Я буду рад переписываться с Вами, а затем и познакомиться лично. Иногда, изредка, правда, я бываю в Москве. И считаю, что часто там бывать не следует. Хотя Л. Никулин и уверяет, что житье в Москве якобы возвышает людей культурно над периферийщиками, я все же остаюсь ярым приверженцем "бескультурной", но и не объевропеившейся, в худшем смысле того слова, периферии. Старый пердун он, этот Никулин, если так позволяет себе думать о так называемой периферии. Она ему все еще кажется сирой Русью, какой была до отмены крепостного права. Ни хрена-то он не знает, акромя литературных архивов, если занимается такими утверждениями. Он даже на семинаре-то не был, а пишет о нем тоном неоспоримого судьи. Я был на этом семинаре и убедился воочию, что молодые "культурные" москвичи, имеющие под боком первоклассные библиотеки, академиков, маститых писателей и т. п., ничего за душой не имеют, кроме цинизма, [пошленьких] анекдотцев, литературных сплетен и беспрецедентного апломба. Они и на-учились-то только тому, чтобы плюнуть в руку, которая дает им хлеб. Рабочий для них - быдло с жерновами вместо мозгов.
Ах, отрыжка нового времени! И сивый Никулин возносит эту отрыжку! Ведь не они дали рассказы-то на-гора во время работы семинара, а все те же периферийщики, умеющие работать и не умеющие говорить красиво, удивлять блестящими верхушками, нахватанными повсюду.
Ну, ладно, разбрюзжался я, как истерик. А мне еще 35 лет, и я считаю себя молодым, не в литературном смысле, разумеется. А то у нас слово "молодой" обязательно ставится рядом со словом "снисходительность".
Пишу я девятый год. До этого был самым распоследним "быдлом", работал литейщиком, грузчиком, плотником, чистил помойки, выгружал вагоны, работал на сплаве. А до войны жил в детдоме, потом закончил школу Ф.З.О. и трудился составителем поездов возле Красноярска.
В 42-м ушел добровольцем в армию. Там мне кое-что подбили, в том числе и глаз. Составителем я уже не мог работать. Образование шесть классов, здоровье подорвано - вот я и мотался. А в 1951 году неожиданно для себя и для всех написал рассказ, который имел успех, и немалый, тут, на периферии. Потом написал много плохих рассказов, и они доселе лежат в столе. В 1953 году вышел мой первый сборник рассказов. Сейчас на моем счету шесть книжек.
Одна из них большая и довольно слабая - это роман "Тают снега". Его, правда, хвалят. Было пяток рецензий, читательские конференции, но сам я хвалить его не могу. После того написал я две повести - "Перевал" и "Стародуб", продолжал работать над рассказами и очерками.
Повесть "Перевал" напечатана в № 5 журнала "Урал", и, если у Вас сыщется время, прочтите - это моя любимая вещь. Нынче она выйдет отдельной книжкой в Свердловске, и я Вам ее непременно пришлю. "Стародуб" с рассказами выходит на будущий год в Перми. Все эти вещи о Сибири, к Уралу я плохо прирастаю, хотя и написал на уральском материале роман и ряд рассказов.
Вот видите, какое Вам длиннющее письмо накатал. Может, Вас интересует что-либо - спрашивайте. Могу выслать нашу газету "Чусовской рабочий". Уровень ее, конечно, низкий, но фактический материал бывает интересный. Сам я месяца на полтора уеду в творческую командировку в г. Игарку, где я жил в детдоме, и стану работать над второй частью "Перевала". Вашу книгу "Лешегоны" я видел в магазине, но, к сожалению, не читал. Постараюсь прочесть, чтобы иметь представление о Вашем творчестве.
Город наш очень дымный, черный и неблагоустроенный, но стоит в очень живописных местах. Здесь сливаются три реки - Вильва впадает в Усьву, а Усьва - в Чусовую. Город в основном расположен на стрелке и за реками.
У нас большой металлургический завод, крупный железнодорожный узел. Богатый историей и промышленностью пригород. Здесь есть все: алмазы, цемент, руда, уголь, лес, сельское хозяйство, ферросплавное производство, рыбалка, охота и многое, многое другое.
Сам я рыбак и ярый охотник. Много брожу. Леса здешние и округу знаю отлично. Все реки проплыл и обходил. Красота на них не поддается описанию. Так что я богатый человек. Темы и замыслы меня одолевают постоянно.
Никак не могу выбраться на ровную линию, чтобы работать над одной, двумя вещами. Вечно в работе ворох рукописей. Теперь Вам станет понятно, отчего меня не тянет часто в столицу. Иногда разве только встряхнуться и сплетен послушать - это тоже время от времени нужно, дабы нюх обострялся и скушное житьишко взвеселялось.
