Эта книга с первых же страниц подкупает откровенностью, простотой изложения, оригинальностью оценок. Людмила Зыкина, снискавшая поистине всенародную известность и любовь, повествует о своей жизни и творческой биографии. Книга пронизана радостью встречи с Песней, чудесной музыкой, талантливыми людьми, с которыми автору довелось работать, общаться, дружить.
Эта книга будет интересна не только многочисленным почитателям таланта великой певицы, любителям отечественного и зарубежного искусства, истории родной страны, но и самому широкому читателю.
Содержание:
-
К читателю 1
-
Глава I - Истоки 1
-
Глава II - В поиске 7
-
Глава III - Были и небылицы 19
-
Глава IV - Армия 22
-
Глава V - За морями, за долами 27
-
Глава VI - Лиц не общих выраженье 54
-
Глава VII - Вокруг культуры 83
-
Иллюстрации 84
Людмила Зыкина
Течет моя Волга…
"Клянусь честью, ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков".
А. С. Пушкин
К читателю
За калейдоскопом житейских будней и забот незаметен стремительный бег времени, которое так безжалостно укорачивает длинный ряд годов, прибавляя вовсе ненужные морщины. Зато воспоминание сглаживает их, омолаживая лик, делая его светлее, одухотвореннее.
С необычайной яркостью вспоминаю давно и не очень давно прошедшее, живо воскрешаю в памяти подробности множества встреч, лица замечательных людей звучат в ушах, словно это было вчера, их голоса. Иных уж нет, а те далече, сказал поэт, наверное, не без горечи и грусти. Что поделаешь, бессмертен лишь Господь Бог, разлука же, как известно, уносит любовь, и не только ее.
Однажды я спросила Родиона Щедрина: "Что такое счастье?" Он ответил: "Это тепло человеческих встреч". Сказано точно и всеобъемлюще.
Действительно, тем и прекрасно искусство, что за отданное ему душевное горение оно не только одаривает яркими и волнующими минутами творческого удовлетворения, но и помогает открывать в людях неведомые им самим драгоценные тайники, те их черты и особенности, которые обычно дремлют под спудом повседневности. В этом и состоит счастье моей профессии, моей жизни. Счастлива я тем, что пела не только на всех лучших концертных площадках планеты, но и на неказистых подмостках родных новостроек, на палубах больших и малых военных кораблей, на сценах Дворцов и Домов культуры поморов, нефтяников, газовиков, шахтеров, судостроителей, сельских тружеников… Ведь песня - это как объяснение в любви, и я не устаю признаваться в этом чувстве к своему великому народу, надеюсь, не промотавшему своих сил и не отчаявшемуся в своем стремлении возродить мощь России.
Давно-давно я прочла у Сент-Экзюпери, что "единственная настоящая роскошь - это роскошь человеческого общения". Тогда, по молодости, я не задумывалась над смыслом и значением этих слов и лишь годы спустя до конца поняла, как прав оказался французский летчик, одаренный поэт и писатель, одержимый искатель, герой. Он и сегодня может служить примером для всех и каждого своей интеллектуальной деятельностью, моральными качествами. И как близки оказались понимание счастья и роскоши русского композитора и пионера французской авиации.
Мне еще и повезло. На родине и за ее пределами жизнь сталкивала меня и сталкивает поныне с интересными талантливыми людьми, часть которых, можно сказать, - явление, целая эпоха в мировом искусстве. Им также уделено значительное место в книге. В целом же это не биография, не монография и уж тем более не исследование моего или чьего-либо творчества. Это все лишь беглые наблюдения о встречах, общении, о том, что сохранила и несет через годы память. Думаю, что они кого-то заинтересуют, принесут пользу, пригодятся для понимания роли и места человека в жизни, искусстве.
Учла я и многочисленные просьбы моих слушателей написать о своем детстве, юности, о том, какими тернистыми путями шла к песне.
