Из таких быстрых песен больше всего мне по душе "Под дугой колокольчик". Я разучила ее сначала для дипломного концерта, когда заканчивала Музыкальное училище имени Ипполитова-Иванова.
Многолетняя практика работы на эстраде показывает, что в самом рядовом концерте "удалым" песням обеспечен хороший прием зала, и когда публика знает русский язык, и когда поешь для иноязычной аудитории. В этом, наверное, скрыта какая-то психологическая тайна. Один американский журнал писал о песне "Под дугой колокольчик", что она "дает стопроцентное представление о раздольной русской природе и широком национальном характере".
Эта реально осязаемая, зримая картина русской жизни заставляет вспомнить прекрасные слова Лермонтова: "На мысли, дышащие силой, как жемчуг нижутся слова". Мастерское, профессиональное исполнение песни предполагает теснейший синтез мысли, слова и звука. Вот эта-то троица и обеспечивает необыкновенный успех песни, вызывая неизменно восторженный прием ее публикой. Поверхностный анализ текста, ошибочный акцент на легкой любовной интриге в ней приводят некоторых современных "новаторов" - отдельных солистов и целые ансамбли - к явному искажению в толковании этого фольклорного шедевра.
Любопытно, что другую стремительную песню - "Посею лебеду" - я слышала раньше в хоровом исполнении. Решила нарушить сложившуюся традицию. До сих пор ищу в этой песне новые краски, стараюсь варьировать эмоциональную "нагрузку" отдельных куплетов.
Неисповедимы пути песен. Одни, как "Посею лебеду", стали сольными, пройдя через хоровое звучание, другие, такие как "Под дугой колокольчик", - наоборот! - из сольных стали хоровыми.
Из старинных народных больше всего мне пришлось "повозиться" с "Тонкой рябиной" на стихи Сурикова, записанной в 30-х годах О. Ковалевой от ивановских ткачих. Просмотрела фонотеку на радио - и подивилась: уж больно "запетая". Своей популярностью "Тонкая рябина" обязана Государственному академическому хору под управлением А. В. Свешникова. Потом ее подхватили многие хоры и солисты. Может, думала, не стоит и браться? И все же не переставала ломать голову - как подступиться к этой грустной песенной истории, за которой стоят живые человеческие судьбы?
Как бы мне, рябине,
К дубу перебраться,
Я б тогда не стала
Гнуться и качаться.
Ведь не такая уж печальная эта песня, несмотря на безысходность последних строк. Есть в ней и светлое, теплое ощущение счастья.
Я почувствовала в этой песне нераскрытый эмоциональный резерв. Рябина, склонившая голову "до самого тына", - это нежный и хрупкий женский образ, привлекающий и покоряющий своей удивительной трепетностью. Значит, нужны какие-то новые краски.
Изменилась оркестровка. Инструментальные проигрыши превратились в вокализ; в одном из куплетов зазвучал нижний голос - "втора". Так, смягчив широким распевом трехдольный вальсовый ритм, мне удалось найти новую трактовку "Тонкой рябины". Конечно, очень помогло переложение "Тонкой рябины" для оркестра композитора Н. Будашкина.
Есть в моем репертуаре очень симпатичная мне самой старинная народная песня - "Вечор поздно из лесочка". Дело в том, что она была посвящена замечательной крепостной актрисе Параше Жемчуговой, память о которой хранят и эта песня, и музей-усадьба "Останкино", где "представляла" эта талантливая русская певица.
Все эти мысли, которыми я поделилась с читателем, касаются песен уже кем-то петых, даже "запетых" со временем и теперь в какой-то степени вновь "открытых".
Разъезжая по стране, я часто встречаюсь с народными хорами, фольклорными группами при клубах и Дворцах культуры. Как-то в Сибири я познакомилась с самодеятельным семейным ансамблем народных инструментов, задавшимся целью возродить традиции старинного семейного музицирования. После таких встреч, как правило, привожу в Москву песни, стихи. Пусть и не сразу они входят в мой репертуар, но главное, чтобы была какая-то основа для работы.
