Посетила я и небольшой старинный городок Мельник, расположенный на высоком обрывистом берегу мелкой речушки (город и получил название от слова "мелкий"). Остались в памяти старинный замок, готический собор и подземные погреба, где десятки лет в огромных бочках, диаметром до двух-трех метров, хранятся превосходные вина. Каждая бочка посвящена какому-нибудь святому. К моему удовольствию, я узнала, что наиболее распространенный сорт вина называется "Святая Людмила". Мне пришлось прямо в подвале его дегустировать. Голова быстро закружилась, но скорее от винного аромата, нежели от вина.
Попутно еще один штрих, оставшийся в памяти. Один из фестивалей завершался на открытом воздухе во дворе пражского кремля "Градчаны". Симфонический оркестр, хор и солисты местного оперного театра исполняли ораторию Дворжака "Святая Людмила". Зрелище было захватывающим. Необыкновенно звучали голоса и оркестр, поддерживаемые естественной акустикой собора святого Вита и кремлевских стен. Фанфары и детский хор, расположившийся на высокой колокольне, оставляли необычайное впечатление возвышенности и чистоты. Я стояла в группе наших музыкантов (Л. Оборин, Э. Гилельс, Ю. Шапорин и другие), совершенно завороженная происходящим. Подошел Т. Н. Хренников, взял за локоть.
- Как вам, Людмила, "Святая Людмила"? Нравится?
- Очень. Кажется, мелодия доводит до края вечности и дает возможность постичь ее величие сейчас, в эти минуты.
- Да, Дворжак всегда волнует.
Еще долго в ушах звенели незабываемые звуки. Почему-то вспомнила тогда Шопена, считавшего отечеством музыки всю Вселенную.
Я несчетное число раз была в Чехословакии, пела, радовалась успеху и не могу без волнения писать о пережитом - такими теплыми, искренними были эти встречи. Сколько цветов, улыбок, рукопожатий! Как тут не вспомнить слова Чайковского, потрясенного пылким приемом пражан: "И все это совсем не мне, а голубушке России!"
…В 1968 году "Пражской весне" был нанесен ощутимый удар - в конце августа войска стран Варшавского Договора - СССР, НРБ, ВНР, ГДР, ПНР - перешли чехословацкую границу в связи с "угрозой, которая возникла существующему в Чехословакии социалистическому строю… со стороны контрреволюционных сил". Так был прерван процесс демократических преобразований не только в Чехословакии. Потребовалось двадцать с лишним лет, чтобы правительства пяти стран осудили свои совместные действия, приняв в Москве соответствующие заявления. Я помню, как Евгений Евтушенко открыто протестовал против ввода войск, против вмешательства во внутренние дела суверенного государства. Но его голос, как и протесты горстки других наших граждан, не согласных с действиями партийного руководства, тонул в многоголосых митингах, прокатившихся по всей стране. И все же нравственный выбор был сделан. Подтвердилась старая истина: не может быть свободен народ, угнетающий другие народы.
В Париже
Весной 1964 года неутомимый Бруно Кокатрикс, один из крупнейших импресарио Европы, кавалер ордена Почетного легиона, хозяин парижского театра "Олимпия", поздравил меня с днем 8 Марта и пригласил на гастроли в составе эстрадной труппы, программа которой объединялась под общим названием "Московский мюзик-холл".
- Ваша задача - продолжить прекрасные традиции "Русских сезонов" в Париже. Я верю в ваш успех, - закончил телефонный разговор импресарио.
"Русские сезоны"! С ними связывались имена Дягилева, Павловой, Нижинского, наших замечательных музыкантов, артистов балета, танцоров ансамбля Моисеева, "Березки"… И вдруг в той самой "Олимпии", где пели Эдит Пиаф и Фрэнк Синатра, Шейла Боссе и Шарль Трене, где само участие в концерте является для любого артиста путевкой в большое искусство, предстояло петь мне, не известной Франции русской певице, да еще почти два месяца. Как-то встретит нас родина эстрадного искусства, известного под названием "искусство варьете"? Чем удивим искушенную и избалованную парижскую публику? Что нового покажем мы, московские артисты? Вопросы, вопросы… Засомневались в успехе предприятия и некоторые чиновники из Минкультуры: мол, взялись не за свое дело, мюзикл - искусство западное, а вы в этом деле новички, зачем согласились, провалите гастроли, "осрамитесь на всю Европу" и т. д., и т. п.