Источников в работе над этой книгой было несколько. Это и мои ранние опубликованные размышления об искусстве, и довольно объемистый архив о творческом пути, заботливо собранный мужем, и газетные и журнальные статьи о деятелях культуры.
Не скрою от Вас, читатель, что всех, о ком я пишу более или менее подробно, я любила и люблю и вполне допускаю, что, рассказывая о них, я в чем-то не совсем беспристрастна. Ну что ж, вольному воля, да и может ли человек вообще быть бесконечно беспристрастным, особенно на крутых поворотах жизни, судьбы? Вряд ли. Да и не в этом суть. Главное не отказываться от своих убеждений, симпатий, друзей, веры.
Архангельское
Глава I
Истоки
Я уже проснулась, сон отлетел, но глаз не открываю: мне кажется, что так, с закрытыми глазами, лучше слушать бабушкин голос и, главное, вдыхать запах вкусного-превкусного пирога-курника, который готовят на кухне…
Но это сладостное полузабытье длится несколько мгновений. Мне уже шесть лет, и сегодня, в воскресный день, непременно дадут какое-нибудь важное поручение - например, помочь накрывать на стол.
- Вставай, Милуша! - нараспев говорит папина мама Василиса Дмитриевна. Только она называет меня так, я же зову ее по-деревенски: Васюта, бабушка Васюта.
Иду на кухню - здесь просторно, чисто, как в деревенской избе, - и получаю свою долю пирога. Верчусь у бабушки под ногами. Сегодня семейный обед, и в комнате нашей скоро станет тесно: придут родственники - мои тетки с мужьями и детьми.
Мы живем на самом краю Черемушек (теперь мест этих не узнать: недавно завернула в родной уголок - ни дома, ни тропки не нашла).
Неподалеку из-под земли бьет ключ.
Полтораста шагов вприпрыжку - и я на берегу полузаросшей реки. Оглядываюсь вокруг - ни души.
Стягиваю через голову стираное-перестиранное платьице и осторожно погружаюсь в студеную ключевую воду.
Вода прозрачна до самого дна: все камешки, все песчинки как на ладони, а в глубине медленно плавают черные неторопливые пиявки. Я их очень боюсь, но вида не подаю - воспитываю волю; стою на одной ноге и начинаю счет. Дойдя до десяти, умиляюсь собственной выдержке, прибавляю еще один десяток, затем другой - так до трехсот.
Пора возвращаться, а уходить не хочется. Но дома ждет праздник и, что самое важное, - бабушкины песни.
…Не так давно в одном из писем я прочла о себе стихотворные строчки:
Как в Рязани, на окраине,
Родилась девчонка…
Насчет окраины - верно, только я - москвичка, родилась в Черемушках, как потом выяснилось, в один день с Вильгельмом Кюхельбекером, Ильей Глазуновым, Тихоном Хренниковым - 10 июня. А вот исток наш, родительский корень, действительно рязанский.
Бабушка моя была родом из-под Скопина, из деревни Лопатино. Это неподалеку от есенинских мест, на границе, как там говорят, "московщины" и "рязанщины". Много лет собиралась я съездить на родину к бабушке, да все как-то не получалось; наконец собралась, поехала. Только никого из знавших Василису Дмитриевну в деревне уже не осталось.
А была она известная на всю округу песельница.
Пела бабушка Васюта, как сама любила говорить, "нутром"; песня буквально клокотала в ней, хотя она почти никогда не повышала голоса.
Из своего горла она извлекала просто удивительные звуки, и была для нее песня отдушиной в трудной, порой нерадостной жизни.
Когда умер дед и гроб его поставили на стол в центре комнаты, бабушка не плакала - она запела вдруг высоко, скорбно и протяжно. Я дернула ее за сарафан:
- Ты что, бабуля!
Потом уже, когда вернулись с кладбища, сели помянуть дедушку, объяснила мне:
- Песня, Милуша, лечит всякую тоску-печаль…
Высокая, статная, всегда в чистом платье, говорила тихо, неторопливо, и все ее уважали, слушались. В неисчерпаемой певческой кладовой держала она "про запас" замечательные подголоски.