В первую мою поездку на Камчатку получила я песню местного композитора Мошарского "Жена моряка"; автор, между прочим, председатель Камчатского отделения Всероссийского хорового общества. Эта песня несколько лет продержалась в моем репертуаре, была записана на пластинку и даже включена в "гигант", вышедший в Японии.
Из Новосибирска "прилетела" ко мне "Перепелка" баяниста Н. Кудрина. Получилась она не сразу. Много раз бралась я за нее и столько же откладывала. Никак не могла "отомкнуть". Помог разобраться сам автор, который однажды проиграл ее так, что сразу стало ясно: это песня о радостной, озорной, веселой девчонке-перепелке.
На разных широтах звучала другая моя песня - "Восемнадцать лет" композитора О. Гришина. Помните:
В жизни раз бывает восемнадцать лет…
Целый год пела ее в гастролях по стране, а потом повезла в Индию. Именно там эта песня имела особый успех. В чем же дело?
В Индии я не только выступала сама, но и много слушала. Видимо, невольно проникшись музыкальной стихией другого народа, я однажды спела заключительные строки песни "Восемнадцать лет" в замедленном темпе. Поначалу мне показалось: причина успеха в том, что этим я в какой-то степени приблизила песню к индийскому слушателю, сделала ее более понятной для него.
Но дело, как разъяснил мне потом один индийский композитор, которому я пропела прежний вариант песни, было в другом. Изменив ритмический рисунок концовки, я вдруг, сама того не подозревая, обнажила в песне новые краски, которые обогатили ее, позволили акцентировать лирическое начало, свежесть ее музыкальной основы.
Я всегда вспоминаю этот пример, когда говорю о неисчерпаемых возможностях и богатстве русской песни, как старинной, так и современной.
В свое время для кинокартины "Прощайте, голуби" Марк Фрадкин написал песню "Солдатская вдова". Ее как-то не удавалось никому из певцов "раскусить", потому что в ней была своя "изюминка". Она и на меня вначале не произвела особого впечатления. Но все же, однажды услышанная "Солдатская вдова" вызвала у меня глубокие раздумья. Наверное, даже прекрасные мелодии требуют своего "вызревания", когда внутренне идешь навстречу тому, чего ждала давно. Так случилось с этой замечательной песней - доброй собеседницей многих женщин, ставших вдовами в минувшую войну:
Шинели не носила,
Под пулями не шла,
Она лишь только мужа
Отчизне отдала…
Исполнитель, конечно, не может не проникнуться тем, о чем говорит песня, иначе даже при красивом голосе и внешности выпеваемые звуки будут как безжизненно опадающая листва, а сам певец превратится в бездумного и казенного передатчика чужих мыслей.
Мне приходилось не раз слышать в исполнении самодеятельных певиц "Оренбургский платок". Признаться, часто звучал он вроде бы гладко, но как-то не волновал душу.
Эта песня - одна из самых моих любимых. Стихи ее принадлежат моему давнему другу - поэту Виктору Бокову. Он рассказывал мне, как, будучи в Оренбурге, пошел с композитором Григорием Пономаренко на базар купить для матери знаменитый оренбургский платок. Отправив с почты посылку с этим подарком в Москву, Виктор Федорович вернулся в гостиницу и за несколько минут написал эти теплые стихи.
Поэт нашел в них удивительно нежный символ любви к матери. "Оренбургский платок" - это лирическая новелла о том, как полная бесконечного уважения к матери дочь посылает ей подарок. Но у песни есть более глубокий, "второй" план - это рассказ о вечном долге перед матерью, родившей и воспитавшей нас, сделавшей полезными для общества, для других людей. Исполняя "Оренбургский платок", я как бы размышляю над судьбой этой старой женщины, прожившей, по-видимому, нелегкую жизнь. Женщина-мать всегда прекрасна, всегда достойна восхищения.
