Кибитка доехала до подножия горы Игман, повернула обратно, но не возникла музыка. Давняя картина заслонилась ближними впечатлениями, встречами, рассказами о войне, речами на митингах, посвященных освобождению многострадальной земли - горной Боснии, где погиб в войну каждый четвертый житель.
Поздним вечером перед сном я пришел на аллею Штрауса и Карлы Доннер. Движение на дороге замерло, унялись туристы, лишь где-то вдалеке стойко звучал транзистор, мелькал радужный свет водопада под горою, и туда, мимо брызжущего света, мимо взвинченной, на цирк похожей туристской жизни удалялась одинокая кибитка, и на облучке ее едва различимо маячила фигурка одинокого старенького извозчика.
Глаза мои провожали кибитку до тех пор, пока она не скрылась в совсем уж темном, ночью накрытом подгорье. И пока кибитка, словно в тихом, бережно хранимом сне уплывала в такую покойную, такую манящую вечную даль, в вознесении, на горе и за горой Игман, в небе, у самых звезд, пронзая время, пространства, тяготы жизни, обманутые надежды, горести и утраты, звучала музыка, звучал вальс любви, кружа меня в волнах светлого света, еще не погасшего в усталой душе".
В переписке Виктора Астафьева с Еленой Тяпкиной для нас, конечно, интересны не только сюжеты, связанные с судьбой главной героини "Большого вальса". Письма литератора актрисе особенно ценны тем, что они помогают нам представить, как рождались некоторые произведения писателя. Из этих писем тянутся ниточки к двум астафьевским затесям. Мы можем проследить, как из случайно брошенной фразы, творческого "сора" (вспомним Ахматову: "Когда б вы знали из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда…") рождается замысел произведения. Кроме этого, они дают нам представление о замыслах писателя в 1970-х годах, его творческих целях и интересах.
Передо мной - газета "Вологодский комсомолец" за 12 января 1975 года. Всю последнюю ее полосу здесь занимает затесь "Старое кино" с посвящением Е. А. Тяпкиной. На газетном поле - автограф писателя:
"Елене Алексеевне Тяпкиной в память о давней и незабываемой встрече!
Будьте здоровы!
В. Астафьев".
На страницах, вырванных из журнала "Север" (№ 1, 1975), с "короткими рассказами" Астафьева - еще один авторский автограф:
"Милой Елене Алексеевне от автора и вечного поклонника ее искреннего таланта, произросшего из добрейшей души.
В. Астафьев.
д. Сибла, май, 1975 г.".
(В записной книжке Е. А. Тяпкиной за 1975 год находим точный адрес:
162209, Вологодская обл., Харовский район, п/о Никольское, деревня Сибла, Астафьеву В. П.)
Естественно, одна из главных тем писем Астафьева связана с его отношением к искусству кино. Возьмем, например, письмо, отправленное им 31 мая 1975 года:
"Дорогая Елена Алексеевна!
Наконец-то я раздобыл второй журнал и с радостью их высылаю. Сейчас я уже в деревне сижу, пробую работать, иногда наезжаю в город.
На "киношников" я пожаловался в "Лит. Россию"; они напёрли на "Экран" и оттуда ответили, что "власть переменилась", новый редактор и секретарь ничего не знали, но что да, перед автором извинятся и сделают сценарную поправку.
Посмотрим!
Как Вы живы-здоровы? Хотя бы изредка пишите мне. Рука-то у Вас, надеюсь, не ушиблена? Никто Вам поленницу на пути не поставил?
Когда случится мне быть в Москве, я дам знать, и мы еще повидаемся. А пока кланяюсь Вам и желаю доброго здоровья Вашим друзьям и прежде всего Эрасту Гарину наш общий с женою поклон и то же пожелание - здоровья!
Ваш В. Астафьев".