Преклоняясь перед бабушкой, уже все ее песни я выучила наизусть и сама тайком пробую петь. Но больше всего мне нравится, как после некоторых слов она по-особому прищелкивает языком и еле слышно выводит голосом - р-р-р-р-р!.. Я стараюсь ей подражать, но у меня ничего не выходит…
- Милуш, что задумалась? - спрашивает бабушка. Ой, и вправду задумалась, замечталась… А все-таки как это она, Васюта, делает свое "р-р-р-р"?..
Была в бабушке особая "великатность" - лесковское это слово соединяет в себе "великолепие" и "деликатность".
Для меня она - самая красивая и сильная. Очень любила свой дом, детей, внуков и внучек. Никогда не знала, что такое хворь.
Когда перебрались из деревни в Москву, поселились все в тесной комнатенке.
Бабушка огляделась, улыбнулась:
- Ничего, землянку выроем…
И в самом деле - взяла лопату, мы ей помогли и за сутки соорудили настоящий подземный дом. Зиму там прожили - и тепло было, и сухо, и чисто…
Не могла бабушка без леса. Знала вокруг каждый кустик, каждое грибное или ягодное место.
Уж и видела она плохо. Но войдет, бывало, в лес и бросит невзначай:
- Ну-ка, внученька, гребани вон там!..
Я недоверчиво подхожу, наклоняюсь - точно: стоит, спрятавшись под кустом, ядреный белый гриб… Как она угадывала - осталось для меня загадкой.
Теперь, когда хоть на несколько часов удается вырваться в подмосковный лес, я тоже, кажется, понимаю, слышу и рощу, и речку.
…Так и стоит перед глазами то воскресное утро в нашем небогатом доме. Хлопнула дверь - мама пришла с дежурства. Не передохнула, пошла помогать свекрови.
Маму мою звали Екатерина Васильевна. Работала она нянечкой-санитаркой в больнице. За отца моего, Георгия - Егора по-деревенски - девятого бабушкиного сына, вышла замуж поздно, "по-городскому". Когда я родилась, маме уже было двадцать семь лет.
Мама торопится, суетится: скоро гости пожалуют. А я все пристаю к ней, не отхожу - пусть наденет любимую мою розовую кофточку. Она у мамы - единственная выходная.
Пришли родственники - мои тетки с мужьями и детьми. Я сижу смирно, жду конца застолья, ведь самое интересное не сейчас - потом, когда начнут петь.
Но они все медлят, все говорят про свое, что меня, девчонку, совсем не занимает.
И вот наш скромный пир окончен. Пора бы им запеть - от нетерпения я себе места не нахожу. Бабушка наклоняется к маме, шепчет ей на ухо. Та улыбается, что-то негромко говорит отцу, и все смотрят на меня. В самом деле, почему они томят?
- А ну-ка, Милуш, давай запевай! Как я тебя учила! - говорит бабушка мягким и в то же время повелительным тоном.
Я даже сразу толком не поняла, чего от меня хотят. Как это - запевать?
Выпрямилась, напряглась. Голос у меня слабенький, хрупкий.
- Легко, легко запевай, - это уже мама просит, - не бойся!
Я начинаю все ту же, бабушкину и мамину любимую "Соловей кукушку уговаривал".
Допела, чуть не убежала из-за стола от страха. Кругом захлопали, а бабушка перекрестила - благословила меня:
- Ну вот и смена…
Первое мое "соло", первые мои аплодисменты…
Вступили взрослые - согласно и стройно: сначала тетя Паша, мамина сестра, завела "Вот вспыхнуло утро".