Этот гимн матери я пою беспрерывно десятилетия! Песня-долгожительница в моем репертуаре звучит и под баяны, и под оркестры разные, и под ансамбль, и вообще без сопровождения, очаровывая сердца слушателей разных стран проникновенным русским лиризмом.
Вообще тема русской женщины манила меня давно. К 1967 году мой творческий стаж составил уже без малого двадцать лет.
За этот срок в Хоре имени Пятницкого, в Хоре русской песни телевидения и радио и на эстраде я исполнила около семисот старинных народных и современных песен, в подавляющем большинстве посвященных русской женщине. Во многих из них российская история, нравы пропускались через ее восприятие: тут и труд, и быт, и свадьба, и разлука, и любовь… Так зародилась идея показать через песню путь тяжких испытаний и великих побед, выпавших на женскую долю. Композиция так и называлась - "Тебе, женщина". Когда я думаю о ней, мне вспоминаются неодобрительные высказывания некоторых, в общем-то, доброжелательно настроенных ко мне поэтов и композиторов. Одни говорили: "Зачем это тебе надо? Поешь песни, получается - и слава Богу. Многим и этого не дано". Им вторили другие: "Аплодисментов тебе стало не хватать? Честолюбие душу разъедает? Уж и стиль свой и репертуар нашла, что называется, "жилу" свою поймала. Изведешься только, намучаешься. Все тебе мало…"
Именно в последнем скептики оказались правы. Попали в самую точку. Мне действительно было "мало". Проехав без преувеличения всю страну (в среднем из тридцати дней в месяц я двадцать на гастролях), совершив к тому времени продолжительные поездки по США, Японии, Франции, Дании, Польше, Чехословакии, Болгарии, Финляндии и другим странам, я ощутила вдруг (а может, не вдруг, а естественно, закономерно!) творческую неудовлетворенность, потребность сказать моему слушателю и зрителю нечто более цельное, значительное и весомое на ту тему, которая, если отбросить случайные песни (а у кого из певцов их не бывает!), проходит красной нитью через все мои годы в искусстве.
Тему женских страданий "решали" в этой программе два известных плача (один из них акапельный): "Не по реченьке" и "Не бушуйте, ветры буйные". По контрасту с двумя плачами выделялась драматически заостренная "Матушка, что во поле пыльно". Для цементирования отдельных номеров в единую композицию были подобраны стихи Некрасова, Кольцова, Исаковского, Твардовского. С этой же целью композитор В. Захаров сочинил небольшую увертюру и музыкальные "прокладки" между песнями.
Три старинные песни я исполняла в русском сарафане и кокошнике. На балладу "Это - правда" выходила при слабом освещении в очень скромном черном платье без каких-либо украшений, что было созвучно всему облику пожилой героини, вспоминающей трудно прожитые годы.
В программу я включила "Зелеными просторами" В. Захарова и "Женьку" Е. Жарковского. Эти две песни тоже "работали" на общую идею композиции. Песня "Идем, идем, веселые подруги" И. А. Дунаевского - бравурная, задорная, в ритме марша, она заняла важное смысловое место в программе. Вошла в композицию и лирическая "Ох ты, сердце". Она стала в программе узловой. Вот когда и время вроде бы наступило для покоя, для лирики, для любви. Но песня еще не отзвучала, а в последние ее звуки ворвалась тревожная "Вставай, страна огромная", а затем более мягкая "На позицию девушка".
"Родина-Мать зовет" - каждый раз, когда я исполняю песню Евгения Жарковского на проникновенные стихи Константина Ваншенкина "Женька", встает у меня перед глазами плакат Ираклия Тоидзе. Всегда волнует меня этот рассказ о простой сельской девушке, ушедшей в партизаны.
Война калечила женские судьбы. Мои героини гибли в смертельной схватке с врагом; проводив мужей на фронт, становились "изваянием разлук", "солдатками в двадцать лет". Так, обогатившись от соседства с другими песнями, в этой программе зажили новой жизнью много раз петые "Рязанские мадонны".