Кстати, Вы писали, что жили в Кирове. Из Кирова на семинаре был интересный и весьма культурный (как это не покажется странным Никулину!) - парень по фамилии Лубнин. Его рассказ напечатали в № 2 "Нашего современника". И вообще на семинаре было немало интересных ребят.
Были, правда, и такие, коим следовало бы заниматься в литкружке при районной газете, ибо они еще азов не знают.
Ну, Павел Васильевич, всего Вам доброго. Знаю, что почерк у меня ужасный и Вам придется помучиться, но жена утащилась где-то на рынок и перепечатывать письмо некому. Сам я не печатаю. Уж не обессудьте, если я что и не ладно сказал. Я стараюсь быть со всеми откровенным. Попадает мне за это, да ничего, терплю.
Еще раз желаю Вам всех благ, шлю привет семье и дружески жму руку.
В. Астафьев
5 июля <1959 года>".
Второе письмо Астафьева Чацкому отправлено позднее, уже с Высших литературных курсов.
"Павел Васильевич, здравствуйте!
На Ваше последнее письмо я так и не ответил, хотя собирался это сделать по возвращении из командировки. Но тут меня подхватили дела. Оказывается, мне срочно нужно было выезжать в Москву на Литературные курсы. Вот я и приехал и живу здесь уже месяц. Однажды даже проезжал мимо вашего города. Ездил вместе с другими курсантами в Дубну на экскурсию. А живу я неподалеку от Дмитровского проезда и, значит, когда-то смогу заглянуть к Вам, если вы не возражаете.
В командировку я съездил хорошо. На курсах пока дела идут вперед, но писать приходится мало, и это меня несколько огорчает.
Привет Вашей супруге.
Желаю Вам всех благ земных и удач в творчестве.
Астафьев".
Из письма следует, что начался новый период в жизни Астафьева, который выдался исключительно напряженным.
Глава шестая ПЕРВЫЙ РЕДАКТОР
Виктор Астафьев - человек очень памятливый на добро. Примеров тому предостаточно. В его статье "Подводя итоги", открывающей пятнадцатитомное собрание сочинений, есть даже специальный раздел "Кому благодарен", в котором он пишет о том, что мог бы называть и называть людей, не давших погибнуть его семье в послевоенные годы, серьезно и бескорыстно занимавшихся тем, чтобы поставить его "на твердые гражданские ноги, научить обращаться со словом, не пропить, не продать по дешевке Божьего дара и совести…".
Конечно, за полвека литературного труда он так или иначе сумел рассказать о многих людях, способствовавших становлению начинающего писателя, поддерживавших его в трудные дни, часто невыносимо тяжкие. Однако… "Творчество, - писал Астафьев, - не только ненормированный, но зачастую и непредсказуемый труд, в нем случаются срывы, провалы и досадные недоразумения, а то и обыкновенная забывчивость. И те, кого хотел бы поблагодарить, отметить словом, вдруг откатятся на задворки памяти…"
Всякое, конечно, бывало в жизни и творчестве Астафьева. Но меня всегда удивляло, например, что он часто вспоминал в автобиографических заметках главного редактора журнала "Смена" М. А. Величко - фактически только за то, что тот ему предоставил возможность по командировке редакции съездить в 1957 году в родную Овсянку. Конечно же отправить корреспондента на одну из ударных комсомольских строек (а мы помним, что Овсянка находится в окрестностях Дивногорска, совсем рядом с Красноярской ГЭС) для редактора молодежного журнала не составляло особого труда. Однако писатель не забывал об этой услуге и считал Величко едва ли не своим благодетелем.
В самую начальную пору творческой деятельности Астафьева свела его судьба с другим главным редактором - Григорием Пепеляевым. Мы уже упоминали, что тот редактировал городскую газету "Чусовской рабочий" и по его непосредственной инициативе при редакции был создан литературный кружок. С этого любительского объединения и начался путь Виктора Астафьева в большую литературу. Неудивительно, поэтому, что Г. И. Пепеляева Виктор Петрович нередко поминал добрым словом. Тот приложил немало усилий, чтобы Астафьев (как тот сам о себе пишет) "прижился на "чистой работе", овладел азами журналистики, поскорее преодолел бы безграмотность и непрофессиональность".