Начались сборы. "В каком наряде выступать?" - вполне резонно спрашивала я себя. "Жизнь слишком коротка, чтобы одеваться печально", - прочла я в специально раздобытом по случаю гастролей французском журнале мод. И дальше: "Продемонстрировать элегантность так, как ее представляет Париж, - значит не переусердствовать, дабы не спутать это понятие с его слабым отражением - шиком. Избегайте подобного недоразумения! Шик требует известной ловкости, элегантность - это прежде всего изысканность, значительность, полное владение всеми секретами ремесла… Элегантность может быть простой, но она никогда не будет легкой". Дельные слова! Они, наверное, и сегодня пригодятся не только доморощенным модницам. "Надо выглядеть на все сто! Лучше, чем очаровательная Констанция, - подтрунивал муж. - Небось, кругом д'Артаньяны шастают". Поменяла прическу, изменила некоторые детали туалета, выбрала нужный сценический макияж. Сшила три платья, в тон к ним подобрала красивые цветастые платки-полушалки. Выучила несколько песен на французском языке - авось, пригодятся! И пригодились! Еще как! (Забегая вперед, скажу, что перед очередным зарубежным турне я разучивала свои песни на языке той страны, куда гнал меня ветер странствий. В Японии, Индии, Корее, Вьетнаме, Новой Зеландии и ряде государств Европы я осваивала две-три самые популярные песни этих стран на момент гастролей и исполняла их в самом конце представления, что вызывало всегда взрыв ликования сидящих в зале.)
…Погожим майским днем ТУ-154 взял курс на Париж. В середине салона юные танцовщицы из ансамбля "Радуга" веселой стайкой о чем-то дружно стрекочут, потягивая из пластмассовых стаканчиков прохладный апельсиновый сок. "Красивые девчонки, как на подбор", - отметила про себя. Сижу рядом с Юрием Гуляевым. Расстегнув ворот рубашки, повернувшись ко мне в полоборота, он выступает в роли изначального гида.
- Лето на носу. Пора туризма. Людские орды со всего света лавиной обрушатся на Париж. Испоганят все дворы и задворки. Вонь будет отовсюду жуткая, хуже, чем в туалетах Ярославского вокзала в Москве. Подальше от центра улицы вообще не блещут чистотой. Прохожие сорят, как им нравится. Дворники, как ни стараются, не могут убрать весь мусор. Кучи отбросов и баки с ними красуются целыми днями. А собачьего дерьма еще больше - псов там великое множество. Да еще оравы авто с избытком попотчуют выхлопными газами. На какой-нибудь улице Малар встанет рефрижератор - пробка! Не на один час. Все ругаются, орут, размахивают руками, а толку никакого. На окраине улицы узкие, домишки кривые, допотопные. Правда, четыре года назад по указанию де Голля проведена реставрация дворцов и памятников, мостов, церквей, фасадов общественных зданий. (Пишу эти строки и вспоминаю Лужкова добрым словом - облагораживает мэр Москву, не хуже де Голля.) Большинство архитектурных ансамблей приобрели первозданную красоту и вновь заиграли цветным мрамором и позолотой украшений. Конечно, "омоложение" Парижа дорого обошлось налогоплательщикам, но что делать. Недавно Эйфелеву башню приводили в порядок, ремонт обошелся в круглую сумму.
Говорят, Мопассан не переносил Эйфелеву башню. На вопрос, почему он ежедневно обедает в кафе, расположенном внутри нее, писатель отвечал, что это единственное место в Париже, откуда не видно надоевшего до смерти сооружения.
- А какие там наряды?
- Самые разнообразные. Можно увидеть девиц в ярко-красных колготках и с выбритыми наголо головами или бледные ляжки седых в кудряшках американок, частенько по своей заокеанской бесцеремонности смешивающих Большие бульвары с каннским пляжем.
