С. В. Яблоновский (псевдоним, настоящая фамилия Потресов) анонимно напечатал пасквиль на Бунина в газете "Русская мысль" 10 ноября: "Маленький фельетон", с подзаголовком "Ему, Великому" . В этом непристойном фельетоне высмеивался Бунин - автор воспоминаний, которые он читал на литературном вечере 23 октября. Восьмого декабря Яблоновский напечатал в "Русской мысли" другую статью, признался, что это он написал фельетон и обвинял Бунина в том, что он будто бы "перескочил" к большевикам; этот, как выразился Бунин, "паскудный "пес потрессучий"" пал уже до того, "что в последнем своем "памфлете" вовсе не спроста, - писал он Зайцеву, - привел мои стихи о Петре и о "граде Петра": хотел, разумеется, напомнить местному НКВД, кто я такой"; унизился до доноса. "И вот к этакому-то мерзавцу послан был кто-то из "Русской мысли" специально - с заданием облить меня грязью, чудовищной пошлостью, клеветой, брехней! Ведь всем известно, что он сидит дома, уже давно не выходит никуда (и потому даже и тут солгал: "удостоившийся присутствовать" - как подписался он под своим "Маленьким фельетоном")" . Яблоновский в течение двух лет был на содержании своей жены, находившейся на официальной службе по канцелярской части в газете "Советский патриот", следовательно, получавшей жалованье от советского посольства.
Напечатал статью о перемене Буниным политических взглядов в том же роде, как писал Яблоновский, другой сотрудник "Русской мысли", сообщал Бунин А. Седых 19 декабря 1948 года, "темный прохвост Лазаревский, про которого уже давно ходят здесь слухи насчет его делишек с немцами во время оккупации…" . Взволнованный "подлостью "Русской мысли"", Бунин послал в "Новое русское слово" "Письмо в редакцию", оно было напечатано 28 декабря 1948 года.
Бунину необходима был поездка в Русский Дом для поправления здоровья. А денег не было, и он написал отчаянное письмо А. Седых 5 декабря 1948 года:
"…Решаюсь наконец сказать вам вот еще что: я стал очень слаб, задыхаюсь от эмфиземы легких, летом чуть не умер (буквально) от воспаления легких, два месяца пролежал в постели, разорился совершенно на докторов, потом на бесполезное лечение эмфиземы (ингаляцией), которое мне стоило 24 тысячи - и т. д. Второго января должен уехать с В. Н. опять на зиму в Juan-les-Pins, чтобы не свалиться опять от парижского климата и холода в квартире… Короче сказать: мне пошел 79-й год и я так нищ, что совершенно не знаю, чем и как буду существовать. И вот, от совершенного отчаяния, прошу вас - сделайте, ради Бога, что-нибудь для меня - попросите, например, Кусевицкого и добрых людей, знакомых его, помочь мне хоть немного.
Возможно, что просьба моя глупа и безнадежна - тогда сожгите это мое позорное письмо" .
Известный русский дирижер и музыкальный деятель, президент Общества американо-советской дружбы в годы войны, Сергей Александрович Кусевицкий, по словам А. Седых, "немедленно и очень щедро отозвался на эту просьбу".
По поводу сбора денег для Бунина А. Седых сообщал 13 марта 1965 года: "Письмо от 5–12–48 даст вам очень точное представление о степени нужды, в которой жил И. А., и о его моральных страданиях, связанных с необходимостью обращаться за помощью к состоятельным людям. В среднем в месяц я высылал ему 100 долларов. Деньги эти я добывал тем, что продавал некоторым моим знакомым книги И. А. по 25 долларов за экз.; позже он присылал мне на отдельных листках автографы для этих людей, и я вклеивал их в книги" .
Написал он о своей "гнусной, нищей старости в минуту горького отчаянья" и теперь, говорит в письме к А. Седых 19 декабря 1948 года, "очень раскаиваюсь - тем более, что вижу, особенно по нынешнему письму ко мне Марка Александровича, что во всем Нью-Йорке трудно найти среди архимиллионеров больше двух человек, способных дать сто долларов. И говорю вам истинно от всего сердца: не просите ради Бога ничего ни у кого больше" .
Бунин написал "Автобиографические заметки" и отправил 5 декабря 1948 года с уплывшим в Америку П. А. Михайловым Андрею Седых для "Нового русского слова" (напечатаны 26, 27 и 28 декабря 1948 года).
