…Путь показался мне безумно долгим, болтались в воздухе больше десяти часов. Наконец громада лайнера, прорезав серую мглу, неожиданно очутилась над гигантской грудой небоскребов Манхэттена. После нескольких разворотов самолет приземлился на новом нью-йоркском аэродроме, которому теперь присвоено имя президента Кеннеди. Это один из самых больших аэропортов в мире - более пятисот самолетов в сутки взлетают и садятся на его бетонные дорожки. Знакомые и незнакомые люди улыбались нам. Тут же состоялась короткая пресс-конференция, и машины понеслись по нью-йоркским улицам. Мы вылетели на мост Куинзбридж и увидели Рокфеллер-центр с его уходящими в облака вечернего неба сооружениями из стекла и бетона. Огни большого города, сверкая и переливаясь, казались мириадами звезд на фоне затухающего небоскреба. На 5-й авеню автобус остановился у подъезда отеля. Резкий запах газолина, отработанных газов, напоенный сыростью воздух…
Маршрут гастролей составлен так, что не только осмотреться - вздохнуть некогда. И все же я кое-что успела повидать, обменяться мнениями со многими американцами.
Первый концерт - в Стратфорде, в Шекспировском мемориальном театре неподалеку от Нью-Йорка. Неброский с виду, он внутри оказался уютным и красивым. После выступления - прием городскими властями, дружеские напутствия, рукопожатия, тосты, ответные речи. Затем - Гарвард, встречи со студенческой молодежью, осмотр знаменитого университета, его аудиторий, залов, прекрасной библиотеки, где было немало книг на русском языке. Заведующий кафедрой русского языка профессор Иоганн ван Страален несколько раз приезжал в нашу страну, восхищен ее гостеприимством.
- Каждый день моего пребывания у вас превращался в праздник, - говорил он. - Мне хочется, чтобы и вы, наши гости, почувствовали ту же теплоту, которую я постоянно ощущал, будучи в Москве или Ленинграде.
После выступлений в небольших городах поблизости от Нью-Йорка мы дали концерт в новом зале "Нью-Йорк филармоник холл" Линкольн-центра, посередине которого вскоре разместилась "Метрополитен-опера".
Публика неистовствовала. Грохот, топот, визг, свист… Раз десять я выходила на бис, пела "Оренбургский платок", "Течет Волга"… В тот вечер и встретила Юрока. Подтянутый, элегантно одетый, с улыбкой на лице, импресарио располагал к себе. Юрок сказал мне несколько добрых слов и пригласил на гастроли в крупнейших городах США.
- Не знаю, Соломон Израилиевич, поймут ли меня здесь, - засомневалась я.
- Почему не поймут? Русские народные песни мелодичны, просты для восприятия и по-своему красивы. Да и публика "живьем" впервые увидит русскую певицу с таким голосом.
Импресарио поставил единственное условие: чтобы я пела в сопровождении русского ансамбля или оркестра. Тут он, как опытный менеджер и бизнесмен, имел двойную выгоду - американским музыкантам, которых он мог пригласить в любой момент, надо было платить значительно больше, чем русским; русские же сыграют не хуже, и это будут настоящие артисты из России, что придаст представлению необходимый колорит и привлекательность. (Я ни в коем случае не склонна обвинять Юрока в скупости, упаси меня Бог. Просто он очень быстро усвоил элементарную истину - а может, знал ее хорошо и раньше, - что русские люди вообще и артисты в частности отличаются одной непутевой особенностью - готовностью к терпению, к довольствованию малым. Потому зачем им платить высокий гонорар, когда можно обойтись меньшей платой? Сиротскую непритязательность русских менеджеры и рангом пониже Юрока давно заприметили: "О! Рашен! Вам и отель подешевле, и кормежка попроще, и шмотки на прилавки швыряй бросовые - все возьмут!" Юрок не взирал на нас свысока, но, возможно, в душе сочувствовал, как неимущим. За свою зарубежную жизнь я знаю примеры, когда наших музыкантов мирового класса селили во второсортные гостиницы, в то время как никому не известным артистам из захудалых ансамблей других развитых стран предоставлялись номера в лучших отелях.)
