К этому времени относится письмо В. В. Пащенко к И. А. Бунину (без даты), в котором она говорит о своем отъезде из Орла:
"Уезжаю, Ваня! Чтобы хотя сколько-нибудь привести в норму наши, как и сам знаешь, ненормальные отношения, нужно вдали взглянуть на все наиболее объективно; последнее возможно именно, когда мы с тобой в разлуке. Надо сообразить, что собственно не дает мне покою, чего я хочу и на что способна. Да ты, голубчик, сам знаешь, что у меня в душе. А так, как жили, не приведя все душевные смуты в порядок, нельзя продолжать жить. Ты без меня будешь свободнее, бросишь, наверное, службу. И этот мотив сильно звучит в душе. Результат всех моих размышлений напишу из дому. Будь мне другом, верь, что я столько выстрадала за это последнее время, что, если бы дольше осталась - сошла бы с ума. Не фраза это, если ты хотя капельку знаешь меня, ты бы это понял.
Будь же другом дорогим - пиши мне. Дома я и полечусь, и успокоюсь, и вернусь бодрая, готовая и трудиться, и жить хорошо со всеми людьми. Сколько раз ты говорил, что я тебя измучила, но ведь и сама я мучалась не меньше, если не больше. Каждая ссора оставляла след, все накопилось, не могу так жить, тяжело, не вижу смысла в этой жизни. Прости, родимый! И пойми, что это не каприз, это необходимо для дальнейшей жизни. Лучшего не придумаю. Пиши, голубчик.
Твоя Варя.
Не придумаю и не могу думать. Страшно тяжело, помоги разобраться. Не забудь меня. Не езди за мной - все напишу, и лучше, если что-либо выясним.
Голубчик, родимый, не забудь меня, ведь я все равно приеду, дай отдохнуть мне. Отдохни сам, успокойся, одумайся" .
Юлию Алексеевичу, который приезжал в Орел, удалось на этот раз уладить отношения Варвары Владимировны и Ивана Алексеевича.
В конце августа 1892 года Бунин и Пащенко переехали в Полтаву. Юлий Алексеевич взял к себе в Управу младшего брата, однако первое время у Бунина не было определенных занятий и он даже собирался уехать в Лубны. Только в январе 1893 года для него была придумана должность библиотекаря, - работа легкая, оставлявшая достаточно времени для чтения, поездок по губернии со статистиками или путешествий. Он писал матери из Полтавы 26 января 1893 года:
"Мои дела неопределенны. Может быть, поеду вскоре в Лубны, но вернее всего останусь библиотекарем в Управе. Не знаю еще, сколько буду получать, но, вероятно, никак не менее 40–45 р. Варя служит теперь в уездной управе и получает всего 15 рублей, но мы надеемся, что она получит место в сельскохозяйственном обществе на 40 рублей. Тогда у нас будет 80–85 рублей и я буду иметь полную возможность заниматься и развиваться и писать…"
В Полтавском земстве группировалась интеллигенция, причастная к движению 70-х и 80-х годов. Многие привлекались по политическим делам, побывали в тюрьме и ссылке: известный общественный деятель Н. Г. Хлябко-Корец кий, некоторое время заведовавший статистическим бюро, И. Н. Присецкий, братья В. И. и С. И. Мельниковы, В. П. Нечволодов, С. П. Балабуха и другие. Были здесь и некоторые из товарищей Ю. А. Бунина по московским народническим кружкам - например, известный агроном М. П. Дубровский. Часто собирались по субботам у Веры Васильевны Терешкевич, также служившей в статистическом бюро. Собирались периодически и в других домах, "мечтали о возрождении радикального движения, строили даже планы этого возрождения, читали идейные книги и журналы, - пишет Ю. А. Бунин в своих воспоминаниях… - Мы глубоко верили, что скоро вновь начнется освободительное движение, когда пригодятся и наши силы. Эта вера обусловливалась тем, что глухое в общественно-политическом смысле время близилось к концу, - кое в чем проявлялись признаки пробуждения…"
В эту среду и попал И. А. Бунин.
Влияние прогрессивной интеллигенции распространилось и на газету "Полтавские губернские ведомости", в которой И. А. Бунин помещал свои художественные произведения и статьи. Братья Бунины входили в редакцию газеты.