Он взял билеты на 2 января 1949 года для поездки в Русский Дом вместе с Верой Николаевной. Об отъезде на Лазурный Берег писал Зуров автору данной работы 12 августа 1966 года:
"Иван Алексеевич уехал на юг в ужасном состоянии. Я Ивана Алексеевича и Веру Николаевну провожал. Иван Алексеевич задыхался. После двух-трех шагов останавливался и садился на раскладной стул, который я для него накануне купил. Я вел Ивана Алексеевича под руку. От такси до железнодорожного контроля мы шли - с частыми передышками и остановками - десять минут. Иван Алексеевич после болезни страшно исхудал. Был невероятно бледен (после потери крови). До вагона мы его с трудом довели. Он шел открыв рот, дыхания не хватало (астма и склероз легких). У вагона мы увидели Г. В. Адамовича и А. В. Бахраха".
Пробыть на Ривьере Иван Алексеевич и Вера Николаевна надеялись до мая, но задержались "в благодатном краю" (слова В. Н.). "Мы должны прибыть в Париж в воскресенье 15 мая", - сообщал Иван Алексеевич Зурову 15 апреля 1949 года.
"Автобиографические заметки" вызвали некоторые неодобрительные отзывы. Бунин благодарил А. Седых в письме 20 января 1949 года за защиту от "клянущих" его за то, что не расплакался в них "насчет Блока, Есенина (о которых еще и слуху не было в ту пору, о которой я говорил в своих "Заметках", которые, кстати сказать, ничуть не есть история русской литературы) и за то еще, что старик Бунин позволил себе иметь свое собственное мнение о "поэтическом" таланте величайшего холуя русской "поэзии" Маяковского при всей его холуйской небездарности.
Вскоре я пошлю в "Новое русское слово" свои заметки об Алешке Толстом, - в них скажу еще несколько слов о Маяковском в свою защиту. Я напомню (очень спокойно), как он называл звезды не иначе как "плевочками", как он описывал свое путешествие по Кавказу: "помочился в Терек, поплевал в Арагву…" и что он "пел" об Америке" .
Во Франции было голодно, печататься негде было, и Иван Алексеевич стал подумывать об Америке. А. Седых его отговаривал, в Новом Свете ему бы не понравилось, переезд на другой континент с его здоровьем был бы ему не по силам.
Радовал успех литературных воспоминаний. "Ведь из-за них, - писал Бунин А. Седых 5 апреля 1949 года, - вашу газету рвали у газетчиков с дракой!" Написал он еще "зернистую вещь - "Третий Толстой" - об Алешке Толстом - с большими хвалами его таланту писательскому - и с меньшими - таланту житейскому" .
В 150-летнюю годовщину со дня рождения Пушкина Бунин произнес краткую речь 21 июня 1949 года. Он сказал:
"…До самых священных недр своих поколеблена Россия. Не поколеблено одно: наша твердая вера, что Россия, породившая Пушкина, все же не может погибнуть, измениться в вечных основах своих и что воистину не одолеют ее до конца Силы Адовы".
Бунин отказался участвовать в Пушкинском комитете, написал об этом Адамовичу; в комитете участвовал Лифарь. Бунину, по его здоровью, не до комитетов было. А на людях, по словам Веры Николаевны, он "оживляется. Бывает блестящ" .
Летом 1949 года приезжал в Париж А. Седых; перед возвращением в Америку заходил к Бунину 23 августа и сказал, что исхлопотал ему у владельца фирмы "Этам" С. С. Атрана "пенсию" 10 тысяч франков в месяц начиная с сентября, которую Бунин получал до 1951 года, до смерти С. С. Атрана.
Новый, 1950 год не "встречали". Вера Николаевна была у всенощной. Ей теперь трудно стало отлучаться от дома, Иван Алексеевич нередко не мог оставаться один - усилилась астма. "Телефона нет", - записывает Вера Николаевна в дневнике 23 января 1950 года; разрешение на телефон получили через год: 25/12 января 1951 года.
Его книги все распроданы, надо искать экземпляры для перевода на иностранные языки. Шли переговоры о печатании "Жизни Арсеньева" на немецком языке в Австрии. Он готовил русское издание "Воспоминаний", исправлял, дополнял рукопись в апреле 1950 года и продал эту книгу английскому издателю Леману за 106 тысяч франков; издатель Caiman Levy вместе с литературным агентом Бунина Гофманом сократили ее, автор возмущался, потом махнул на это рукой. Издали и французы, и американцы; главные нью-йоркские газеты, по словам Ивана Алексеевича, "хвалили" книгу.