"Журналистикой, - пишет Астафьев, - пусть и ранней, убогой, повторяю, помог мне овладеть Григорий Иванович, однако в качестве писателя иметь меня было ему ни к чему - газете нужен работник, ломовая лошадь, но не свободолюбивый творец. Когда дело дошло до того, чтобы идти мне на "вольные хлеба", Пепеляев не мешал этому, надеюсь, искренно пожелал успехов и, надеюсь, так же искренно радовался им, когда таковые сошли на меня".
В этом же очерке есть слова, которые, по-моему, стоит привести полностью, поскольку случалось, что Виктор Петрович кого-то ненароком и обходил вниманием: "Я знаю, как много на земле, особенно на уральской, бродит или уже ковыляет тех, кто "сделал из меня писателя", по слабости характера, всего себя "отдавши другим", и только из-за неимения времени или охоты сами писателями не стали, недосуг было".
К прозаику Владимиру Александровичу Черненко (1918–1988) эти слова можно отнести лишь частично (он - писатель состоявшийся, хотя, наверное, и не в полной мере), однако то, что он сделал для становления Астафьева в ущерб, может быть, своим личным литературным интересам, трудно переоценить.
В. А. Черненко - один из тех, кто стоял у истоков творчества Астафьева, был редактором его первой книги - сборника рассказов "До будущей весны". Тем более одно обстоятельство выглядит почти загадочно, если учесть человеческие качества, о которых мы только что упоминали, - Астафьев этого столь значимого в начале его писательской биографии человека нигде не упоминает. Не сохранились и письма Черненко Астафьеву, по крайней мере, их нет в удивляющем своей полнотой астафьевском архиве, в том числе чусовской, пермской и вологодской его частях. К слову, документы уральского периода, к которому относится переписка Астафьева и Черненко, обработаны особенно подробно и тщательно сотрудниками Государственного архива Пермской области, а также рукописного отдела Пермского областного краеведческого музея.
Не будем гадать, что произошло - то ли между писателями случилась размолвка, то ли Черненко по другим причинам "откатился на задворки памяти" Астафьева. Во всяком случае, Владимир Александрович сохранил письма нашего героя, которые важны для нас тем, что отражают процесс формирования писателя в пятидесятые годы.
По ним можно проследить, как делались Астафьевым первые шаги в литературе. В начале этого пути любому литератору практически невозможно обойтись без поддержки. И Астафьев, не стесняясь, без ложной гордости, постоянно обращается к Черненко за помощью и советами. И, судя по всему, не остается без внимания. Результат налицо - первые его изданные книги: "До будущей весны", "Васюткино озеро", "Огоньки", "Тают снега", рассказы и очерки.
По всему видно, что трудно переоценить роль редактора в появлении на свет первых астафьевских произведений. Вот что пишет Астафьев Черненко по поводу одного из первых своих рассказов: "…Лучше стало, но как бы и меня не стали звать захребетником, вроде ставропольских писателей, за которых дописывают редакторы. Если такой правке подверглась только "Земляника", то я считаю, что это еще не беда, но если все рассказы, признаюсь, мне будет совестно называть книжку своей".
Астафьев понимает, что редакторский труд - неблагодарное занятие, что текучка - опасна для творческого человека, может сгубить талант. Не случайно в одном из писем он как-то пытается повлиять на Черненко, советует ему порвать с редакторскими заботами и активнее заняться писательской деятельностью:
"А как ты, человече, существуешь? Все редактируешь? Брось ты это занятие к чертям и приезжай ко мне, глядишь, хоть чего-нибудь здесь напишешь, там, как я погляжу, тебе не дадут взяться за перо… Здесь, на отшибе, не больно до тебя докричаться, и ты сотворишь чего-нибудь. А то я, откровенно говоря, боюсь, как бы ты не отвык работать над своими вещами и не превратился в вечного редактора. Черкать же таких гавриков, как Кривооченко-Астафьев (Астафьев иронизирует над своим физическим недугом. - Ю. Р.) или Недоумейко-Реутов, не совсем приятно. Они наворочают, а ты зализывай, не твое это призвание".
Для многих читателей публикуемые письма интересны и тем, что раскрывают секреты творческой "кухни", в которой "варился" начинающий писатель. По ним можно проследить, с какими трудностями сталкивался он на первых ступенях своей творческой деятельности.
Обратимся к этой важной части обширного эпистолярного наследия Астафьева.
9 декабря 1952 г. Чусовой.
"Многоуважаемый Владимир Александрович!
После разговора с Вами пришел с работы и ознакомился с отредактированным рассказом.