Работу в библиотеке Бунин сменил вскоре на занятия статистикой.
В это время он много писал. Его имя стало чаще появляться в "толстых" журналах, а напечатанные произведения привлекали внимание корифеев литературной критики. Бунин в "Автобиографических заметках" приводит слова Михайловского, что из него выйдет "большой писатель" . По словам Бунина, "редкое участие" принял в нем поэт А. М. Жемчужников, который содействовал напечатанию его стихов в "Вестнике Европы" . Жемчужников писал Бунину 28 апреля 1893 года:
"Из вас может выработаться изящный и самобытный поэт, - если вы не будете давать себе поблажки. Пишите не как-нибудь, а очень хорошо. Это для вас вполне возможно. Я в этом убежден" .
В конце мая 1893 года Бунин приезжал в Огневку. Через некоторое время приехала и Варя.
В 1893–1894 годах Бунин, "от влюбленности в Толстого как художника" , был толстовцем. Он жил тогда в Полтаве, "прилаживался к бондарному ремеслу" , посещал толстовские колонии.
Брат Бунина Юлий Алексеевич говорит в своих воспоминаниях, что И. А. Бунин "ездил в Сумской уезд Харьковской губернии к сектантам села Павловки для ознакомления и собеседований с ними. Сектанты эти по своим взглядам близко примыкали, как известно, к толстовскому учению" . Это были "малёванцы". Они отказывались от военной службы, к православной церкви относились крайне враждебно (сжигали иконы). 16 сентября 1901 года "малёванцы" произвели в Павловках бунт - разгромили церковь, которая была одновременно и школой. За это их отправили в тюрьму в город Сумы.
В самом конце 1893 года Бунин уехал из Полтавы в Харьковскую губернию к толстовцам хутора Хилково, принадлежавшего известному толстовцу князю Д. А. Хилкову, - от Павловок в четырех-пяти километрах. Прожил здесь дня три-четыре. Оттуда он отправился в Москву к Толстому, о встрече с которым давно мечтал.
Бунин посетил Толстого в один из дней между 4 и 8 января 1894 года. Он писал В. В. Пащенко 4 января: "У Льва Николаевича еще не был. Сегодня - или к нему, или в итальянскую оперу… В Москве пробуду числа до 8-го" .
Эта встреча, по словам Бунина, произвела на него "потрясающее впечатление" . Толстовец Б. Н. Леонтьев писал Толстому из Полтавы 30 января 1894 года: "Бунин приехал очень огорченный, что так мало провел времени с вами, - вы были главная цель его поездки, - он вас очень любит и давно жаждал знакомства с вами. Он не может спокойно, без волнения говорить о вас" .
Скоро увлечение Бунина толстовством кончилось, сам Толстой, писал он впоследствии, "и отклонил меня опрощаться до конца" .
В 1895 году Бунин написал рассказ "Сутки на даче" (позднее озаглавленный "На даче"), в котором довольно иронически обрисовал толстовца и неприменимость его взглядов к реальной жизни, а впоследствии, в "Освобождении Толстого", он посвятил толстовцам несколько едких страниц.
Но перед Толстым-художником Бунин преклонялся всю жизнь. Он говорил, что как только он "услышит имя Толстого, так у него загорается душа, ему хочется писать и является вера в литературу" .
О Толстом он "рассказывал с каким-то трепетом, чуть ли не со страхом", - писал Г. В. Адамович автору этой работы 22 мая 1965 года. "Толстой неизменно живет с нами в наших беседах, в нашей обычной жизни" , - сообщает в дневнике поэтесса и писательница Г. Н. Кузнецова, много лет прожившая в доме Бунина.
Уточняя приведенные мною сведения в заметке "Последние годы Бунина" , Г. В. Адамович писал:
"Накануне смерти был у Бунина Ал. Ва. Бахрах (парижский литератор. - А. Б.), живший (вернее, скрывавшийся, как еврей) у него в Грассе во время войны. Бахрах мне сам об этом посещении рассказывал.
"Разговор зашел о Толстом, но не об "Анне Карениной", а о "Воскресении", и Бунин, болезненно морщась, вспомнил главу о православной обедне и сказал:
- Ах, зачем, зачем он это написал!