В русской прессе в Америке выступил Георгий Александров со статьей "Памяти Есенина" (Новое русское слово. Нью-Йорк, 1950, 27 октября), защищал Есенина от суждений Бунина о нем в его "Воспоминаниях", необъективных, порочащих поэта, которого читала и пела вся "советская Русь", что, по словам Бунина, еще не является доказательством поэтической ценности Есенина. "Мало ли что пели когда-то в России и задолго до большевиков, и при них; вся мещанская Россия чуть не со слезами пела многие годы "Чудный месяц плывет над рекою", вся "передовая", левая - "Есть на Волге утес" - стихотворение одно из самых глупых во всей мировой поэзии <…> Поэтические достоинства стихов про этот утес столь же не велики, как и стихов "Из-за острова на стрежень" и "Солнце всходит и заходит", тоже петых "всей" Россией. Сходила с ума когда-то "вся" Россия и от Надсона, Бальмонта… А что сталось с ними теперь? <…>
Память, которую оставил по себе Есенин как человек, далеко не светла. И то, что есть теперь люди, которые называют ее светлой, - великий позор нашего времени" .
По-русски "Воспоминания" вышли в издательстве "Возрождение" в Париже в начале сентября 1950 года, к юбилею Бунина. Девятого сентября прислали экземпляры автору, и он читал.
С бесцеремонностью людей, далеких от литературы и чуждых нормам литературной этики, отозвалась о "Воспоминаниях" П. Степанова в "Возрождении" (1951, тетрадь 14, март - апрель), которое редактировал ее муж С. П. Мельгунов. Бунин ответил на эти нападки заметкой "Милые выдумки" в "Новом русском слове" (Нью-Йорк, 1951, 13 мая). Статейка П. Степановой, пишет Бунин, начинается так: "Они (эти "Воспоминания") написаны, конечно, с большим мастерством и читаются с огромным интересом", но, продолжает он, "в большой просак попала госпожа П. Степанова, благодаря той на редкость злобной запальчивости, с которой (совершенно непостижимо, почему и зачем?) ей взбрело в голову кинуться на меня: не только в пух и прах разнести мои литературные воспоминания, оклеветать их, - я будто бы ни единого доброго слова не сказал ни об одном из писателей, современных мне, - я, который с такой сердечностью и даже с восторгом помянул Гаршина, Короленко, Чехова, Эртеля, Куприна (времени расцвета его таланта), - но и унизиться до позорной выдумки политической" - о том, что Бунин будто бы "вхож" в советское посольство.
В 16-й тетради "Возрождения" Степанова-Мельгунова поместила несколько слов о Бунине - возражения на его "Милые выдумки" в том же роде, как она писала раньше. Мельгунов и его жена, писал Бунин Алданову, "все еще подло, дико лгут, будто я "вел переговоры" на счет возвращения моего в Россию с высшими чинами большевиков в Париже. Нет, я никогда не вел. Мне предлагали самым бесстыдным образом золотые горы за это возвращение, но я их послал к черту категорически" . Бунин намерен был советоваться с В. А. Маклаковым - общественным деятелем и адвокатом, - как привлечь ее и ее мужа к суду.
Он писал в статье "К моим "Воспоминаниям"", что его чернили уже несколько лет. "В. Зеелер выдумал и напечатал в "Русской мысли" с год тому назад (9 марта 1951 года. - А. Б.) нечто довольно удивительное обо мне и о Чехове: я будто бы в самом гнусном виде изобразил когда-то Чехова (будто бы идущего под зонтом и со свечой в руке в отхожее место) и напечатал эти гнусности в "Современных записках". Я, конечно, ничего подобного никогда не изображал и не печатал, но нелепая ложь Зеелера была и есть вполне законна в том потоке лжи, которой целых три года, при безмолвном соучастии Зайцева, старалась опозорить меня "Русская мысль", начав со лжи о том, будто я совершил "сальто-мортале" к большевикам. А потом клеветать на меня в том же роде усердно принялась госпожа Степанова "в тетрадях" "Возрождения" <…> В конце концов я уж готов был "покаяться" перед Зеелером и Степановой и просить их о "высшей мере наказания" для меня, но тут меня спас шестой выпуск новой "советской" энциклопедии, где сказано, что я одержим совершенно бешеной ненавистью к советскому союзу" (так в автографе - с малых букв. - А. К). Бунин назвал Зеелера "Гориллой" в письме к Вейнбауму (20 марта 1951 года).