Кульминацией женской скорби и страданий, вызванных войной, стало "Ариозо матери" А. Новикова. Когда впервые возникла идея включить эту песню в композицию, меня обуревали сомнения: справлюсь ли - ведь раньше эта вещь оставалась монополией главным образом оперных и филармонических певиц.
И опять на помощь пришел Анатолий Григорьевич. Он объяснил, что песня написана на сугубо народной основе, в ней явственно прослушиваются народные интонации. После долгих раздумий решила - все же надо попробовать. Спела. Анатолий Григорьевич сказал, что это самое оригинальное исполнение "Ариозо" с момента его написания. Приятно заслужить похвалу от автора без каких-либо поблажек и скидок!
"Ариозо" я пела на полном затемнении, в глубоко надвинутом на лоб черном платке. Насчет костюма много пришлось поспорить с режиссером. Ему хотелось, чтобы песни военного времени непременно исполняла в шинели и сапогах. Мы разошлись во мнениях. Я ведь не драматическая актриса и заложенное в песнях обязана выражать прежде всего голосом, меняя концертный костюм (старинная песня сочетается со стилизованным русским платьем или сарафаном, современная - с обычным концертным туалетом) или добавляя к нему незначительные атрибуты: косынка на голове, бусы на шее, платочек в руках и т. д. в зависимости от характера и настроения песни.
Такой подход себя оправдал, и после премьеры критики в один голос отмечали скромность внешних элементов при всей разнохарактерности песен, с одной стороны, и глубокую внутреннюю наполненность исполнения - с другой.
Уже в самом начале работы над композицией "Тебе, женщина" мне было ясно, что венчать ее должна песня мощного апофеозного звучания.
Не только у нас, но и во многих странах образ Родины ассоциируется с образом женщины-матери, дающей жизнь. Когда я размышляла над этой темой, у меня неизменно вставали перед глазами полные глубочайшего символического смысла монументы Пискаревского кладбища, Мамаева кургана. Русская женщина, в моем понимании, вобрала в себя самые яркие черты национального характера и, воплотившись в образе Отчизны, целиком и полностью разделила выпавшие на ее долю испытания, беды и невзгоды.
Все испытала дочь России:
И горечь слез, и боль войны.
И только ниточки седые
На голове ее видны.
Так в программе "Тебе, женщина", при всем ее несовершенстве и ограниченности, я попыталась дать песенную "микроантологию" нелегкого пути русской женщины - от бесправия и рабства к равноправию, к победе в самой суровой изо всех войн в истории человечества.
Лишь ты смогла, моя Россия,
Ты, богатырская моя!
По контрасту со скорбящей матерью из "Ариозо" я выходила к рампе в ослепительно белом платье, оркестр во всю инструментальную мощь играл вступление к песне Серафима Туликова "Лишь ты смогла, моя Россия", вся сцена растворялась в свете прожекторов. Любопытная деталь: в конце этой торжественной оды Родине я беру заключительную ноту (мо-о-я-я-я…), которая длится у меня, как правило, 30–40 секунд. Зрительские аплодисменты неизменно накладываются на эти последние такты, как бы сливаясь с голосом исполнительницы и звуками оркестра во вдохновенном патриотическом порыве.
По правде говоря, без такого замечательного финала композиция просто-напросто не получилась бы. Должна признаться, что песня эта настолько емкая, глубокая, требует такого эмоционального накала, что даже при малейшем недомогании в обычных концертах я никогда ее не пою.
Конечно, я не живу ожиданием готовой песни. Сама ищу стихи, просматриваю поэтические сборники, покупаю у букинистов старинные журналы, антологии, в которых может промелькнуть интересный "стихотворный материал". Пристрастие к стихам помогает в работе над песней; на мой взгляд, певица, певец не могут не любить поэзию, иначе им просто нечего делать в искусстве.