В Штатах я лишний раз убедилась в феноменальных способностях Юрока, этого выходца из России, покинувшего в начале века деревеньку недалеко от Харькова, чтобы попытать счастья за океаном, но об этом чуть дальше.
В один из вечеров, выкроив время, я вместе с нашими артистами балета посетила театр Джорджа Баланчина, расположенный неподалеку от Линкольн-центра. Сын петербургского композитора Мелитона Баланчивадзе, выпускник Петроградского балетного училища, в прошлом ведущий балетмейстер труппы "Русский балет" С. Дягилева в Европе, известный пианист, дирижер и хореограф, поставивший свыше ста балетов, многие из которых украшают репертуар крупнейших сцен мира, Георгий Баланчивадзе (Джордж Баланчин) три десятилетия - к тому времени - стоял во главе американского национального балета, взяв за основу своих поисков традиции русского классического балета. И я с величайшим удовольствием посмотрела целую россыпь небольших миниатюр столь именитого хореографа.
В перерыве спектакля подошел сын Бела Бартока Питер Барток, по образованию звукорежиссер, возглавляющий фирму "Барток рекорде", которая занималась производством и распространением грампластинок с музыкой Бартока. Сетовал на материальное положение фирмы, далеко не блестящее, так как произведения Бартока не слишком популярны в США. Барток-младший с горечью рассказал о трудностях, которые ему приходилось преодолевать, пропагандируя и популяризируя творчество Бартока-старшего.
Из зрелищных мероприятий Нью-Йорка остались в памяти довольно длинный и скучный фантастический фильм "Куколка", а также эстрадное ревю в Радио-сити: на фоне ярких цветовых декораций шестьдесят четыре довольно техничные и пластичные танцовщицы эффектно проделывали каскады самых разнообразных движений и комбинаций. Оставили впечатление и музеи. Метрополитен-музей поразил полотнами Гогена, Моне, Сислея, Эль Греко, Модерн-музей - работами французских импрессионистов Пикассо, Модильяни… Ничего не изображающие скульптуры знаменитой галереи Соломона Гугенхейма удивили не только меня. Ни одну из них, по-моему, нельзя отнести к произведениям искусства.
В театре на Бродвее шла "Вестсайдская история", и я не пожалела, что пришла на этот праздник музыки и танца. Мастерство американских актеров, их профессиональная выучка привели меня в восторг. Это один из лучших спектаклей, которые приходилось видеть в зарубежных поездках.
В Вашингтоне поехали на Арлингтонское кладбище возложить венок на могилу президента Джона Кеннеди. Там была длинная молчаливая и сизая, как пасмурный день, очередь, начинавшаяся у подножия холма и извилисто тянувшаяся к его гребню. Мгновенно сработал "беспроволочный телеграф", стало известно: приехали русские артисты. Нас пропустили вперед. Шли вдоль очереди и все время слышали: "Рашен, рашен…" Чувствовалось, что американцы смотрят на нас, советских людей, пришедших отдать дань уважения злодейски убитому президенту, с большой почтительностью. Возложили венок, на минуту застыли в траурном молчании. Тут заработали фото-и кинокамеры неизвестно откуда взявшихся репортеров. Медленно покинули кладбище, унося в памяти могилу под голыми деревьями да синий огонь, горящий день и ночь на дне чаши. Очередь озябших людей расступилась, провожая глазами, и мы снова слышим: "Рашен, рашен…"
Вашингтон мне показался не таким уж чопорным и холодным, каким его считали побывавшие в нем. Наоборот, он больше, чем какой-либо другой город Штатов, похож на европейский: в нем есть и уют, и неторопливость, нет нервозности и суеты, во всяком случае, внешне - люди ходят спокойно, неспешно, услужливо уступают дорогу. Примерно половина жителей - негры, преимущественно мелкие служащие, подсобные рабочие. Основанный более полутора веков тому назад, город не знал ни войн, ни стихийных бедствий, ни других потрясений. Респектабельные особняки утопают в пышной зелени бульваров и парков. Ни в центре, ни в пригороде не видно фабричных или заводских труб. Зато монументальный обелиск первому американскому президенту, выложенный из белого камня и устремленный ввысь, виден едва ли не с любой точки в черте города. Национальная художественная галерея изящных искусств, музеи, памятники Вашингтону, Линкольну, Джефферсону вместе с многочисленными гостиницами, кинотеатрами, магазинами, спортивными сооружениями создают внушительный архитектурный ансамбль.