У вас упоминается "Анна Каренина", и в такой форме, которая совпадает с моим разговором с Буниным, - но не накануне смерти, а за два-три месяца до нее. Я действительно спросил:
- Иван Алексеевич, помните вы ту главу, где ночью, на станции, в снегу, Вронский неожиданно подходит к Анне и впервые говорит о своей любви? (часть I, гл. 30. - А. Б.).
Бунин приподнялся на кровати и сердито взглянул на меня:
- Помню ли я? Да что вы в самом деле! За кого вы меня принимаете? Кто же может это забыть? Да я умирать буду, и то повторю вам всю главу слово в слово. А вы спрашиваете, помню ли я!"
Где-то (не помню, где) я этот разговор привел, по-русски. Кроме того, привел его во французском сборнике, посвященном Бунину, в серии книг, посвященных Нобелевским лауреатам, изданной Шведской Академией" .
Бунин говорил Бахраху: "Я недавно кончил перечитывать "Войну и мир", должно быть в пятидесятый раз. Читаю лежа, но от восхищения постоянно приходится вскакивать. Боже, до чего хорошо… А в "Иване Ильиче" взят какой-то ошибочный упор. Вот лежит Иван Ильич и думает: того-то не успел сделать, то-то позабыл, как гадко жизнь свою прожил. А главное ведь не это (и сразу с нескрываемым содроганием) - главное это ужас самой смерти, ужас небытия, ухода от жизни… Чем полнее прожита жизнь, тем страшнее приближение конца…
- Вы знаете, насколько выпукло написаны персонажи Толстого. Возьмите любой текст: каждому портрету уделяется лишь несколько слов, а создается впечатление, что описана каждая веснушка. И вы никогда ни с кем не спутаете Наташу, Соню, Анну. Только один Иван Ильич написан обще. Но это ведь сделано умышленно" .
Бахрах вспоминает свое посещение Бунина в последний день его жизни - 7 ноября 1953 года:
"Когда я пришел, он лежал полузакрыв глаза, еще более отощавший за ту неделю, что я его не видал, еще более подавленный и измученный, и красивое лицо его, сильно заросшее щетиной, было почти пепельного цвета… На его постели лежал томик Толстого, и когда я спросил его, что он теперь читает, он, как мне показалось, слегка приободрился и ответил, что еще раз хочет перечитать "Воскресение", но сказал при этом, что читать ему уже трудно, трудно сосредоточиться, особенно трудно держать книгу в руках. А потом добавил и, что меня удивило, с какими-то почти гневными интонациями:
- Ах, какой замечательный был во всех отношениях человек, какой писатель… Но только до сих пор не могу понять, для чего понадобилось ему включить в "Воскресение" такие ненужные, такие нехудожественные страницы…
Он имел в виду те, в которых описывается служба в тюремной церкви… (Не лишено возможности, что до этого дня ему и не попадался экземпляр "Воскресения" с востановленными купюрами, сделанными в свое время цензурой.)" .
Бунин писал о Толстом М. В. Карамзиной 20 июля 1938 года: "Перечитайте кое-что, что я выписал из его дневников (в книге "Освобождение Толстого", гл. XI. - А Б.), - например, как он шел на закате из Овсянникова, - "лес, рожь, радостно", - как ехал вечерней зарей через лес Тургенева: "и соловьи, и жуки, и кукушка…" Более прекрасных, несравненных слов о бессмертии ни у кого нет во всей мировой литературе"
В 1899 году Бунин подарил Толстому только что вышедшую "Песнь о Гайавате" с надписью "Льву Николаевичу Толстому с чувством искренней любви и глубокого уважения".
Прожив зиму 1893/94 года в Полтаве, весной Бунин "отправился опять один странствовать то в поезде, то пешком, то на пароходе "Аркадий", на котором он тогда поднялся вверх по Днепру" .
В июле он приезжал в Огневку Орловской губернии, в имение брата Евгения Алексеевича. Там встретил мать и сестру, которых Евгений вызвал телеграммой, - он сильно болел. Бунин уехал из Огневки 24 июля, 27-го был в Харькове, где встретил его Юлий Алексеевич. Оттуда братья отправились в Полтаву.
