12 часов ночи. Сижу один, слегка пьян. Вино возвращает мне смелость, муть сладкую сна жизни, чувственность - ощущение запахов и проч. - это не так просто, в этом какая-то суть земного существования".
Бунин включился в литературную жизнь, которая, при всей стремительности событий общественных, политических и военных, при разрухе, а потом и голоде, все же не прекращалась. Он бывал в "Книгоиздательстве писателей", участвовал в его работе (17 и 18 января, 18 февраля, 12 марта, 24 апреля, 19 мая 1918 года), в литературном кружке "Среда" (6, 14, 19 февраля) и в Художественном кружке (16 февраля).
При встречах с писателями - И. Шмелевым, В. С. Миролюбовым, А. Белым - велись возбужденные споры о русском народе и современной литературе.
Тринадцатого марта Бунин провел вечер у Екатерины Павловны Пешковой вместе со старым революционером Бахом, с А. Н. Тихоновым и В. С. Миролюбивым.
В 1917 году, в Петрограде, вышел сборник стихов и рассказов Бунина "Храм Солнца". В издательстве Горького "Парус", практическими делами которого занимались А. Н. Тихонов и Гиммер-Суханов, должно было выходить Собрание сочинений Бунина, за которое Горький заплатил ему 17 тысяч вперед. Но книги не печатались; в конце концов в 1918 году был издан один десятый том. Для альманаха, выходившего в издательстве "Парус", он дал стихи "Золотыми цветут остриями…", "Просыпаюсь в полумраке…", "Этот старый погост…", "Стали дымом, стали выше…", "Тает, сияет луна в облаках…", "Что впереди? Счастливый долгий путь…", "Мы рядом шли, но на меня…". В этом году были написаны рассказы "Исход" и "Зимний сон".
Девятнадцатого мая 1918 года Бунин посетил В. М. Фриче, который ведал иностранными делами в правительстве. В дневнике пишет: "…узнать о заграничных паспортах. Нет приема. Сказал, чтобы сказали мою фамилию - моментально принял. Сперва хотел держаться официально - смущение скрываемое. Я повел себя проще. Стал улыбаться, смелей говорить. Обещал всяческое содействие. Можно и в Японию, "можно скоро будет, думаю, через Финляндию, тоже и в Германию…"".
Об отъезде из Москвы В. Н. Муромцева-Бунина писала мне 13 марта 1958 года: "Сообщаю наши даты. Мы покинули Одессу в 1920 году 26 января по старому стилю. А из Москвы мы выехали 21 мая 1918 года. Жили в квартире моих родителей на Поварской, в доме Баскакова, номер 26, в нижнем этаже. От входа налево .
Провожали нас на Савеловский вокзал Юлий Алексеевич и Екатерина Павловна Пешкова. Разрешение устроил нам Фриче в благодарность за то, что Иван Алексеевич хлопотал за него у московского градоначальника, чтобы его не высылали из Москвы незадолго до революции. Мы ехали в санитарном вагоне до Минска. От Минска в поезде до Гомеля. Там сели на пароход до Киева".
С Савеловского вокзала Бунины переехали на Александровский (теперь - Белорусский) вокзал. Им предоставили "купе в санитарном вагоне, где находилась столовая для медицинского персонала и купе доктора", - вспоминала Вера Николаевна.
Переезжая границу в Орше, за которой "находились области оккупированные", Бунин плакал, он "оставлял за собой, - по его собственному выражению, - и Россию и всю свою прежнюю жизнь".
В дневниковых записях Бунина и Веры Николаевны даны некоторые подробности этого, по выражению Ивана Алексеевича, "ужасного" путешествия - очень медленного переезда от города к городу, в сопровождении охраны, с длительными стоянками и с опасностью застрять в пути.
"В Вязьме были в три часа 24 мая и стояли там до вечера, - пишет Бунин в дневнике. - В Смоленск прибыли рано утром 25-го, откуда тронулись в пять утра. В Орше стоим уже три часа, не зная, когда поедем дальше.
26 мая. Двинулись в 11 часов 20 минут утра. В 12 часов без 10 минут мы на "немецкой" Орше - за границей <…>
Едем на Жлобин.
27 мая (9 июня). Воскресенье.
Утром Минск. Серо, скучно. Узнали, что поезд пойдет на Барановичи". Из поезда пришлось тащить веши на другой, Александровский вокзал - больше версты. Помогли два больных солдата. Вера Николаевна здесь узнала, что надо переезжать на Виленский вокзал. Оказалось к тому же, что для получения билетов на дальнейший путь нужен пропуск. Получили пропуск с трудом, после больших волнений.
От Минска до Гомеля ехали в просторном купе, потом пересели на пароход и по рекам Сож и Днепр приплыли в Киев. Вера Николаевна писала в цитированном выше письме:
"В переполненном Киеве едва нашли пристанище. Сначала попали в притон. Затем редактор "Киевской мысли" (М. И. Эйшискин. - А. Б.) предложил нам свою квартиру , и мы прожили у него меньше недели. Одолевали Ивана Алексеевича поэты и писатели, так что из-за них пришлось бежать в Одессу, а в Киеве была чудесная весна, начало лета, и уезжать не хотелось, семья редактора была на даче, и было очень удобно там провести еще некоторое время. Оттуда в Одессу".
В Одессу Бунин и Вера Николаевна прибыли в начале июня 1918 года - по-видимому, 3/16 июня. Вера Николаевна записала в 1919 году: "Год, как мы в Одессе…"
О приезде Бунина писал П. Нилус в статье "Впечатления. И. А. Бунин" (Жизнь. Одесса, 1918, № 7, июль).