Интерес к кинематографу Астафьева не случаен. Виктор Петрович как-то обмолвился, что он - зритель с детства. Следует помнить, что в тридцатые, сороковые и даже пятидесятые годы прошлого столетия кино для большинства населения страны было единственным прикосновением к культуре, радостью, отдушиной. Об этом, кстати, и пишет Виктор Астафьев в затесях "Счастье", "Старое кино". Артисты тех лет были неимоверно популярны и почитаемы никак не меньше, чем нынешние. И такое отношение к актерам прозаик сохранил на всю жизнь.
Мне приходилось быть свидетелем его общения с Георгием Жженовым, Олегом Борисовым, Львом Дуровым, Михаилом Ульяновым… Это были встречи и разговоры особой тональности, как правило, с взаимно подчеркнутым уважением. К этому времени Астафьев, пожалуй, никак не уступал им в популярности, общественном весе. Более того, он обычно вызывал едва ли не больший интерес собеседника. Так, например, случилось при знакомстве с Олегом Ивановичем Борисовым. Их встреча состоялась 20 декабря 1990 года в ЦАТСА после спектакля "Павел I". Виктор Петрович пришел за кулисы поблагодарить актера за хорошую игру. Борисов выглядел растерянным. После самых первых фраз знакомства он стал сбивчиво говорить о том, как ценит книги писателя, какая это для него честь, что человек такого масштаба пришел к нему в артистическую, благодарит за спектакль. А когда Астафьев сказал, что ему очень понравилось чтение Олегом Ивановичем закадрового текста к фильму "Однажды в Америке", то волнение актера еще более усилилось. Затем он вдруг примолк, разговор прервался. Решив, что актер устал, Виктор Петрович стал прощаться. Их встреча продлилась не более четверти часа, но была очень искренней и бесхитростной, с очевидным обожанием друг друга.
Помню и другой эпизод, когда с напряжением и волнением Виктор Петрович ожидал звонка от Н. С. Михалкова. У Астафьева была тайная мечта вместе с Никитой Сергеевичем поработать над фильмом на сибирскую тему. Жаль, что не сложилось. По сути дела, мы так и не имеем ни одного сильного фильма по произведениям В. П. Астафьева.
Однако идея соединить свое творчество с киноискусством не покидала его. Свидетельством этому является, например, письмо Астафьева Дмитрию Мироновичу Молдавскому, литературному критику и литературоведу, возглавлявшему довольно продолжительное время (в должности главного редактора) 2-е творческое объединение "Ленфильма". Заметим, что с ним Виктор Петрович не был лично знаком.
"27 июля 76 г.
Дорогой Дмитрий!
Спасибо за добрые слова о моей повести и предложение экранизировать "Сон о белых горах". К сожалению, "сон" этот самый зафрахтован студией Горького. Я дал им право на экранизацию, и они уже подыскивают сценариста и режиссера, испросив с меня обязательство никуда эту главу не давать, и именно на нее, на эту главу, и спрос - ваше предложение уже третье.
Я не позвонил вам оттого, что сижу в деревне и редактирую "Царь-рыбу" для отдельного издания, и хотя у меня здесь есть связь, называемая телефоном, но дальше Вологды она не берет. Как говорят вологодские телефонистки, все чего-то "сбрасывает". Видимо, так много отнимают сил и возможностей средства подслушивания, что на работу связи уже ничего не остается. Во всяком случае, в Эфиопии связь быстрей и надежней - там бегают…
Желаю вам всего доброго!
В. Астафьев".
Конечно же здесь нельзя обойти стороной исключительной важности документ, поднимающий огромную проблему: "Писатель и кинематограф". Речь идет об ответах Астафьева на вопросы анкеты ленфильмовской многотиражки "Кадр":
"Уважаемый тов. Е. Поротов!