Прямоугольный Кеннеди-центр не просто центр искусств, но и мемориал. Огромное фойе - "Холл Наций", в оформлении которого принимали участие лучшие художники и архитекторы из многих стран мира, соединяет сразу пять театральных и концертных залов. Ежедневная программа чрезвычайно насыщенна. Помимо нас в соседних залах выступали симфонический оркестр, театральная группа, джаз и группа "поп-музыки"…
Американский Юг! Я знала о его жизни и быте, проблемах и заботах только из газет да из книг Марка Твена, Джона Стейнбека, Эрскина Колдуэлла. Теперь кое-что увидела сама.
Атланта - сравнительно небольшой город, один из представителей "одноэтажной Америки". Лишь в самом центре - кучка небоскребов. Как тут не вспомнить И. Ильфа и Е. Петрова, прекрасная книга которых не устарела и сейчас. Стрэтфорд, Хартфорд, Норфолк, Гринвилль, Рок-Хилл… Все эти маленькие городишки, где проходили наши гастроли, как близнецы похожи друг на друга, они словно меньшие братья и сестры крупных городов и напрочь лишены какой-либо индивидуальности.
В каждом из них все та же реклама, те же архитектурные, подчас унылые сооружения из стекла и бетона, вереницы машин, стоящих возле колонок.
На одном из концертов в Лос-Анджелесе за кулисы пришел черноволосый красавец с букетом цветов, состоятельный бизнесмен, владелец нескольких предприятий по производству шоколада. Наполовину еврей, наполовину украинец. Хорошо говорил по-русски. Алик - так он представился - пригласил в ресторан на ужин. Затем на чашку кофе… Затем приехал в отель с сумкой, набитой шоколадом, и предложением… выйти за него замуж.
- С какой это стати? - спрашиваю новоявленного жениха.
- Нравишься…
- Да мало ли кому нравлюсь? Главное, чтобы я любила. Да так, чтобы небо падало и земля дрожала.
- Это безумство.
- Но в любви всегда есть немного безумства и в безумстве есть толика здравого смысла. А потом я хочу быть не только любимой, хочу быть понятой и находить в этом счастье. У меня на родине есть человек, которому принадлежит мое сердце. Так что не получается с замужеством, извините.
После этого разговора мне показалось, что Алик потерял всякую надежду охмурить русскую певицу. Но перед самым отлетом он приехал с цветами, вручил визитную карточку со множеством телефонов и адресов и молвил: "Если когда-нибудь вы скажете мне "да", я прилечу за вами тотчас в любое место земного шара".
В следующие мои визиты в Америку "шоколадный" кавалер нигде не объявлялся, хотя реклама моих концертов в Штатах была достаточно обильной и подробной.