- Ну а как сами-то парижане одеваются?
- Просто. Для них одежда - способ самовыражения. В выходные дни никто не наряжается, как у нас. Разве что крестьяне, приехавшие из глубинки. Судя по печати, сейчас в почете обноски американской военной формы, ее многоликие имитации, заранее потертые и залатанные джинсы, поношенные и застиранные свободного покроя куртки и юбки.
- Мода?
- Мода, - кивнул певец. И, помолчав немного, добавил: - Как только она станет банальной, так выйдет из моды.
За разговорами путь оказался недолгим. В Jle Бурже спускаемся с трапа самолета. Среди встречающих вижу Кокатрикса, группу репортеров с фотоаппаратами и каких-то личностей с транспарантом "Здравствуй, московский музик-холл!". Когда мы все вышли из самолета, собравшись "до кучи", и наши юные красавицы стали хлопать ресницами, транспарант исчез. "Разобрались, паршивцы, быстро", - заметил кто-то из посольских. Вскоре прибыли в просторный и в то же время уютный отель не так далеко от "Олимпии". Перекусив, отправились с Нани Брегвадзе осматривать воспетый поэтами город. Он как раз спешно завершал свой туалет перед наплывом туристов. Короткие теплые ливни, прошедшие накануне, смыли с тротуаров накопившуюся за зиму грязь; грациозные парижанки, весело перекликаясь, драили оконные стекла; маляры степенно, словно священнодействуя, красили садовые скамейки в парке Тюильри. Увидела я и пожелтевшие от времени, потрепанные ветром афиши, свидетельствующие о том, что пьесы русских классиков не сходили в прошедшем сезоне со сцен парижских театров. Названия спектаклей, поставленных по мотивам произведений Достоевского, Чехова, Гоголя, Тургенева, Горького, встречались то здесь, то там.
Пройдя туристическим маршрутом от Триумфальной арки до площади Согласия и затем к Лувру, мы направились к собору Парижской богоматери.
- Может, хватит на сегодня? - запротестовала Нани. - Без ног останемся.
Повернули к отелю (замечу в скобках, что я всю жизнь обожала пешие прогулки. И в каком бы городе ни была, всегда находила время, чтобы побродить по улицам и скверам, площадям и переулкам, не торопясь, созерцая и впитывая в себя атмосферу увиденного и пережитого).
На другой день поехали на репетицию в знаменитый зал, расположенный на Больших бульварах недалеко от "Гранд-опера". Я была несколько разочарована: снаружи "Олимпия" выглядела обшарпанной, а внутри напоминала гигантский сарай. Сказала об этом Кокатриксу.
- Ну знаете, сударыня, - ответил он мне, - вы очень придирчивы. Подумайте сами, зачем мне тратить деньги на обивку кресел? Украшают не они - люди. Когда увидите до отказа заполненный зал, вы поймете, что о лучшем окружении мечтать нельзя. "Олимпия" только тогда, как вы говорите, напоминает сарай, когда она пуста. С публикой же получается естественная драпировка. А какая превосходная акустика, сцена.
В последнем Бруно оказался прав - и сцена оборудована новейшими средствами звуко-и светотехники, и акустика действительно великолепная.
Технический персонал встретил нас настороженно, ритм репетиций был чрезвычайно напряженным. Каждый номер выверялся едва ли не по хронометру.
В общем, волнений было немало. Но мы видели одно: несмотря на скептические пророчества, интерес к нам - небывалый. И далекий, к счастью, от того буйства зрителей, о котором вскоре написали газеты. Когда на следующий день после первого нашего свободного от выступлений вечера мы пришли в "Олимпию", нас поразил вид зрительного зала: стекла перебиты, стулья сломаны, пол в каких-то трещинах…
- Что здесь произошло? - спросила я у рабочего из ремонтной бригады.
- Литтл Ричард выступал.
Появление в "Олимпии" американского "короля" рок-н-ролла было встречено молодежью, заполнившей зал, исступленным топотом и свистом. А когда "король" в порыве экстаза сорвал с себя рубашку и бросил ее в зал, к ней устремились сотни юнцов и девиц. Началось побоище. В ход пошли стулья. Толпа бросилась на сцену. Подоспевшие полицейские едва справились с разбушевавшейся публикой. В итоге - много раненых и погром в театре.