Летом он снова путешествовал по хуторам и деревням Украины, по старинным селам Поднепровья. В одну из таких поездок он видел на переселенческом пункте целую "орду" крестьян, гонимых нищетой и голодом с родных мест за десять тысяч верст в Уссурийский край. О переселенцах он скоро написал рассказ "На край света".
Девятнадцатого мая 1894 года Бунин записал в дневнике, что он был в одном из дачных мест под Полтавой, Павленки; отправился туда и 15 августа художник Мясоедов писал с него портрет "в аллее тополей на скамейке .
Двадцатого октября 1894 года в Ливадии умер Александр III, и это обстоятельство имело для Бунина большое значение. Дело в том, что за незаконную торговлю толстовской литературой - распространение изданий "Посредника" - Бунин был приговорен к трехмесячному заключению в тюрьме. Теперь, по манифесту Николая II, он был амнистирован.
Четвертого ноября 1894 года, в день присяги новому императору, В. В. Пащенко, воспользовавшись тем, что "все мужчины отправились в собор и в приходские храмы" , уехала, оставив Бунину записку: "Уезжаю, Ваня, не поминай меня лихом"… Эта фраза, - пишет В. Н. Муромцева-Бунина, - так часто цитировалась в течение нашей жизни и при Юлии Алексеевиче, что я не сомневаюсь в ее подлинности" .
Разрыв с Варей Бунин тяжело переживал. Родные опасались за его жизнь. По просьбе Юлия Алексеевича из Огневки приехал Евгений, чтобы увезти брата с собой. Но Евгений Алексеевич не решился один ехать с ним. Отправились все втроем. По настоянию И. А. Бунина остановились в Ельце. Встретиться с Варей или узнать, где она, оказалось невозможно. Ее отец при появлении Бунина в его доме обошелся с ним очень грубо: об этом пишет из Полтавы Юлий Алексеевич матери Варвары Владимировны.
В Огневке Бунин пробыл недолго. Скоро он опять отправился в Елец, где узнал, что В. В. Пащенко вышла замуж за его друга А. Н. Бибикова. Это известие настолько ошеломило Бунина, что, по словам сестры Марии Алексеевны, с ним "сделалось дурно, его водой брызгали". Он поехал к Пащенко, не застал их дома и поездом отправился домой. "Ему хочется уехать к тебе, - пишет далее Мария Алексеевна Ю. А. Бунину. - Но мы боимся его одного пускать. Да он и сам мне говорил, что я один не поеду, я за себя не ручаюсь".
Сам Бунин говорит в письме (без даты) к Юлию, что, услыхав о замужестве Вари, "насилу выбрался на улицу, потому что совсем зашумело в ушах и голова похолодела, и почти бегом бегал часа три по Ельцу, около дома Бибикова, расспрашивал про Бибикова, где он, женился ли. "Да, говорят, на Пащенке…" Я хотел ехать сейчас на Воргол, идти к Пащенко и т. д. и т. д., однако собрал все силы ума и на вокзал, потому что быть одному мне было прямо страшно. На вокзале у меня лила кровь из носу и я страшно ослабел. А потом ночью пер со станции в Огневку, и, брат, никогда не забуду я этой ночи! Ах, ну к черту их - тут, очевидно, роль сыграли 200 десятин земельки".
О той поре своей жизни Бунин вспоминал: "Так же внутренно одиноко, обособленно и невзросло, вне всякого общества, жил я и в пору моей жизни с ней. Я по-прежнему чувствовал, что я чужой всем званиям и состояниям (равно как и всем женщинам: ведь это даже как бы и не люди, а какие-то совсем особые существа, живущие рядом с людьми, еще никогда никем точно не определенные, непонятные, хотя от начала веков люди только и делают, что думают о них). Я жил, на всех и на все смотря со стороны, до конца ни с кем не соединяясь, - даже с нею и с братом. И по-прежнему дома не сиделось…"
Отношения Бунина и В. В. Пащенко отразились в "Жизни Арсеньева", хотя этот роман нельзя рассматривать как его автобиографию. Сам Бунин не раз протестовал против такого представления о его произведении.