При переездах из одного города в другой, мельком прочитывая переводы из американских газет об успехе, выпавшем на долю нашей программы, нельзя было не убедиться в растущем интересе к нашей стране, к ее искусству и желании найти взаимопонимание. При встречах вне сцены, в дружеских беседах с рабочими и студентами, служащими и спортсменами, домашними хозяйками и артистами шел оживленный обмен мнениями по разным вопросам, касающимся отношений между двумя странами. Чувствовалось, что необходимость плодотворных контактов находит поддержку и одобрение. К тому времени уже была установлена прямая телефонная связь между Кремлем и Белым домом, подписано соглашение об использовании космического пространства в мирных целях, получил поддержку миллионов американцев и народов подавляющего большинства стран исторический договор о запрещении испытаний ядерного оружия. Ледяные заслоны "холодной войны" таяли на глазах.
Гастроли подходили к концу, и вдруг журналисты в Миннеаполисе пригласили нас на пресс-конференцию, которая не планировалась. Я выступала во втором отделении, и Вахтанг Чабукиани попросил меня пойти, как он выразился, "на последний бой".
Вопрос в лоб:
- А что, мисс Зыкина, если бы в вашей стране случилось нечто непоправимое…
"Что там стряслось? - лихорадочно понеслось в мозгу, - война, что ли… Сидим тут у черта на куличках, ни посольства рядом, ни свежих газет…"
- А что в моей стране может случиться непоправимого? - задаю встречный вопрос.
- Коммунисты в Кремле разборку устроили…
"Ага, - думаю, - значит, не война".
- И какой результат?
- Хрущева убрали…
- Убрали? Ну и что? У нас ведь не выбирают, а назначают. Поставят другого…
На душе сразу отлегло. Слава Богу, не война.
Вообще, высказывание Хрущева в дни его визита в США: "Мы вас похороним" - вызвало на североамериканском континенте весьма негативную реакцию. Возможно, замена лидера в Советском Союзе давала политикам США надежду на перемены не в худшую сторону.
…Ровно через пять лет тем же рейсом и в такой же нудно-дождливый, пасмурный осенний день я снова вылетела на гастроли в США по приглашению все той же "Колумбии". На этот раз с Оркестром народных инструментов имени Осипова под руководством Виктора Дубровского. Компанию мне составили солисты Большого театра Иван Петров и Валентина Левко, а также балетная пара из Москонцерта.
Тяжелая, изнурительная поездка: за 80 дней мы дали более 70 концертов в 55 городах, проехав автобусом свыше 20 тысяч километров.
Начали с Бостона. Оркестр имени Осипова в Америке был мало известен. Репертуар - от Чайковского до современных авторов - казался американцам более чем странным.
Некоторые критики в начале гастролей утверждали, будто исполнение классики на осиповских балалайках и домрах - кощунство… Но после первых же концертов тон высказываний изменился.
"Триумф "Балалайки" очевиден", "Русские превзошли наши ожидания", "Песни России преодолели языковый барьер"… Подобные заголовки начали появляться на страницах американских газет.
Однако наш успех шел вразрез с планами провокаторов. В Бостоне еще перед выступлением нас предупредили о возможных "осложнениях"…
После первого оркестрового номера раздались аплодисменты, они долго не утихали, и я вышла к рукоплещущему залу.
Начала старинную "Вот мчится тройка почтовая". Едва докончила первый куплет, перевела дыхание, как вдруг из партера до меня донесся какой-то шорох (потом нам объяснили: один из провокаторов пытался бросить на сцену "аммиачную бомбу" - баллон со слезоточивым газом, но в последний момент его же сообщник провалил "операцию". Обоих вывели, и в зале установилась тишина).
Я допела "Тройку" - и вновь какая-то возня… Тогда зрители сами стали поддерживать порядок в зале.
Ни одна бомба, к счастью, не взорвалась… Видно, просто испытывались наши нервы.
Как я убедилась, хулиганы, размахивавшие звездно-полосатым американским флагом или бело-голубым полотнищем с шестиконечной звездой, вовсе не выражали чувств большинства американцев.
После таких инцидентов и беспрестанных анонимных телефонных звонков о бомбах замедленного действия наши хозяева и сопровождающие лица в смущении извинялись перед нами, пытаясь объяснить все это по-своему: у нас, мол, свобода волеизъявления.