Какие же были у моих родственников чудесные голоса! Позже в Хоре имени Пятницкого, и на радио, и просто в деревнях встречала я сотни певцов и певиц. Но таких голосов, как в доме нашем, таких подголосков не слышала больше нигде!.. Теперь, спустя много-много лет, могу "разложить по полочкам": у бабушки был альт, у отца - бас, у тети Паши - скорее всего, меццо. А вот у мамы голос был совершенно своеобразного тембра, высокий, с колоратурным взлетом.
Потом запевала мама, а бабушка подтягивала: "Степь", "Вот мчится тройка почтовая", "Хас-Булат удалой", "Последний нонешний денечек" и "Шумел камыш, деревья гнулись" - в ту пору нежная, грустная песня, которая еще не обрела теперешней "хмельной" популярности.
В доме нашем, в семейном хоре, пели очень строго - ни одной вульгарной, разухабистой интонации, а репертуар был самый разный: и жестокие романсы, и городской фольклор, и самые что ни на есть старинные, заповедные, что ли, деревенские песни. Тут уж, конечно, задавала тон бабушка - несравненная мастерица. Стелилась у нее песня "по-рязански", как Ока в полях - с извилинами да с загонами. Голос то жаворонком взмывал ввысь, то, будто скользя по облакам, устремлялся вниз, к земле, породившей эти чудо-песни.
Родила я сына в поле,
Дайте счастья ему,
Дайте долы!
Много лет спустя в исследованиях фольклористов я прочитала, что это особая манера - "петь волнами", когда звук украшает легкая вибрация. Верхние ноты при этом буквально тают, "испаряясь" на лету…
Вспоминаю о днях детства, о доме нашем, о бабушке, о маме еще и потому, что некоторые журналисты до сих пор пишут, будто с самых юных лет проявилось во мне "стремление к сцене", "тяга к музыке" и даже "предчувствие высокого призвания".
А все было не так. Вернее, не совсем так.
Не сцена, не концертная эстрада манили меня тогда. Как и тысячи моих сверстниц, бредила я именами Чкалова, Байдукова, Ляпидевского, Белякова и, конечно, героинями-летчицами - Расковой, Гризодубовой, Осипенко.
Была я коренастая девчонка, носила значок ГТО первой ступени - еще на цепочке. Играла и в волейбол, и в футбол, даже в хоккей - ни в чем не хотела уступать мальчишкам. Летом с велосипеда не слезала. Сама его ремонтировала, разбирала и собирала, смазывала подшипники, исправляла то и дело колесные "восьмерки" - неизбежные следы ухабов и ям. "Что ты все время возишься с этим несчастным велосипедом? - возмущалась мама. - Свет клином на нем сошелся. Век бы с него не слезала, скоро спать на нем будешь…"
Обожала копаться в моторах; после войны даже на мотоцикле трофейном носилась по Черемушкам. И каждый самолет провожала взглядом.
Через много лет выпадет мне счастье дружить с наследниками чкаловской славы - летчиком-испытателем Георгием Мосоловым, космонавтами Юрием Гагариным, Валентиной Терешковой, Павлом Поповичем, Виталием Севастьяновым, Владиславом Волковым. Они и сегодня для меня воплощение той несбывшейся далекой мечты детства - сесть за штурвал самолета, высоко-высоко взлететь над землей…
…Жили мы трудно. Мама очень уставала на работе, и особо заниматься мною ей было некогда. Учила она меня шитью; я и сейчас науки этой не забыла. А за шитьем тихонько напевала.
Песню про вышивальщицу и моряка, возможно, многие слышали с телеэкрана; я спела ее режиссеру Марлену Хуциеву, и она зазвучала в его фильме "Был месяц май":
На берегу сидит красотка.
Она шелками платье шьет.
Работа чудная по шелку,
У ней цветов недостает.
Отец работал до войны на хлебозаводе. Была у него светлая голова, хотя иностранными языками и не владел, высоких титулов не имел. "Работать плохо - себя не уважать", - любил говорить он. Слова отца я пронесла через всю жизнь, служили они мне путеводной звездой.