- К счастью, - сказал Кокатрикс, - такое случается нечасто.
Итак, первое гала-представление, на которое явился "весь Париж": кабинет правительства почти в полном составе, видные представители политического, культурного и литературного мира. Каких только знаменитостей не было в тот вечер. Луи Арагон, Морис Торез, Пьер Карден, Ив Сен-Лоран, Кристиан Диор, Жан-Поль Бельмондо, Мишель Мерсье, Фернандель, де Фюнес, Серж Лифарь, Шарль Азнавур - всех не перечесть! Кто бы мог подумать, что наши выступления станут настоящей сенсацией! Каждый номер программы сопровождал гром аплодисментов, многие номера бисировались несколько раз. Неожиданным и приятным сюрпризом для парижан явилось то, что пела я на французском языке. "Письмо к матери" и "Течет Волга" исполнялись многократно на бис под шквал аплодисментов. Охапки цветов лежали у моих ног. Публика долго не отпускала всю нашу труппу, казалось, овациями и скандированию "браво!" не будет конца. Две с половиной тысячи парижан стоя приветствовали нас! Признаться, мы все не ожидали такого приема. Вышедшие на другой день газеты не скупились на похвалы. "Никогда еще "Олимпия" не видела такого выражения восторга, как на приеме москвичей. Париж полюбил московский мюзик-холл", - писала "Фигаро". "На спектакле московских эстрадных артистов весь Париж бросился к сцене с криками "браво!" и с цветами в руках. Этой ночью в театре "Олимпия" московский мюзик-холл, показав свою премьеру, завоевал себе славу в нашей столице", - заключала "Орор". "Это поэзия мюзик-холла, это то, чего вы никогда еще не видели!" - восторгалась "Франс-суар". "С необозримых просторов России привезла в Париж необыкновенно сердечные и задушевные русские песни Людмила Зыкина. Ее голос - радужная игра бриллиантов", - заключал статью обозреватель "Монд". "Песня звучит в высшей степени классически в исполнении Людмилы Зыкиной", - резюмировала "Юманите-Диманш".
Такие высказывания весьма способствовали нашей популярности. На протяжении всех гастролей ежедневно подходили незнакомые люди, иногда целые толпы, дарили цветы, жали руки, просили автографы.
Сборы от концертов были полные, успех явный, и Кокатрикс довольно потирал руки. На красочном буклете, где блестела глянцем моя цветная фотография, он написал: "Своим голосом Вы представляете самое светлое, самое яркое искусство - искусство народной песни. Слушая Вас, хочется смеяться, плакать, любить, мечтать".
Под впечатлением увиденного написал статью о нашем мюзикле и всемирно известный мим Марсель Марсо: "Это посланцы России - страны высокой культуры, высокого интеллекта…" Он приходил к нам за кулисы не раз - слушал песни, с похвалой отзывался о наших балеринах и солистах. "Когда зрители идут на ваши представления, - говорил артист, - они не думают о программе. Они приходят, чтобы немного побыть в России…"
Марсель Марсо сказал, что нигде не слышал таких голосов, как в России, и сделал мне комплимент: "Эдит Пиаф пела душой. Не буду сравнивать ваши голоса, но в вашей душе много отзвуков Пиаф…"
Ученик Чарли Чаплина, Бастера Китона и Шарля Пюлена знал толк в искусстве. "Оно, - говорил Марсо, - должно нести людям прежде всего мысли, а уж потом все остальное".
Марсо дебютировал на сцене "Театр де Пош", создав образ Бипа, наследника Пьеро из французского народного театра. Через некоторое время он основал труппу пантомимы, которая за первые три года существования поставила более двадцати спектаклей - "Шинель" по Гоголю, "Париж смеется, Париж плачет", "Пьерро с Монмартра", "Маленький цирк" и другие. Актеры труппы довольно скоро добивались известности. Жиль Сегаль, Сабина Лодс, Жак Фаббри, Раймонд Девос, Николь Круасиль, Жак Феррьере, Пьер Верри… Любого из них можно отнести к разряду незаурядных артистов. Правда, вскоре труппа распалась.