О "Воспоминаниях" Алданов писал Бунину 9 октября 1950 года:
"…Впечатление чрезвычайно сильное. Книга бесстрашная - и страшная. Написана она с огромной силой" .
Бунин писал в 1925 году: "И не знаменательно ли, что нынешнему падению России, социальному, политическому и всякому прочему, не только сопутствует, но задолго предшествовал упадок ее литературы, когда всякое непотребство стало называться дерзанием, а глупость и истеричность - священным безумием…"
Адамович в статье "Бунин - обличитель" говорит о его "стойкости в сопротивлении надвигавшемуся помрачению литературы и искусства" .
Иван Алексеевич подарил "Воспоминания" княгине Шаховской, надписав: "Дорогая Зинаида Алексеевна, когда Ваше Сиятельство будете писать свои воспоминания, не браните нас так, как я тут бранюсь. Иван Бунин. 27. 10. 1950".
В конце августа и в начале сентября 1950 года Бунин лежал в клинике. Решился он отдать себя в руки врачей только после долгих уговоров. Болезни он переносил с большим терпением, но к решительным средствам - к переливанию крови, к операции - относился с недоверием и страхом.
Сейчас необходима была операция предстательной железы, для чего следовало, пишет Вера Николаевна 1 сентября 1950 года, "готовить несколько дней. Это мучительно, приходится делать уколы морфия. Временами Ян страдает нестерпимо". Его отвезли "в госпиталь к католикам" 28 августа; ухаживали монахи.
Оперировал профессор Дюфур 4 сентября. Доктор В. М. Зёрнов, лечивший Бунина, писал 5 октября 1977 года из Швейцарии:
"Ивану Алексеевичу делал операцию доктор Andre Dufour, крупный парижский уролог, родившийся в Петербурге, его отец был преподавателем французского языка в одном из петербургских учебных заведений, и доктор Дюфур прекрасно говорил по-русски".
Боли были нестерпимые, но Иван Алексеевич, по словам жены, проявил присутствие духа. Операция много стоила. Вера Николаевна заняла у Кодрянских тридцать тысяч франков. Долг - сто тысяч.
Бунин вернулся домой 20 сентября слабый и худой, по выражению Веры Николаевны, "как голодающий индус <…> Мы надеемся, - пишет она 2 октября 1950 года Т. Д. Логиновой-Муравьевой, - что Князь окрепнет ко дню своего восьмидесятилетия, которое будет ровно через три недели, то есть 23 октября" .
Бунин не любил отмечать дни рождения, с наступлением знаменательной даты делал вид, что этот день как все другие - самый обычный. Он говорил: вот и еще год миновал. А теперь еще здоровье недостаточно окрепло, и он не мог бы присутствовать на публичном чествовании. Отмечали 80-летний юбилей на дому.
От французов, сообщает Н. В. Кодрянская, был создан комитет: "Comité pour célebrer le quatrevingtième anniversaire de l’écrivain Ivan Bounine".
В Америке романистка Пэрл Бак "согласилась возглавить Комитет по чествованию И. А., но из этого ничего не вышло, - пишет А. Седых. - Не было ни публичного чествования, ни денег" . Иван Алексеевич хотя и огорчился этим, шутил: "…Мое 80-летие вышло просто замечательно! Визгу много, а щетины - на грош! - как говорили на ярмарках про свиней самой низкой породы <…> Если бы я не продал в Америку и тут, Calman-Levy, мои "Воспоминания", пришлось бы Вере Николаевне на улице милостынку просить" .
В "праздник своей старости", как выразился Бунин в одном из писем, 23 октября 1950 года Иван Алексеевич сидел в кресле, в халате, выслушивая поздравления депутаций, друзей или просто знакомых - народу перебывало за день человек двести. Снимали фильмы, которые находятся сейчас в Сан-Франциско - у Юрия Викторовича Мельтева.
Ю. В. Мельтев писал мне 12 сентября 1970 года о Бунине тех дней: "…Юбиляр был очень слаб после недавно перенесенной операции и от приступов астмы; первое, что видели посетители, был большой плакат с указанием, что рукопожатия запрещены врачом".