Видя мою тягу к музыке, к пению, откуда-то принес балалайку, мандолину, какие-то дудочки, свирели…
Я выучилась играть русскую, цыганочку, страдания на гармошке и на струнных. Труднее всего осваивала почему-то гитару, но одолела, разучила вальс и даже… болеро.
Мне, наверное, повезло - главный врач больницы, где работала мама, очень любил искусство, музыку, песню. Клуб при этой больнице славился своей самодеятельностью: танцорами, чтецами, певцами. Потом я наших девочек-танцовщиц встречала и в "Березке", и в ансамбле Игоря Моисеева. "Гремели" и наши певицы - Надя Щеглокова, Нина Гаврина. Вспоминается мне Нинин голос с удивительно красивым тембром, с неповторимыми низкими обертонами - талант у нее был несомненный.
Я стала ходить в клуб - не петь, а танцевать, даже в драмкружке занималась.
Первой обратила на меня внимание наша соседка Антонина Ивановна Кормилицына. Была она полная, высокая, особенной легкой стати. Ездила на велосипеде - это тогда было в диковинку.
Антонина Ивановна любила петь - и не только песни, помню, разучивала даже оперные партии.
Почему-то очень верила она в меня, в мой голосок и бывало говорила:
- Есть у тебя огонек, который не у всех зажигается…
Первой она учила меня самым элементарным житейским премудростям - как двигаться, не размахивая руками, не сутулиться, не горбиться. "Надо, - повторяла она, - не идти, а нести себя…"
Осталась у меня с той поры одна-разъединственная фотокарточка: косы, прямой пробор. И дата - 1941 год…
С того памятного утра 22 июня в жизнь мою и моих сверстниц ворвалась война. Слова Молотова по радио словно провели черту между спокойной жизнью и большой бедой, которая обрушилась на нашу страну. Тревожный ритм столицы, готовящейся отбросить и разгромить врага, бессонные дежурства на крышах домов, где вместе со взрослыми мне пришлось тушить немецкие зажигалки, - такой запомнилась мне Москва в первые месяцы войны.
В больницу, ставшую военным госпиталем, каждый день доставляли раненых. Рядом с нашим домом, у окружной железной дороги, было общежитие медицинских сестер и санитарок.
Красноармейцы забегали к девчонкам на "разговоры". На столе появлялось нехитрое угощение - чай да баранки. Я тоже туда приходила, забивалась в уголок. Грустными были те посиделки - через какое-то время ребята уезжали на фронт, и след их терялся.
Я засиживалась в общежитии по вечерам. Виною тому был совсем молоденький солдат по имени Виктор. А точнее, гитара его и песни. Я просто замирала от восторга, когда он брал три-четыре аккорда и начинал старинную ямщицкую:
Вот мчится тройка почтовая
По Волге-матушке зимой.
Ямщик, уныло напевая,
Качает буйной головой.
Особенно мне нравилась "Бежал бродяга с Сахалина".
А еще научил меня Виктор:
По муромской дорожке
Стояли три сосны…
Со мной прощался милый
До будущей весны.
Сколько потом ни пела и ни слышала я песен, строки эти всегда поражают меня какой-то безыскусной, прозрачной грустью. Это, наверное, потому, что очень уж созвучны были они настроению людей летом и осенью 1941-го:
Со мной прощался милый
До будущей весны…
Осмелела я и как-то на посиделках взяла гитару. Пела старые - бабушкины, мамины, и новые - военные песни.
А скоро стало не до песен. Отец ушел на фронт. Иждивенческой карточки нам не хватало. Мама продолжала работать санитаркой, надо было зарабатывать и мне. Вот и поступила я на станкостроительный завод ученицей токаря. Когда писала заявление, прибавила себе два года - иначе бы не взяли.
Дорогой мой Московский станкостроительный имени Серго Орджоникидзе!..
Давно уже строгие городские власти наложили запрет на фабричные гудки. А в те дни по всей окраине пели они, перебивая друг друга, торжественно и чуточку тревожно.