- Мы не имели финансовой поддержки, - объяснял Марсо, - тех субсидий от общества, которые нужны были как воздух. А начали неплохо, обосновавшись в 1956 году в "Театр де л'Амбигю". Ставили мимические драмы по пьесам известных драматургов. Музыкальное оформление осуществляли талантливые композиторы и музыканты - Жозеф Косма, Жан Винер. В нашем театре обрел свой стиль и снискал славу художник-декоратор Жак Ноэль. Творческие замыслы росли стремительно, мы могли давать представления ежедневно, но, увы, денег не было и не предвиделось. И мне, как, впрочем, и остальным актерам, пришлось пробиваться в одиночку. Теперь я побывал в 65 странах, в некоторых из них образовались свои труппы пантомимы. Приятно, когда твоим искусством интересуются серьезно, изучают жанр с любовью.
Великий мим хотел бы говорить о своем времени так, как это делали любимые им Пикассо, Гойя, Чаплин, Гоголь. "Шинель" и "Нос" Гоголя, считал Марсель Марсо, две чудесные темы для пантомимы.
- Гоголь был чрезвычайно прозорливый писатель, - говорил он, - его произведения глубоко философичны, и меня постоянно занимают гоголевские персонажи. Почему? Потому что, как очень верно сказал когда-то Достоевский, "все мы вышли из гоголевской "Шинели"." Гоголь обладает неувядаемой способностью удивлять нас. В сатирической литературе от Сервантеса и Рабле до Свифта и Стерна он стоит на особом месте. Его видение мира не похоже ни на чье другое - он был действительно большой оригинал, у которого внезапные перемены в настроении зеркально отражались на его персонажах. Пошлость, серость, скука, отупелость существования в его понятии были смертью для всего живого.
Ко времени наших гастролей Марсо снимал театр "Ренессанс" на Больших бульварах. Спектакль "400 превращений Марселя Марсо" шел уже порядочное время и не собрал много зрителей, некоторые кресла пустовали. Мим был в ударе и изумил всех своим искусством. По окончании спектакля он вышел к нам в гриме, шутил, показывал пантомимы, предназначенные для друзей. В нашу честь появилось шампанское, Марсо дарил автографы, с гордостью показывал свои живописные работы, выставленные тут же, в фойе театра. Перед нашими удивленными взорами предстали картины, исполненные своеобразия и оригинальности.
"Марсель недурно фехтует, - открыл мне еще один "секрет" французский публицист, театральный критик и драматург, директор парижского артистического агентства Жорж Сориа. - Живи он во времена д'Артаньяна, гасконцу пришлось бы нелегко. Да-да, не смейтесь. Он вызывал на поединок многих спортивных знаменитостей, но те под разными предлогами отказывались". Я спросила Марсо, почему возникла необходимость взяться за шпагу. "Фехтование развивает нужную мне реакцию, - ответил он, - резкость, ощущение пространства. В юности я играл в футбол, увлекался легкой атлетикой и кое в чем преуспел. Вообще, спорт мне в жизни многое дал, и в первую очередь он развил чувство искренности: в командной, коллективной игре фальшивить, прятаться за спины других нельзя… Это качество необходимо всякому художнику, не так ли?"
На одном из наших представлений за кулисы пришел известный французский артист Жан Ришар, пригласил познакомиться с его детищем - детским городком развлечений по типу Диснеевского парка, устроенным на песчаных землях в пятидесяти километрах от Парижа.
Ришар встретил нас с группой всадников в ковбойских костюмах с пистолетами и лассо. Нам показали детский поезд, несущийся по песчаной пустыне мимо вигвамов и индейцев, мимо дерева, на котором висела фотография бандита (самого Ришара) с перевязанным глазом. На ней была надпись: "10 000 франков за поимку Билла Одноглазого". Вскоре произошла игра в ограбление, разбойники на лошадях догоняли поезд, стреляли, врывались в купе, обыскивали…