Вы совершенно правильно сделали, что заменили у него название. Я, откровенно говоря, даже не задумался над заголовком, а теперь понял, что стоило подумать, как следует. С Вашей правкой согласен полностью, кое-что я уже и своим "нюхом" учуял, переделал, но многое пригодится. А вообще даже отредактированный вариант выглядит бледно по сравнению с тем, который имеется сейчас у меня. Ну, ничего, утешает, что в сборнике будет рассказ лучше. Прошу Вас, Владимир Александрович, исправить всюду слово "байя" на "бойе". Я, как видите, написал его по слуху и неверно. Слышится "а", но пишется "о". Мне думается, лучше заменить слово "арги" простым словом "переход". Колорит достигается не употреблением северных слов, а речевой интонацией. Я это понял позднее, и теперь у меня северяне говорят по-северному, а не как закоренелые "русаки". Кажется мне, что последняя фраза в рассказе лучше будет звучать так:
"Это ладно. Надо такие подписи у сердца хранить" (слова Айгичема). Можно и слово "сокуй" пустить без пояснений, а написать так: "Тимкоуль через голову натянул меховую дохусокуй…", и, по-моему, будет понятно. Вот, в основном, у меня и все замечания по тому тексту, который вы прислали.
Насчет "Гр. человека" я подумал, и, пожалуй, вы правы. Именно таким рассказом следует открывать сборник. Он будет преддверием от человека, тоскующего на войне по мирному труду, к людям, занимающимся мирным трудом, защищающим мир.
Но вот беда. У меня дома нет никакого текста этого рассказа. Восстановить же по памяти я его не смогу, так как он написан давно. Если у вас имеется какой-нибудь текст "Гражданского человека", вышлите мне, пожалуйста.
Работа над сборником продвигается успешно. Сейчас потею над последним рассказом "В одном ряду". Хочу написать короткий-короткий, но пока не получается, мучает многословие. Трудно судить о своих произведениях, но, кажется, один рассказ я сделал ничего, во всяком случае, меня трогает. Это рассказ "В новую семью". Может быть, он получился лучше других потому, что тема близка сердцу и выдумки в нем нет.
Ну, я, кажется, расписался. Закругляюсь. Привет всем нашим коллегам и пожелание успехов в труде.
С приветом, Астафьев".
Из последующих писем видно, как быстро изменился их стиль, став непринужденным и дружеским. Из обращения на "ты", без отчества и прочих условностей можно сделать вывод, что Астафьев с Черненко сошелся довольно близко.
1953 г., Чусовой.
"Добрый день, дорогой Володя!
Получил твое письмо и рукопись. Ждал письма с нетерпением и волнением, все еще был в великих сомнениях насчет сборника. Жалковато, как и любому смертному, свое произведение, выкинутое из сборника, ну да, может быть, к лучшему, авось сделаю из него что-то порядочное. В общем, когда ты поедешь к нам, захвати, пожалуйста, исправленный экземпляр этого мученого рассказа. Посмотрел "Землянику". Лучше стало, но как бы и меня не стали звать захребетником, вроде ставропольских писателей, за которых дописывают редакторы. Если такой правке подверглась только "Земляника", то я считаю, что это еще не беда, но если все рассказы, признаюсь, мне будет совестно называть книжку своей.
"Дерево без корней" - это хорошо и даже здорово. Только скудоумие мое помешало мне найти эту строчку в рассказе для названия.
"Подснежники" я закончил, где-то отправил его прочесть Кельнику, а он, змей, или прочесть не выкроит время, или что, но молчит, как утопленник.
Интересно мне узнать, Володя, когда приблизительно наберут мою книжку? А еще интересней знать, когда вышлют аванс, ибо в деньгах имею большую нужду. Если сумеешь устроить это дело, буду очень благодарен тебе. Ну, это между нами, издержать деньги всегда, конечно, успею. Машинку нужно, и поэтому и хотел бы скорее получить гроши.
В общем, пока рад и тому, что книжка прошла все стадии перед набором. Гора с плеч.
Ходил один раз на рыбалку, клюет хорошо, давай приезжай скорее. В огороде редиска и лук поспели. Ыы-х, хороша закуска!
Ну, будь здоров. Держи меня в курсе дел (с книжкой), передай большой привет Надежде Николаевне, Владимиру Васильевичу, Левке и всем, всем.
Крепко жму руку. Виктор.
Обязательно позвони, когда поедете, чтобы встретить Вас, а то еще нападут чусовские бандиты".
1953 г., Чусовой.
"Здравствуй, дорогой Володя!
Сейчас только моя старуха принесла мне на работу твое письмо и рассказ. Пишу коротенький ответ. "Королева" я отослал с Поповым, он позавчера был в издательстве, только не мог увидеться с тобой, а Рождественская в тот день болела, но стихи он передал и мою писанину Вагнеру тоже.