Остановились в гостинице "Крымская" (у Сабанева моста, дом 1), жить пришлось в душном номере, Вера Николаевна это с трудом переносила, теряла силы. С 11 (ст. ст.) июня переехали на дачу Шушкиной под Одессой.
Вера Николаевна писала брату Всеволоду Николаевичу Муромцеву 29 июня 1918 года (ст. ст.):
"Дача у нас хорошая, большая, стоит в фруктовом саду, а сад выходит в степь"; "несмотря на неважную погоду, мне кажется, - продолжает она в письме 1 августа (ст. ст.) 1918 года, - что я живу в раю…".
У Буниных бывали литераторы. Жил с ними на даче Нилус. 26 июня/9 июля 1918 года были в гостях у Буниных историк литературы. Д. Н. Овсянико-Куликовский, писатели Г. Д. Гребенщиков, А. М. Федоров, литературный критик Д. Л. Тальников, журналист В. О. Недзельский.
Приходил В. П. Катаев со своими первыми рассказами; молодой автор казался Бунину талантливым, и он всячески покровительствовал ему и помогал.
Первого августа 1918 года Вера Николаевна писала брату:
"Ян немного отдышался и повеселел, а то под конец зимы он совершенно перестал на себя походить, так угнетающе действовала на него московская жизнь. Сейчас пишет с него портрет масляными красками молодой художник Шатан, который в то же время рисует меня сангиной, это нечто вроде пастели…"
14/27 августа Вера Николаевна пишет: "Ян и Нилус в городе. В 11 часов утра назначено свидание с Брайкевичем насчет книгоиздательства, товарищества на паях в Одессе <…>
Деньги, взятые из Москвы, приходят к концу. Ян не работает. Проживать здесь нужно минимум две тысячи рублей в месяц".
В августе 1918 года приехал А. Н. Толстой.
Бунин писал:
"Осень, а затем зиму, очень тревожную, со сменой властей, а иногда и с уличными боями, мы и Толстые (Алексей Николаевич и Наталья Васильевна. - А. Б.) прожили в Одессе все-таки более или менее сносно, кое-что продавали разным то и дело возникавшим по югу России книгоиздательствам…"
О своей жизни Бунин писал 20 сентября 1918 года литературному критику А. Б. Дерману:
"Дорогой Абрам Борисович, очень рад, что вы нашлись <…>
Живется нам в общем плохо. Все растущая, душу угнетающая и рисующая мрачные перспективы дороговизна, непрестанная боль, ужас и ярость при чтении каждой газеты, вечная тревога за близких, - о которых за последнее время ныне уже никаких известий, меж тем как Юлий Алексеевич снова тяжело заболел <…> близость зимы, которая нам, буквально не имеющим ни клока теплого, несет лютый холод - и пр. и пр. <…>
А теперь о сборнике. Увы, у меня, кроме двух-трех стихотворений, ничего нет! Душой рад бы был исполнить вашу просьбу - и не могу! Я ничего не писал - все лето. Не узнаю себя - такая все лето была душевная подавленность и телесная слабость - ведь вы знаете, какую зиму мы пережили…"
1/14 сентября 1918 года Вера Николаевна записала, что сняли комнаты в особняке художника Е. И. Буковецкого. Переехали с дачи только 1 октября (ст. ст.), так как в конце сентября комнаты Буниных были реквизированы австрийцами; Одесса была оккупирована с марта по ноябрь 1918 года австро-германскими войсками, а с ноября 1918-го по 6 апреля 1919-го - англо-французскими. Иван Алексеевич должен был хлопотать - ходил к некоему Горностаеву, который принял его "очень почтительно и сказал, - писала Вера Николаевна 4/17 октября родителям в Москву, - что визитная карточка Яна будет для него реликвией. Вспомнили они свою первую встречу в Москве".
Вера Николаевна писала родным: "Квартира очень красивая, со вкусом убранная, много старинных вещей <…> Кроме платы за комнаты, все расходы по ведению дома и столу будем делить пополам. Деньги, взятые из Москвы и полученные в Киеве, приходят к концу. Ян делает заем в банке, тысяч на десять…" "В такой обстановке не приходилось жить, - говорит Вера Николаевна в другом письме родным. - У нас две комнаты, большие, высокие, светлые, с большим вкусом меблированные, но лишних вещей нет. Удобств очень много. Даже около моего письменного стола стоит вращающаяся полка с большим энциклопедическим словарем, - это то, о чем я всегда мечтала". "Живу я с комфортом, как не жила и в мирное время" (письмо родным 21 ноября / 4 декабря 1918 года).
Бунин мечтал о Крыме. О том, что "Бунин собирается в Крым", писал И. С. Шмелев Марии Павловне Чеховой 18/31 августа 1918 года из Алушты . Но в Крым он не поехал.
Ради заработка Бунин отправился с чтением своих произведений в поездку по Украине, "уехал через Киев в Екатеринослав"; об этом пишет в дневнике Вера Николаевна 15/28 октября 1918 года.
В Одессе в то время оказались некоторые известные писатели. "Почти вся редакция "Русского слова" с <Ф. И.> Благовым во главе <…> Москвичи начинают объединяться и общаться. В воскресенье, - пишет Вера Николаевна родным 2/15 января 1919 года, - было собрание под председательством князя Евг. Трубецкого. Правление - временно инициативная группа - кн. Трубецкой… Бурышкин, Луи и др.".