"Через произведение искусства художник передает свою страсть…" - так писал Ренуар. Значит, и слово песенное должно быть страстным, правдивым, точным и разнообразным по содержанию. Иными словами, я стараюсь петь не только "музыкально", но и в высшей степени "литературно". В любом случае стихи, которые легли или ложатся в основу моих песен, я постигаю досконально, пытаясь разобраться в их конструкции, лексике, самом строе.
Еще в училище имени М. М. Ипполитова-Иванова я запомнила высказывание Шумана: "Одним из путей продвижения вперед является изучение других великих личностей". Я, как могла, следовала этому завету. Например, годами работая над программами старинного русского романса, тщательно изучала музыкальные записи Надежды Андреевны Обуховой, чтобы понять ее "ключ", ее метод, ее умение передавать нюансы настроений, столь же разнообразных, как в человеческой душе. В исполнении Обуховой я всегда ощущаю стихи, которые легли в основу романса, их конструкцию, их строение. Я понимаю рифму, сюжет стихотворения, его символику. Чувствую, как эти стихи вызвали к жизни определенный характер музыки, те или иные гармонические или тембровые средства. Поэтическая строка в исполнении Надежды Андреевны всегда совпадает с мелодической, плавная вокальная линия создает необычайную мягкость интонации. Я испытываю ощущение радости, даже счастья от одного только того, что могу, как мне кажется, понять это пение.
Всякий раз, готовя новую концертную программу с исполнением русских романсов, я стремлюсь побольше узнать об их создателях - композиторах и поэтах. Я, например, много думаю о Михаиле Ивановиче Глинке. Некоторые исследователи творчества композитора считали, что множество мелодичных украшений в его романсах приближают их к итальянскому стилю. А я, привыкшая к русской народной песне и всегда искавшая именно в ней хроматические узоры, понимаю, что Глинка нашел эту черту в русском музыкальном фольклоре. Кстати, в воспоминаниях о Глинке Александра Николаевича Серова есть удивительное рассуждение о вокале. Серов восхищался романсом Глинки "В крови горит огонь желанья" и говорил, что, несмотря на полное музыкальное тождество двух первых строф, во время прослушивания нет ощущения их одинаковости. А Глинка сказал Серову: "Дело, барин, очень простое само по себе; в музыке, особенно вокальной, ресурсы выразительности бесконечны. Одно и то же слово можно произнести на тысячу ладов, не переменяя даже интонации, ноты в голосе, а переменяя только акценты, придавая устам то улыбку, то серьезное, строгое выражение".
Очень люблю поэзию Сергея Есенина. Долгое время в моем репертуаре была песня на его стихи "Эх вы, сани, сани" (музыка Александра Билаша). Сейчас многие композиторы усиленно "осваивают" творчество этого великого поэта как основу для новых песен. Только вот "попаданий" было немного. Видно, не так-то просто сочинять песни на стихи даже абсолютно "надежного" поэта, не всякую музыку есенинские стихи "вытягивают".
Многие тайны поэзии открыл мне Виктор Боков. Он же пробудил во мне интерес к стихам современных поэтов.
Я впервые повстречала его в коридорах Радиокомитета еще в 1951 году. Мы сразу подружились.
Как-то привел он меня в старый деревянный дом на окраине Москвы; вошла в тесную комнатку, кажется, на третьем этаже и оторопела - все спорили, размахивали руками. И по очереди читали стихи.
Запечатлелись во мне с той встречи только немногие лица. Прошедший всю войну рассудительный Миша Львов, с которым лет эдак пятнадцать спустя меня столкнула творческая судьба (Александра Пахмутова написала на его стихи очень душевную песню "Сидят в обнимку ветераны", которую я однажды исполнила на "Голубом огоньке" в День Победы). Совсем юная Белла Ахмадулина. Боков представил меня. Я пела много, пела старинные причеты, плачи - в общем, все, что знала.
С недавних пор вошел в песню и такой сложный, отнюдь не "общедоступный" поэт, как Андрей Вознесенский.