Спасибо Вам за газету "Кадр", за письмо и предложение ответить на Вашу анкету. Коротенько отвечаю (подробнее нет времени):
1. Я - зритель с детства. В деревенском клубе крутил "динамку" немого кино, чтоб заработать право смотреть бесплатно фильм. Каждому огольцу доверялось прокрутить целую часть. Силы хватало не у всех, слабела рука, слабел свет на экране, исчезало изображение, публика громко выражала негодование, и слабака немедленно подменяли. Из фильмов, увиденных в детстве, мне ярче всего запомнился "Когда пробуждаются мертвые" с участием молодого Игоря Ильинского. Видел я первый звуковой и цветной фильм - "Соловей-соловушко". Впечатление чуда, сколь его потом не пытались уничтожить наши и заграничные ремесленники кино, так и не исчезло до сих пор.
Сейчас, в силу суеты и занятости, я уже не такой активный зритель кинематографа, появилось чувство усталости (не пресыщенности) от огромного количества фильмов серых, привычных и часто вторичных - из двухсот фильмов, выходящих за год, запоминается два-три - это очень мало, даже в литературе, переживающей сложные времена, нет такого многопроцентного серого потока продукции, а ведь воздействие кино на массы (не отдельных читателей и зрителей), куда более напористо ныне, нежели влияние литературы.
Из последних фильмов студии "Ленфильм" (мною увиденных) запомнилась картина "Старые стены", а в картине больше всего мне понравилась Гурченко, сделавшая сложную, если не сложнейшую, работу, перешагнувши через образ и стереотип той, что засела в памяти зрителей, скорее и не героиней, а персонажем, исполняющим песенку: "Пять минут, пять минут…"
Проблема: "Писатель и кинематограф" будет до тех пор, пока существует то и другое, уж очень разные это вещи, а думаю я, что было и будет в этой проблеме главенствующее лицо - писатель, ибо, сколько бы у него ни было надзирателей, они не могут проникнуть в его тайну, тайну замысла, и, следовательно, никому не дано распоряжаться писателем, сколь бы ни старались, как бы ни изощрялись в этой бесполезной и бессмысленной работе люди, присваивающие себе право судей, диктаторов или "добрых советчиков". И еще - писатель свободней кинематографистов был и будет потому, что процесс его работы стоит не дорого - бумага, перо, а место - если приспичит писать - можно найти хоть в лесу, хоть на чердаке. "Киношник" обложен со всех сторон надзором, словно медведь в берлоге, и я удивляюсь даже, как это иным режиссерам при таком огромном количестве финансовых, идейных и прочих надзирателей еще удается иногда как-то извернуться и выпустить что-то интересное на экраны! Считаю это не просто удачей режиссера, сценариста, художника, оператора и актеров, а их творческим подвигом. Думаю, дальше будет еще труднее, уж очень много (год от года все больше и больше) появляется желающих руководить, направлять, указывать, ковыряться в душе художника, и все меньше и меньше желающих нести тяжелую каторгу творца. Демагог, если судить хотя бы по журналу "Экран", становится все более напористым и властным диктатором; и, если учесть, что художник, "как собака, все понимает, но сказать не может…", битву наглядно проигрывает он. Хотя когда демагог срубит "последнюю сосну" и окажется лицом к лицу с пустыней, ему снова придется замолчать и ждать, когда другие, способные к труду и творческому подвигу, люди насадят и вырастят "лес", и ему, демагогу, снова будет что срубать…
Сейчас, одновременно ведут со мною переговоры о постановке картин по моим произведениям три студии. "Всякому овощу свое время", - гласит житейская, честная русская пословица. Видимо, я, "как овощ", созрел для кино…
С приветом
В. Астафьев
4 октября 1976 г.".
Но - вернемся к переписке В. П. Астафьева с Е. А. Тяпкиной, в которой, совершенно неожиданно для многих, выявляются важнейшие стороны мировоззрения писателя.
"Дорогая Елена Алексеевна!
Простите меня, Бога ради, что я затянул с письмом. Давно получил я Ваше письмо, но работал, как проклятой, хотел закончить повесть, но она меня скорее, видно, кончит. Работы еще на полтора-два месяца, а я уж совсем извелся, "пар" из меня вышел, и сроки поджимают. Никогда не заключал заранее договоров, а тут покупка машины и прочее выбили из финансов, вогнали в кабалу, вот и приходится вкалывать до изнеможения. А в остальном, как говорится или поется: "все хорошо, все хорошо!.."