Но кому нужна такая "свобода", если она направлена против искусства! Она же дискредитирует саму идею культурных связей.
А если бы мы у себя на родине так встречали зарубежных артистов? Подумала - и сама мысль показалась чудовищной.
Вспоминается еще такой случай. На улице слякоть, и даже нам, привыкшим к капризам московской зимы, на редкость зябко и неуютно.
У концертного зала уныло топчутся пикетчики с мокрыми рваными плакатами и флажками. Я хотела было пройти мимо, но вдруг мое внимание привлекла женщина с двумя детьми, одетыми явно не по погоде. Жалко стало, подошла. Смотрю, мать дрожит от ветра, а девочка и мальчик прямо посинели от холода.
"Что ж ты детей мучишь? Отвела бы их в вестибюль - погреться". А женщина эта, с давидовой звездой на плакате, смотрит на меня - и ни слова. Потом я увидела, как она снова вывела мальчика и девочку на улицу.
Вечером, после концерта, вся в слезах, она подошла ко мне - оказывается, упросила администрацию разрешить ей войти в зал послушать. Извинилась и объяснила: детей надо кормить, а за каждый час, что с плакатом ходишь, платят десять долларов…
На наши концерты приезжали русские, украинцы со всех уголков Соединенных Штатов и даже из Латинской Америки. Они наперебой зазывали нас в гости, вручали визитные карточки, всерьез обижались, когда приходилось отказывать.
Толпы эмигрантов, приходящих за кулисы, поражали скудностью русской речи. В Сан-Франциско я с грустью слушала, как наши соотечественники изъясняются по-русски примерно так: "Я не имею двоих зубов у низшей челюсти", "Приезжай на ленч в половину после двенадцати", "Он высматривает прекрасно и вызывает в женском поле неотразимый эффект", "Хероватая закуска во внимание русского вкуса". В одном из похоронных отчетов прочла: "Они выехали на кладбище, сопутствуемые нога в ногу ненастной погодой, но, поглощенные печальными чувствами, были равнодушны до дождя и до ветру".
Зато в Нью-Йорке я встретилась с Джорджем Шмидтом, терминологом секретариата ООН, который знал 69 языков. Этот выходец из двуязычной семьи (отец - эльзасец, мать - француженка) стал в 1969 году победителем традиционного конкурса среди сотрудников ООН на лучшее знание русского языка, культуры и истории, проводимого ежегодно "Клубом русской книги", и получил первую премию - трехнедельную поездку по Советскому Союзу. Кстати, Шмидт считал, что ему далеко до идеала, так как во времена Екатерины II в России был человек, читавший "Отче наш" более чем на ста языках…
На одном из концертов в Вашингтоне присутствовали сенаторы и конгрессмены. Юрок добрую половину из них знал лично. И эта половина превосходно владела русским языком. После концерта на приеме в ресторане Юрок пригласил меня в Капитолий понаблюдать за работой сенаторов.
- Они твою работу оценили очень высоко, - сказал он. - Есть возможность послушать их самих.
- Ну какой резон мне их слушать, дорогой господин Юрок, - возражала я. - Они же не будут по-русски говорить на своих заседаниях. Да и мое ли дело - политика? А в перерывах их почтительные возгласы одобрения моего голоса, ласкающие слух комплименты в мой адрес будут скорее данью протокольного восхищения, возможно, где-то весьма искреннего. Уж лучше я отправлюсь в Национальную галерею, там есть что посмотреть. У меня такие планы.
- Ох, как вы в России любите планы, - закачал головой Юрок. - Месячные, квартальные, однолетние, пятилетние, семилетние… Потонуть в них можно, в ваших планах…
- Как видите, еще не утопленница, пока жива, - отвечала я.
Отношения между США и СССР в прошлом и настоящем были, как правило, в центре внимания на большинстве встреч.