Я безвылазно в деревне. Иногда удается выплыть на речку, поудить, сходить в лес по грибы, хотя старушки-шуструшки наши и вышаривают ближний лес, я все же немножко нахожу после них, и они удивляются: "Эко же! Мы эт-то не токо выходили, а и вылежали всю траву, а он где-то и сыскал!.."
Очень их удивляет и то, что я сам варю обед, колю и пилю дрова, копаю картошки, выношу помойки: "ли ко, ли ко писателё - от наш тоже, как человек!!." И очень они, иные из них, разочарованы этим. Вот кабы барином был, белоручкой, так зауважали бы! Ах как мы навыдумывали наш народ! Убожества в нем и дури нисколько не убавилось, невзирая ни на какую "зарю". Вот живут в соседях две старухи, обе приехали из города на лето. Одна вкалывает дни и ночи, другая - ходит губы поджавши, сплетничает.
"Что же Вы Фане-то (сестре) не помогаете?" "А я начальница!" - У нее, видите ли, зять работает в Череповце мастером в заводе, и вот она попутно с ним "начальница" и уж считает, что начальнику, - и значит и ей, - и делать ничего не следует. Ну, где еще может такое говно взрасти, кроме как на Руси и в Африке?
Журнальчик, вшивый "Экран", так и не дал поправку. Более того, рассердившись на мою жалобу, и гонорара мне не заплатил, посчитав рассказ перепечаткой. Свиньи!
Редактора только что перевели из "Смены", ну если так себя вести будет, переведут из "Экрана" в Цека комсомола, там не хватает безответственного и похабного народа.
Как Вы здоровы? Как живете-то? Пишите, не обижайтесь, что я подолгу не отзываюсь. Запутался в делах. Поздней осенью, скорей всего в ноябре, я долго буду в Москве, - редактировать буду книгу, - и тогда мы повидаемся.
А пока кланяюсь и желаю Вам всего самого наилучшего, вперед всего - здоровья.
Ваш Виктор Астафьев".
Даты этого и последующих писем не установлены. Можно только, судя по содержанию, с уверенностью сказать, что последние из них написаны уже на рубеже 1970-1980-х годов.
"Дорогая Елена Алексеевна!
Не секите, а просто отрубите мою повинную голову - в декабре был в Москве, на пленуме, и со дня на день собирался Вас навестить, были дела, друзья и прочее, а потом взял да и загрипповал, и пришлось давать тягу домой, а тут внук тяжело болен был, сейчас уж, слава Богу, все наладилось, погода суше, морозней и я себя лучше стал чувствовать, но из дому уехал в лес - нет возможности работать, а тут срочно две верстки надо было читать, вот и смылся, и лишь вчера закончил работу.
Сегодня начал отписываться, отвечать на поздравления, а то ведь стыд и срам, никого и не поздравил с Новым-то годом.
Припоздало пусть, но поздравляю Вас и желаю того, что для Вас пока главное - здоровья! Здоровья! Здоровья! Рад, что Вы "оквартирились", убегли от соседа-полковника, они только со старухами и горазды воевать, а на фронте в блиндажах сидели под тремя-четырьмя накатами и "героически" посылали на смерть нас - солдатишек.
Сейчас я собираюсь в Ленинград на неделю, потом вернусь сюда же и буду заканчивать "Последний поклон". Хочется до весны разделаться с этой книгой окончательно и весной уехать со съемочной группой на Родину - "Мосфильм", режиссер Мансуров, экранизирует мою повесть "Перевал" (условное название ф-ма "Сретенье", если пропустят?!). Надо бы мне отдохнуть, авось хоть за счет фильма удастся.
Летом выйдет моя новая книга - она будет у Вас, а в феврале меня собирался вызвать по финансово-договорным делам, так я уж непременно навешу Вас, а предварительно позвоню (будучи в Москве, я еще не знал, что Вам поставили телефон).
А вы знаете, Елена Алексеевна, я ведь пробовал себя в театре, написал драму "Черемуха", и она с успехом идет в театре им. Ермоловой и у нас, в Вологде. И пьеса, и спектакли, по правде сказать, мне не очень, но… кажется, эта "первая ласточка" поможет мне написать настоящую пьесу, которую я вынашиваю. Вот только времени почему-то не стало доставать… для работы, т. е. на главное-то! О других новостях, только хороших! (худые новости пусть на месте лежат), я Вам доложу при встрече, а пока по-сыновьи Вас обнимаю и целую Ваши добрые руки.
Преданно Вас любящий В. Астафьев".
"Дорогая Елена Алексеевна!
Я и все мое семейство поздравляем Вас с Новым годом! Все мы, в том числе и наш маленький, но шустрый уже внук - Витенька, желаем Вам доброго здоровья, душевного покоя, интересных встреч и неиссякаемого Вашего жизнелюбия!
А мы закончили фильм: "Сюда не залетают чайки", по известной вам повести "Перевал" - скоро выйдет на экраны - посмотрите. А еще я закончил "Последний поклон" - работал много.
Кланяюсь Вам В. Астафьев".
"Дорогая Елена Алексеевна!
Еще на съезде мне передали Ваше письмо, и я очень ему обрадовался.
Особенно меня обрадовала весть о том, что Вы еще и снимаетесь.
Ну, молодец! Ну, умница! В Вашем возрасте больше стонут и жалуются, старушки, и ждут пустого, словесного утешения. А Вы вон как хорошо себя ведете и достойно живете.
Дай Вам Бог и дальше держаться бодро и находить радости в труде и интересном досуге. А Бог Вам за это воздаст толикой здоровья.
Я все хочу Вас навестить, но Москва меня так изматывает в 3–4 дня, что сил остается лишь на то, чтоб добраться до дому.
Журнал "Театр" с Вашей статьей непременно найду и прочту, и напишу Вам, а я, в свою очередь, прошу Вас написать хотя бы вкратце все, что Вы мне рассказывали о Милице Корьюс (Милке, как вы ее по-девичьи назвали) - это страшно любопытно. Никто мне не верит, когда я пытаюсь пересказать то, что Вы говорили.
Напишите, хоть я понимаю, как Вам это делать нелегко. А я попробую это подработать и напечатать в "Литературной России". Договорились?!
Я вот уже год живу на Родине, в Сибири. Приближающаяся старость потребовала ехать "домой", ближе к родным могилам. Год этот ушел на устройство, работал мало, урывками.
Осенью собираюсь начать роман, а пока пишу мелочи.
Здоровье здесь получше. Во всяком разе с легкими пока в больнице не бывал, а то уж на гнилом Северо-Западе замаялся.
Только вот дети и внуки остались в Вологде, а жена со мною, и мы очень скучаем, особенно по внучатам.
Но, что же делать? Надо жить, работать и думать о лучшем.
Обнимаю и целую Вас, милая Елена Алексеевна. Радуюсь и горжусь Вами!
Ваш Виктор Петрович
Жена, М. С., кланяется Вам и целует Вас вместе со мной".
В 2007 году, после того как я опубликовал эти письма в книге "Страницы из жизни Виктора Астафьева", в "Российской газете" появилась статья литературного критика Павла Басинского, который обратил внимание на взрывной характер одного из писем Астафьева старой актрисе Елене Алексеевне Тяпкиной. Помните: "Ах как мы навыдумывали наш народ! Убожества в нем и дури нисколько не убавилось, невзирая ни на какую "зарю""?
После таких слов, как пишет П. Басинский, "идиллия исчезает. Виден суровый, порой даже до несправедливости суровый астафьевский взгляд на жизнь, на людей даже и родной деревни.
Он имел право на такой взгляд. Один из немногих, кто имел.